– Я очень сожалею, – сказала я. – Я не хотела, чтобы ее увольняли.

– Тем не менее эта бедная девушка вынуждена была уйти и теперь бродит по улицам, подыскивая себе новое место. А у нее маленький мальчик, которого надо кормить, – произнесла она с неприязнью.

– Но почему, собственно, она должна была уволить ее? Разве не могла она оставить ее наряду со мной? – спросила я. Моя бабушка поставила меня в ужасное положение, сделав все так, что происходящее вызвало у меня одно только возмущение.

– Миссис Катлер управляет очень большим судном. Никаких излишеств, никаких пустых трат. Кто не несет свой груз, уходит. Она держит ровно столько горничных, в скольких нуждается, это же относится и к официантам, и к мальчикам-посыльным, а также к персоналу на кухне и прочей обслуге. Ни на одного человека больше. Вот почему этот отель действует, в то время как другие подобные заведения прогорают за несколько лет.

– Что ж, я очень сожалею, – повторила я.

– Угу, – буркнула она без особой симпатии, – я скоро вернусь, – добавила она и вышла.

Я села на кровать. Матрас был старый и потерял какую-либо упругость, все пружины жалобно скрипели. Даже моего маленького веса для них было слишком много. Я глубоко вздохнула и открыла свой чемодан. Вид моего скромного имущества снова вызвал поток чувств и воспоминаний. Как болело мое сердце! Снова потекли слезы. Я села и позволила им спокойно стекать по щекам и подбородку. Потом я заметила что-то белое в пакете внутри чемодана. Я вытащила оттуда чудесную нитку маминого жемчуга. Ожерелье лежало в моем ящике комода у нас дома, потому что из-за суматохи после концерта и маминой смерти я так и не успела вернуть ожерелье папе, чтобы он спрятал его. Офицер Картер, которая упаковывала мои вещи, должно быть, подумала, что это мое. Теперь я прижала его к груди и выплакала десять океанов слез, когда на меня обрушились все эти воспоминания и снова унесли меня в свои глубины. Как я скучала по маме сейчас, как хотела, чтобы она прижала меня, взъерошила мои волосы, как хотелось вновь увидеть лицо Джимми, полное гордости и гнева, увидеть, как проясняются при виде меня глаза Ферн и как она тянет ручки, чтобы я взяла ее. Жемчуг вернул обратно все это и снова возродил в моем сердце болезненные руины.

«Папа, как мог ты это сделать? Как мог это сделать!» – кричало все во мне.

Вдруг раздался стук в мою дверь. Я быстро убрала жемчуг и вытерла лицо.

– Кто там?

Дверь медленно открылась, и в нее заглянул красивый мужчина, одетый в желтовато-коричневый спортивный пиджак и соответствующие брюки. Его светло-каштановые волосы были аккуратно зачесаны назад с боков, но с маленькой, мягкой волной спереди. На висках была уже легкая седина. Прекрасный, сильный загар контрастировал с синевой его глаз. Я подумала, что он выглядит жизнерадостным и элегантным, как кинозвезда.

– Привет, – сказал он, глядя на меня. Я не ответила. – Я твой отец, – сказал он так, словно я должна была это знать. – Рэндольф Бойс Катлер. – Он протянул мне руку для пожатия. Я не могла и вообразить, что когда-нибудь буду представлена папе и буду пожимать ему руку, как незнакомцу. Папы, как мне казалось, должны обнимать своих дочерей, а не пожимать им руки.

Я вглядывалась в него. Он был высоким, по крайней мере, шесть футов, два или три дюйма, но стройным. У него была нежная, как у Филипа, улыбка и мягкий рот. Все во мне говорило, что этот мужчина, стоящий сейчас передо мной, был мой настоящий отец, поэтому я искала сходство с ним в себе. Наследовала ли я его глаза? Его улыбку?

– Добро пожаловать в Катлер'з Коув, – он бережно пожал кончики моих пальцев. – Как вы доехали?

– Как мы доехали? – Он вел себя так, словно я отсутствовала на каникулах или что-то в этом роде.

Я уже готова была брякнуть «ужасно», когда он сказал:

– Филип мне уже много рассказал о тебе.

– Филип? – Уже одно произнесение этого имени вызвало слезы на моих глазах. Оно напомнило мне о мире, из которого я была вырвана, мире, который начал становиться дружеским и чудесным перед Маминой смертью, мире, полном надежд и поцелуев, которые несли обещание любви.

– Он говорил мне о твоем замечательном голосе. Я не могу дождаться, чтобы услышать твое пение, – сказал он.

Я не могла представить себя снова поющей, потому что мое пение исходило из моего сердца, а сердце мое было разбито на куски, оно никогда не будет снова сильным и определенно никогда больше не будет наполнено музыкой.

– Я так же рад видеть, что ты такая красивая девушка. Филип рассказал мне еще кое-что о тебе. Твоя мама будет очень довольна, – сказал он и взглянул на свои часы так, словно опаздывал на поезд. – Естественно, все это явилось каким-то эмоциональным потрясением для нее: поэтому я возьму тебя встретиться с нею завтра. Она находится под воздействием лекарств, под наблюдением своего лечащего врача, а он советует нам подводить ее к этому постепенно. Ты можешь себе представить, что это было для нее – узнать, что младенец, которого она утратила пятнадцать лет назад, теперь найден, и я уверен, что она так же возбуждена тем, что наконец увидит тебя, как был взволнован я, – быстро добавил он.

– Где она сейчас? – спросила я, думая, что она, должно быть, в больнице. Хоть мне и было ненавистно находиться здесь, было любопытно, как она выглядит.

– В своей комнате, отдыхает.

Она была в своей комнате. Почему она не пожелала увидеть меня? Как могла она отказаться от этого?

– Через день, или позже, когда у меня будет немного свободного времени, мне бы хотелось побеседовать с тобой, чтобы ты рассказала мне, как протекала до сих пор твоя жизнь, о'кей?

Я смотрела вниз, чтобы он не видел мои глаза, наполненные слезами.

– Я представляю, что все это обрушилось на тебя, что это ужасное потрясение, но со временем мы все это уладим, – продолжал он.

Уладить? Как можно сделать это?

– Я хочу узнать, что произошло с моей малышкой сестрой и моим братом, – услышала я сама себя прежде, чем осознала, что собираюсь произнести эти слова. Он поджал свои губы и покачал головой.

– Это не в наших руках. Они на самом деле тебе не брат и сестра, поэтому мы не имеем никакого права требовать информацию о них. Боюсь, ты должна забыть о них.

– Я никогда не забуду их! Никогда! – закричала я. – И я не хочу быть здесь. Я не… Я не… – Я начала плакать и не могла остановиться. Слезы захлестывали меня, мои плечи содрогались.

– Ну, ну, все будет прекрасно, – он дотронулся импульсивно до моего плеча и тут же отпрянул, словно сделал что-то запрещенное.

Этот мужчина, мой настоящий отец, был обходительным и красивым, но он оставался чужим. Между нами была стена, прочная стена, построенная не только временем и расстоянием, но и различными образами жизни, совершенно различными. Я чувствовала себя как турист в иноземной стране, где некому довериться и некому помочь мне понять новые странные обычаи и манеры.

Я глубоко вздохнула и потянулась к своей сумочке за платком.

– Вот, – сказал он, явно обрадованный, что может сделать что-то. Он вручил мне свой мягкий шелковый носовой платок. Я быстро вытерла глаза. – Мама говорила мне о вашей первой встрече, и как она намерена принять в тебе особое участие. Учитывая все, что она здесь делает, ты должна быть польщена, – добавил он. – Когда мама проявляет личный интерес к кому-либо, она обычно добивается успеха.

Он остановился, должно быть, ожидая услышать от меня слова благодарности, но этого не было, а я не хотела лгать.

– Моя мама первая узнала о тебе, обычно она всегда первой узнает здесь обо всем, – продолжал он. Возможно, он нервничал так же, как я, и должен был говорить что-то. – Она никогда не думала, что ей придется выплатить это вознаграждение и, как все мы, утратила надежду давным давно. Ладно, – он снова взглянул на свои часы. – Я должен вернуться в столовую. Мама и я встречаемся с гостями за ужином. Большинство наших гостей – постоянные, приезжают сюда из года в год. Мама знает их всех по именам. У нее поразительная память на лица и имена. Я не могу сравниться с ней.