– Я ищу Ормана Лонгчэмпа, – ответила я.

– Никогда не слышала о таком, – сказала она. – Не оставайся здесь долго, милая. Это не место для детей, – добавила она и прошла мимо меня, обдав запахом сигарет и пива. Я смотрела некоторое время ей вслед, а затем вступила в заведение Фрэнки.

Я заглядывала сюда однажды на мгновение, когда кто-то открывал дверь, и знала, что справа была длинная стойка с зеркалами и полками, заставленными бутылками с напитками. Я видела вентиляторы под потолком и опилки на грязном досчатом полу. Но я никогда не видела столики с левой стороны.

Двое мужчин в конце стойки обернулись, когда я вошла. Один из них улыбнулся. Бармен, лысый коротышка, прислонился к стене, скрестив на груди руки.

– Что ты хочешь? – спросил он, перегнувшись через стойку.

– Я ищу Ормана Лонгчэмпа, – сказала я. – Я думала, что он здесь.

Я одним взглядом обежала стойку, но не увидела его.

– Он поступил в армию, – саркастически заметил кто-то.

– Заткнись, – прервал его бармен. Потом снова обернулся ко мне.

– Он вон там, – сказал он и кивнул головой на столики с левой стороны.

Я взглянула туда и увидела папу, привалившегося к столу. Но я боялась зайти дальше в бар.

– Разбуди его и забери домой, – посоветовал бармен.

Некоторые из мужчин за стойкой повернулись, чтобы посмотреть на меня, словно это было какое-то вечернее представление.

– Пропустите ее, – скомандовал бармен.

Я прошла между столиками к папе. Он положил голову на руки. На столе стояли пять пустых бутылок из-под пива и одна недопитая.

– Папа, – тихо позвала я. Он не шелохнулся. Я обернулась на стойку и увидела, что мужчины потеряли к этому интерес. – Папа, – повторила я громче. Он шевельнулся, но не поднял головы. Я тронула его осторожно за руку. – Папа, – он вздрогнул и медленно поднял голову.

– Чего?

– Папа, пожалуйста, пойдем домой, – сказала я. Он протер глаза и взглянул на меня.

– Чего… Что ты тут делаешь, Дон? – спросил он.

– Мама уже легла в постель, но я знаю, что она не спит и ждет тебя, папа.

– Ты не должна была приходить в такое место, – резко проговорил он, так что я вздрогнула.

– Я и не хотела приходить, папа, но…

– Ладно, ладно. Полагаю, я ничего путного не в состоянии сделать в эти дни, – добавил он, покачивая головой.

– Пойдем домой, папа. Все будет хорошо!

– Да, да, – он уставился на свое пиво, а потом оттолкнул его от себя по столу. – Я должен увести тебя отсюда. Тебе не следует здесь находиться. – Он попробовал подняться, но тяжело рухнул на место.

Папа снова и снова разглядывал бутылки из-под пива, затем вытащил из кармана деньги, быстро пересчитал их и покачал головой.

– Потерял контроль за тем, что я тратил, – сказал он больше себе, чем мне, но от его слов озноб пробежал у меня по спине.

– Сколько ты потратил, папа?

– Слишком много, – простонал он. – Боюсь, мы не сможем хорошо питаться эту неделю, – закончил он. Он снова оттолкнулся от стола и поднялся. – Пошли, – сказал он. Папа не мог идти прямо, пока мы не достигли двери.

– Выспись как следует! – крикнул ему один из мужчин за стойкой.

Папа открыл дверь, и мы вышли. Никогда я не была так рада свежему воздуху, как сейчас. От запаха в баре меня мутило. «Почему папе вообще нужно было ходить туда и проводить там так много времени?» – размышляла я. Папа тоже обрадовался свежему воздуху и сделал несколько глубоких вдохов.

– Мне нравится, что ты пошла в такое заведение, как это, – сказал он. Неожиданно он остановился и посмотрел на меня, качая головой. – Ты умнее и лучше всех нас, Дон. Ты заслуживаешь лучшего.

– Я не лучше, чем кто-либо другой, папа, – возразила я.

Когда мы открыли дверь, Джимми уже лежал в кровати, покрывало было натянуто так высоко, что почти закрывало его лицо. Он даже не повернул головы в нашу сторону. Папа пошел в свою спальню, а я легла под покрывало. Джимми шевельнулся.

– Ты пошла к Фрэнки и привела его? – спросил он шепотом.

– Да.

– Если бы это сделал я, он бы рассвирепел.

– Нет, он бы этого не сделал, Джимми. Он…

Я умолкла, потому что услышала мамин стон. Потом прозвучало что-то похожее на папин смех. Чуть позже послышался размеренный скрип кроватных пружин. Джимми и я знали, что это означает. В наших тесных квартирках мы научились отличать звуки, которые люди производят, занимаясь любовью. Конечно, когда мы были моложе, мы не понимали, что это означает, но, повзрослев, стали притворяться, что ничего не слышим.

Джимми снова натянул одеяло на самые уши, но я была смущена и немного зачарована.

– Джимми, – прошептала я.

– Засыпай, Дон, – взмолился он.

– Но, Джимми, как они могут…

– Ты будешь спать?

– Я хочу сказать… Мамина беременность. Разве можно продолжать?…

Джимми не отзывался.

– Разве это не опасно?

Джимми резко повернулся ко мне.

– Ты перестанешь задавать мне подобные вопросы?

– Но я подумала, что ты, возможно, знаешь. Мальчики обычно знают больше, чем девочки.

– Ну, а я не знаю, – ответил он. – О'кей? Так что заткнись. – Он снова повернулся ко мне спиной.

Потом в комнате мамы и папы наступила тишина, но я не переставала размышлять. Я бы хотела иметь старшую сестру, которая не смущалась бы моих вопросов. Я была слишком стеснительной, чтобы спрашивать маму об этих вещах, потому что не хотела, чтобы она думала, что Джимми и я подслушивали.

Моя нога коснулась ноги Джимми, и он отдернул ее, словно я обожгла его. Потом он отодвинулся на свой край постели, так что едва не свалился с ней.

Я отодвинулась тоже на свой край, закрыла глаза и попыталась думать о чем-нибудь другом.

Засыпая, я вспомнила женщину, которая появилась в дверях бара как раз в тот момент, когда я собиралась открыть их и войти. Она улыбнулась мне, ее губы открывали желтые зубы, а сигаретный дым подымался кольцами над воспаленными глазами.

Я была так рада, что привела папу домой.

Ферн[2]

Однажды, после полудня, в первую неделю девятого месяца беременности мамы, когда я готовила обед, а Джимми корпел над домашним заданием, мы услышали мамин крик. Мы влетели в спальню и увидели ее, держащейся за живот.

– В чем дело, мама? – спросила я, сердце мое колотилось. – Мама!

Она потянулась и схватила меня за руку.

– Позвони в больницу! – выдавила она сквозь стиснутые зубы.

У нас в квартире не было телефона, и мы должны были воспользоваться телефоном-автоматом на углу. Джимми вылетел за дверь.

– Это уже должно произойти, мама? – спросила я ее.

Она только покачала головой и снова застонала, ее ногти почти до крови впились в мою руку. Она закусила нижнюю губу. Боль подступала все снова и снова. Ее лицо сделалось сначала бледным, а потом пожелтело.

– Больница высылает амбуланс, – вернувшись, объявил Джимми.

– Вы позвонили папе? – спросила мама Джимми сквозь сжатые зубы. Боль по-прежнему не отпускала ее.

– Нет, – ответил он, – я сделаю это, мама.

– Скажи ему, чтобы шел прямо в больницу, – велела она.

Казалось, прошла уже вечность, когда амбуланс приехал. Они положили маму на носилки и вынесли. Я хотела пожать ее руку, прежде, чем они захлопнули дверцу, но санитар оттолкнул меня. Джимми стоял рядом со мной, глубоко дыша.

Небо зловеще потемнело, и начался дождь, проливной и холодный, сильнее, чем накануне. Между серыми облаками мелькали молнии. По моему телу пробежал озноб, я вздрогнула, обхватила себя руками, когда санитары влезли в амбуланс, и машина отъехала.

– Пошли, – сказал Джимми, – мы поймаем автобус на Мэйн-стрит.

Он схватил меня за руку, и мы побежали. Когда мы вышли из автобуса у больницы и прошли прямо в приемный покой, то нашли там папу, разговаривающего с высоким доктором. У него были темно-каштановые волосы и холодные, строгие зеленые глаза. Приблизившись, мы услышали, как доктор говорил: