Чай простоял перед ней почти четверть часа, а Кэтлин так и не сделала ни одного глотка.
Наверное, уже остыл.
Услышав шаги позади себя, она не обернулась. Она и так знала, кто это.
– Не можете уснуть?
Низкий голос Уэйда был тверд и спокоен, как всегда, и от этого голоса внутри у нее все затрепетало, грудь заныла.
– Да, что-то не спится. – Голос ее оказался более низким и хриплым, чем ей того хотелось бы. Она откашлялась. – А вы?
– Мысли одолели.
Она повернула голову, ее распущенные золотистые волосы падали вдоль лица. Уэйд вошел в кухню, янтарный свет лампы упал на него, и она увидела, что он стоит босиком, в холщовых штанах, на плечи наброшена незастегнутая клетчатая рабочая рубашка. Больше на нем ничего не было. Его кожа блестела в свете лампы, как начищенная бронза, и Кэтлин не могла отвести взгляда от мощного мускулистого торса.
Чтобы оторваться от этого зрелища, она схватала чашку и принялась пить чай. Он был холодный и горький – Кэтлин забыла положить сахар, – но она выпила всю чашку, лишь бы не смотреть на Уэйда.
– Кто такой Алек Бэллентри?
Если бы она еще пила чай, то поперхнулась бы, но теперь была только изумлена.
– Почему вы спрашиваете… об Алеке Бэллентри? – спросила Кэтлин, почувствовав, что лицо у нее зарделось.
– Вы на днях упомянули о нем и не сказали, кто это. Но когда Бекки сказала о человеке, который приходил в школу и искал вас, первое имя, которое пришло вам в голову, было его.
Вот оно что. Она приняла случившееся без всякой досады.
– Он ничего для меня не значит. По крайней мере теперь. Кэтлин надеялась, что Уэйд примет это объяснение и заговорит о чем-нибудь другом, но он молча смотрел на нее, взгляд его был холоден и непонятен, и в конце концов она больше не смогла выдержать.
– Если вам так хочется знать, он был моим женихом. – Почему, ну почему он обладает властью вытягивать из нее слова и говорить о том, что ей хотелось бы держать при себе? Она вздернула подбородок. – Человек, которого я, как мне казалось, любила. Когда я еще верила в любовь, – добавила она с грустной улыбкой и встала. Быстро подойдя к раковине, она поставила туда свою чашку и, включив насос, пустила воду, чтобы вымыть ее, все это время торопливо рассказывая.
– Он уверял, что любит меня, обещал любить всегда, но это «всегда» длилось, пока не умер мой отчим и не оказалось, что он задолжал чуть ли не полмиллиона долларов, большая часть которых приходилась на долю известнейших жителей Филадельфии, среди которых был и отец Алека. И «всегда» вдруг превратилось в… – она глубоко вздохнула, – во «вчера».
Она опустила ресницы, надеясь, что Уэйд не заметит боли в ее глазах, но ей следовало бы знать, что от Уэйда скрыть ничего не удастся. Он не шевельнулся, и выражение его лица не изменилось.
– Другими словами, он просто дурак. Тогда она взглянула на него: в глазах его не было ни жалости, ни сочувствия – одна бешеная ярость.
– К сожалению, в Филадельфии с вами вряд ли кто-нибудь согласился бы. – Она попыталась равнодушно рассмеяться и спокойно продолжила: – Все говорили, что он сбежал как раз вовремя. Еще пара месяцев – и было бы уже поздно, мы бы уже обвенчались и он был бы связан со мной…
Прежде чем она успела ахнуть, Уэйд быстро схватил ее за плечи. Кэтлин осеклась и замолчала.
– Этот человек не только дурак – у него нет характера. Вы все еще любите его?
Вопрос застал ее врасплох. Она смотрела на Уэйда глазами, затуманенными болью. Когда-то она сказала бы «да». Сказала бы сразу же, чувствуя, что сердце у нее разбито. И добавила бы: «Нет, я его ненавижу».
Но теперь…
Она вспомнила лицо Алека. Странно, но воспоминание это не было горестным, только… смутным.
– Я… я не знаю.
– Вы думаете о нем днем и ночью? Видите его лицо в языках огня, слышите его голос, лежа среди ночной темноты в постели? Вы думаете о нем, когда едете верхом, либо седлаете лошадь, либо поднимаясь по лестнице в свою одинокую спальню?
Она внимательно посмотрела на него. Лицо его под загаром было бледно, губы сжаты, в глазах бушевало что-то опасное, зарождающееся где-то в глубине его души.
– Н-нет… конечно, нет… что вы такое говорите?
– Я говорю, Кэтлин, что я так думал о вас все это время. И не только так. Не хватит дня, чтобы все перечислить. Или ночи.
Ошеломленная, она только и могла что смотреть на него, но вспомнила о Луанн и высвободилась.
– Пожалуй, будет лучше, если вы сбережете ваши красивые слова для мисс Портер, – сказал она, отворачиваясь и направляясь к двери. – Не тратьте их на меня попусту… ах!
Уэйд схватил ее сзади, обнял и крепко прижал к себе. Вырваться она не могла. Он заговорил, приблизив губы к ее уху, и волосы ее раздувались от его дыхания:
– Мисс Портер очень хорошенькая. Сердце ее больно кольнуло.
– Да, конечно. А теперь пустите меня!
Он сжал ее еще крепче, голос его стал грубее, и по спине Кэтлин пробежала дрожь.
– Она сладкая, как пирожное. Добрая. С ней легко, приятно быть вместе.
– Да! Ну и идите к ней, и оставайтесь вместе, сколько вам хочется…
– И я поцеловал ее в тот вечер только для того, чтобы забыть о вас. Попытаться забыть о вас. – Уэйд коснулся губами ее уха, и Кэтлин содрогнулась. – Но это не помогло, Кэтлин. Я стал думать о вас еще больше.
Он повернул ее лицом к себе, все еще крепко обнимая, одна его рука обвилась вокруг ее стана. Очень кстати, подумала Кэтлин, борясь с головокружением, потому что иначе она, конечно же, упала бы. Она смотрела ему в глаза, и колени ее предательски подгибались.
– Вы хотите, чтобы я… вам поверила?
– Я намерен доказать это.
– Я… не понимаю, каким образом, – опасливо прошептала она.
– Сейчас поймете, – сказал он, и голос его прозвучал странно хрипло. Глаза его словно пожирали ее, но эти два многозначительных слова подействовали на нее так, будто ее со всей силой ударили в грудь. С отчаянно бьющимся сердцем Кэтлин попыталась вырваться из его мертвой хватки.
– Я иду спать… и требую, чтобы вы сию же минуту отпустили меня!
– Не могу, Кэтлин. – Его дыхание щекотало ее щеку. – Не сейчас. Сначала я кое-что должен вам доказать. —
И он привлек ее к себе еще ближе. Ее охватил панический страх, потому что она поняла – он снова хочет поцеловать ее.
Уэйд увидел этот страх в ее глазах, очень похожий на тот, который замечал у диких лошадей, борющихся за свою жизнь и свободу.
Он возмутился. Этот сукин сын Трент действительно ранил ее – ранил очень глубоко, даже больше, – чем этот слабак, ее жених, подумал Уэйд, и ему еще сильнее захотелось поцеловать ее, чтобы прогнать своими поцелуями этот страх и боль. Но, внимательно глядя ей в глаза, в глубины ее ужаса, он вдруг задумался: а только ли мужчины боится она, любого мужчины, или самой себя?
Уэйд вспомнил слова Ника и обнял Кэтлин еще крепче, но теперь лицо его смягчилось, и улыбка, нежная, как само утро, коснулась губ.
– Кэтлин, позвольте мне поцеловать вас еще раз, всего один раз. И посмотрим, может ли поцелуй лгать.
Вид у нее был ошеломленный и испуганный, но она не сопротивлялась и не сказала «нет». Медленно, осторожно он нагнулся и коснулся ее губами. Губы Кэтлин были словно атласные подушечки и нежно ответили на поцелуй. Его охватило мощное желание, страсть к этой женщине, этому ангелу с острым язычком и измученной душой, к этому одинокому существу, которое он поклялся защищать. Но как же может он защитить ее от самого себя? Поцелуй стал глубже. Его желание разгоралось. Одной рукой он стал гладить ее волосы, его пальцы, пробравшись сквозь шелковые пряди, нежно ласкали ее затылок, а другой рукой он все крепче прижимал ее к себе. Хотя он чувствовал ее упругую грудь и его желание превратилось в мучительное напряжение, бешено рвавшееся наружу, его губы, теребившие ее губы, были все такими же нежными. Он почувствовал, что она дрожит, и страсть с новой силой охватила его. Она прильнула к нему, как будто ища спасения от всех своих бед, и везде, где тела их соприкасались, вспыхивало пламя.
