410
«народная поэтесса». Прослышав, что Гёте приехал в Берлин, она сама навестила его в «пристанище чужеземных принцев»: «Хотела застать там Гёте. Но он успел уже уйти, и на другой день, против обыкновения, я написала ему в полушутливом тоне» (из письма Глейму от 27 мая 1778 г.). Это была непритязательная, бойко зарифмованная записка («Доброго утра, герр доктор Гёт', / Зашла я вчера к вам с приветом […]»), и Гёте в самом деле явился познакомиться с ней. Небезынтересно, что Каршин рассказывала Глейму: «Говорят, что император собирается пожаловать его баронским званием и что потом он сможет обзавестись супругой из благородной семьи; я спросила его, не желал ли бы он насладиться чувством отцовства; мне показалось, что он не слишком далек от подобных мыслей. Он прекрасно ладит с детьми, и эта черта подает мне надежды, что со временем он станет хорошим супругом, а также, пожалуй, вполне добродетельным человеком, который когда–нибудь еще пожалеет, что в его сочинениях бывало кое–что безнравственное».
Похоже, что Гёте пришлась не слишком по душе жизнь в столице Пруссии, городе, где жил и некто Фридрих Николаи (кому он так и не нанес визита). «С окружающими я, впрочем, совсем не поддерживал отношений, и в прусском государстве я не произнес вслух и единственного слова, какое они не могли бы напечатать». Однако он многое заметил, и в том же письме от 5 августа 1778 года рассказывал Мерку: «Мы были там всего несколько дней, и я лишь глазел, как ребенок, на собрание редкостей. Но ты ведь понимаешь, что я весь существую в созерцании; и вот посетило меня тысячекратное озарение. Был я и вблизи от старика и видел самую суть его, все это золото, серебро, мрамор, обезьян, попугаев и порванные шторы, да слышал, как о великом человеке рассуждают его собственные холуи».
Еще из Вёрлица, где путешественников восхитил парк герцога Дессауского, Гёте с проницательностью драматурга, накапливающего жизненный материал, писал Шарлотте фон Штейн: как представлялось, «все лучше уясняю я себе суть драматургии, поскольку меня все больше занимает то, как великие мира сего играют судьбами людей, а боги — судьбами великих» (14 мая 1778 г.).
От Берлина у него осталось впечатление огромного часового механизма, действовавшего перед его глазами, так что по телодвижениям кукол можно было сде–411
лать вывод о потайных приводных колесах, «особенно о большом старом зубчатом вале ФР (Фридерикус Рекс, то есть о короле Фридрихе)» (17 мая 1778 г.).
«Вот что только могу я сказать: чем огромнее мир, тем отвратительнее фарс, и, клянусь, все непристойности и глупости Гансвурста не столь омерзительны, как нутро великих, а заодно и малых сих, всех вперемешку. Я просил богов, чтобы они до конца не лишали меня мужества и прямоты характера […]. Однако я не могу назвать своим именем то значение, какое все это приключение имело для меня, для всех нас» (19 мая 1778 г.).
Это значение, однако, поддается оценке. Чем больше видел деятельный наблюдатель, как люди на всех уровнях играют свою роль, порой совершенно как куклы, приводимые в. движение сложным часовым механизмом, тем более ощущал он потребность уйти в себя, оказаться в полном одиночестве, о чем он так часто говорил. Лишь наедине с самим собой мог он прийти к внутренней гармонии, если это вообще было возможно. Жизнь и поступки в большом мире представлялись ему теперь сомнительными. Возможно, что, достаточно рано осознав это, Гёте не находил для себя ничего привлекательного в мировых столицах, таких, как Париж или Вена. И считал, что его место — в скромном Веймаре, где пределы всего хорошо обозримы. Если в более широком кругу можно достичь более обширного воздействия, то в меньшем оно может быть увереннее и непринужденнее и порождение нашего ума скорее является нам» (письмо Ф. фон Шукману от 25 ноября 1790 г.).
В эту трудную пору, накануне войны, вызванной баварским наследством, и Карл Август и сам Гёте ближе, чем прежде, соприкоснулись с «большой политикой». Особенно деликатная ситуация сложилась в начале 1779 года, когда уже начавшаяся война грозила обостриться. Гёте, как член Тайного консилиума, то и дело участвовал в заседаниях по выработке политической линии, и все, что обсуждалось и решалось там, было делом в высшей степени тонким. Прусский король требовал согласиться на проведение рекрутского набора в Веймарском округе. К тому же стало известно, что прусские вербовщики уже нарушили границу герцогства. Напряженными были эти недели в Веймарском Тайном консилиуме, и тревоги той поры нашли свое отражение в дневнике Гёте. Вот записи за 14—26 января: «Меж двух огней — и беззащитны.
412
Еще несколько ходов пешками — и нам мат». Герцог Карл Август, правда, обратился было к Фридриху II с письменным требованием, чтобы тот пресек деятельность вербовщиков, однако король решительно отверг это. Что было делать дальше небольшому государству, которое в крайнем случае никак не могло оказать реального сопротивления?
Обсуждения в Тайном консилиуме носили коллегиальный характер, поэтому сейчас не представляется возможным точно выявить, кто из членов Консилиума какие именно предложения выдвигал и на каком этапе. Как бы то ни было, 9 февраля 1779 года состоялось совещание, на котором требовалось, наконец, разрешить проблему. Однако в положении «меж двух огней» не оставалось, во всяком случае, ничего другого, как уяснить себе, какие последствия повлечет за собой принятие решения в ту или иную сторону. В этой ситуации, когда столь отчетливо предстала перед всеми беззащитность отдельного небольшого государства, и родилась, должно быть, мысль о том, сколь желательно сотрудничество между нейтральными государствами, даже их коалиция. Лишь так удалось бы защититься от давления со стороны крупных германских государств и сохранить равновесие сил в империи. Тогда, пожалуй, и стали вырисовываться общие контуры идеи будущего союза князей, за которую позже не один год ратовал Карл Август.
Здесь невозможно изложить подробно все дипломатические соображения, которые принимались во внимание в ту пору. И если мы набросали в общих чертах тогдашнюю политическую ситуацию, то лишь потому, что после чрезвычайного заседания Тайного консилиума Гёте еще составил для герцога (в дополнение к решению отдельных членов консилиума) подробнейшую записку об обсуждаемом положении, а ведь в те весенние недели 1779 года различные возложенные на него задачи и его собственные устремления столкнулись особенно сильно, мешали друг другу.
В этой памятной записке под названием «Разрешать или не разрешать прусским властям набор рекрутов в герцогстве Веймарском» Гёте уверенно обобщил все точки зрения, которые следовало учесть, и проанализировал последствия, какие повлекло бы за собой любое из принятых решений. Это самый подробный документ, какой довелось писать Гёте на политические темы: это был анализ обстановки с целью помочь герцогу принять решение. Здесь также заходит
413
речь о проекте возможного сотрудничества заинтересованных государств, который мог бы «побудить их вновь задуматься о столь необходимом объединении друг с другом». Но Карл Август не спешил принять решения о вербовке рекрутов, и лишь заключение Тешенского мира в мае того же года избавило его от неприятнейших последствий.
Стоит разобраться, о чем шла тогда речь в дневнике Гёте и в его переписке (главным образом в письмах Шарлотте фон Штейн). Лишь так можно наглядно себе представить, до чего мало мог он позволить себе или даже пожелать вести беззаботную жизнь поэта. Начиная с января его назначили председателем Военной комиссии. Тем самым все военно–политические проблемы стали непосредственно относиться к кругу его обязанностей. Экономическими вопросами он занимался уже давно. И наряду с этим: «Вечером мечтал об Иф.[игении] " (записано в дневнике 24 февраля 1779 г.). Противоречивые дела заполняли теперь его дни, часы работы, поглощали их, требовали его внимания.
«14 февраля: Утром начал диктовать Ифигению. Прогулка в долине. Купался с Фрицем и Карлом. Сообщили о дезертировавшем гусаре. Обедал дома. После обеда прорежал в саду деревья и кусты.
