— Мне-то на запад, — сказала Пам с такой откровенной улыбкой, что она вполне заменила прямое приглашение.

Они пошли — прогулочным шагом, добавил бы Грайс — по Грейвчерч-стрит; Пам явно никуда не спешила, ну а он, разумеется, тем более, и разговор у них сначала шел в основном о скверной телятине и запеканке, эти блюда они ели — правда, за разными столами в «Лакомщике». Тут бы Пам вполне могла извиниться, что не приняла его приглашение на обед, но она этого не сделала. Может быть, ей просто было очень уж стыдно.

Автобус Пам останавливался в двухстах примерно ярдах от «Альбиона», а Грайсов, как она считала, — напротивоположной стороне улицы: Грайс не сказал ей, чтоего автобус тут вообще не останавливается и что емупредстоит вернуться назад, к остановке тринадцатого, который идет в сторону Лондонского моста. Дело того стоило.

Но вот уже и конец их совместного пути. Пам пристроилась в хвосте довольно длинной очереди, а Грайс остановился рядом.

— «По требованию», — вслух прочитал он надпись на металлической табличке. — «Номера маршрутов: тридцать восьмой и сто семьдесят первый». Вам какой — тридцать восьмой или сто семьдесят первый?

— Оба. Любой.

— Так вы, стало быть, живете где-то возле Ислингтона?

— Да, в той стороне. Я еду до Эйнджела, и потом мне три минуты ходу. Верней, Эйнджел я назвала для ориентира. Мне-то нужна следующая остановка.

— Выходит, вам до дому — рукой подать? Дорога пенсов на семь?

— На девятнадцать, — отозвалась Пам. — Это когда они здесь останавливаются, — немного раздраженно добавила она, увидев, как два тридцать восьмых автобуса, оба битком набитые, проехали мимо.

Грайс мысленно прикинул, сколько ему придется ждать. Все это было очень мило, но они застряли тут в разгар «пикового» часа, а впереди Пам стояло не меньше двадцати человек. Тут ведь до самой ночи запросто проторчишь, кольнула его досадливая мысль.

Он уже хотел спросить ее, не приходило ли ей в голову прогуляться остановку-другую на восток, чтобы сесть в автобус, пока он еще не набит, когда она вдруг начала перед ним обнажаться — он по крайней мере именно так воспринял ее выделанно беззаботную речь.

— Я вот смотрю на вас, и мне вспоминается миссис Рашман, — сказала Пам, — потому что раньше здесь останавливался ее семьдесят третий автобус, так что мы ходили сюда вдвоем. И я всегда точно знала, что она скажет, — еще до того, как она открывала рот: «Знаете что, пойдемте-ка выпьем».

Хотя Пам старалась говорить небрежно, Грайс почувствовал в ее голосе дрожь волнения, очень похожего, как он решил, на его собственное. Тщетно пытаясь казаться спокойным, он хрипловато сказал:

— По-моему, где-то поблизости должен быть винный бар.

— Правильно, за углом. «Рюмочная», Вы там бывали?

— Да нет, просто однажды проходил мимо и заметил.

— Заведеньице так себе. Но там хоть можно сесть;

И вот они сидели тут, и Грайс прихлебывал из бокала соавэ, а Пам неприкрыто интересовалась его лич-. ной жизнью — расспрашивала, женат ли он и всякое такое. Грайс чувствовал, что у него слегка кружится голова.

Пока, видимо, не стоило прямо объявлять, что жена не понимает его, но намекнуть было можно.

— Да уж не без этого. С незапамятных, как говорится, времен. Ну, и у каждого из нас появились, конечно, свои собственные интересы. Хотя в общем, — тут он простодушно вздохнул, — мы живем довольно мирно.

Ему казалось, что он взял верный тон.

— А ваша жена работает?

— Неполный рабочий день. В маленькой компании неподалеку от нашего дома. Она просто заходит на работу во второй половине дня и регистрирует дневную выручку. Чтоб не томиться целыми днями дома. — Ему очень не хотелось, чтобы Пам узнала, где работает его жена. Лукас-то, наверно, дознался: он, похоже, досконально изучил Грайсову жизнь. А дознавшись, мог сообщить Сидзу. («Да, его жена тоже была членом Либерального клуба. Но политикой, как и он, не интересуется. А кстати, знаете, где она работает? Так вот, строго между нами, она работает у букмекера».) Ну, а Сидз, весьма склонный посплетничать, был, судя по всему, в приятельских отношениях с Пам…

Не первый уже раз Грайсу захотелось узнать, какие все же отношения связывают Сидза и Пам. Ладно, там будет видно. Если их первое тайное свидание окажется не последним, Сидз наверняка останется с носом.

— А иногда, и даже довольно часто, она работает вечерами, — как бы ныряя в омут, добавил он. — Так что мы, бывает, несколько дней подряд видимся только по утрам. Ну и, как я уже сказал, у каждого из нас появились свои собственные интересы.

— В самом деле? И какие же?

— Ну, она уделяет много времени местной… — он чуть было не сказал «местной любительской труппе», но успел сообразить, что если интересы у них с женой разные, а он не прочь стать артистом альбионского любительского театра, то надо придумать что-то другое, — … феминистской организации, — чуть запнувшись, закончил он.

— Да нет, я спросила о ваших интересах.

— А-а. Я, значит, не с того конца, как говорится, начал. Какие, стало быть, интересы у меня? Ну, я, конечно, люблю посидеть за чаркой, как мы с вами сейчас. Не хотите ли, кстати, еще чарочку этой сладкой водицы?

— Что ж, вообще-то она сравнительно ничего.

— Очень даже ничего. Так хотите?

— Пожалуй. Только вместе с вами.

Грайс подошел к стойке и заказал еще два бокала соавэ, В следующий раз он обязательно возьмет сразу бутылку. Ведь порциями-то получается гораздо дороже.

— Что еще? — снова заговорил он о своих интересах, когда они обсудили, что бармен здорово недоливает бокалы. — Я, разумеется, много времени провожу у нашего гроба живых картин, если так можно выразиться. Вы вчера смотрели «О господи, опять Селвин Жаббс!»?

Пам покачала головой,

— А мне понравилось! — чуть вызывающе, словно она его осуждала, воскликнул он. — Там есть прямо-таки великолепные повороты сюжета, кто бы их ни придумывал.

Пам по-прежнему, только теперь немного медленнее, покачивала головой, выражая легкую насмешку или, пожалуй, полное равнодушие — но уж во всяком случае нисколько не осуждая свою, так сказать, необразованность. Если он будет продолжать в том же духе, она просто перестанет его слушать.

— Вообще-то я, конечно, слишком часто сижу у телевизора, — признал он, — поддался, знаете ли, дурной привычке. Надо бы почаще выходить…

— А куда вы обычно выходите?

— Да в том-то все и дело! Куда, собственно, можно выйти? Мне обязательно надо чем-нибудь заняться. Вы вот упоминали… альбионскую труппу, правильно я понял?

— Я думала, вам это неинтересно.

— Что вы, наоборот. Или, лучше сказать, небезынтересно. Я с удовольствием к вам зашел бы — на первый раз просто посмотреть. А там — кто знает? — может из меня получится первоклассный Гамлет!

Пам улыбнулась, но молча. Она не поддержала и другую его шутку, — что ему, мол, с его данными лучше всего, наверно, играть в массовых сценах и по возможности спиной к зрителям.

Она просто сменила предмет разговора.

— А что вы думаете о «Коварном Альбионе» после вашей первой трудовой недели?

Эге, у нее явно прорезались Сидзовы интонации. Грайсу не раз рассказывали про женщин-мартышек, рабски подражающих своим любовникам. Его сердце сжала когтистая лапа ревности, хотя до сих пор ему было неведомо это чувство. Староват я для ревности, мысленно усмехнулся он. А стало быть, утопим-ка ее в вине.

— Что ж тут можно сказать? — осторожно откликнулся он, хлебнув из бокала. — Фирма как фирма.

— И вас не тяготит ваша работа?

— Ну, по-моему, в «Коварном Альбионе» никто особенно не перетруждается.

— А пустая бумажная волокита вас не удручает?

— В каком смысле «не удручает»?

— В прямом, конечно.

И тут Грайс опять отметил, что Пам иногда очень въедливо допрашивает своих собеседников. Первый раз это пришло ему в голову, когда она спорила за обедом с Сидзом, но тогда он как-то не обратил на это внимания. Его, надо сказать, не слишком интересовала личность Пам. Он просто считал, что ему в жизни кой-чего не хватает, и решил сдобрить ее пикантной интрижкой. Новая служба, про особенности которой Пегги будет знать только с его слов, предоставила ему вроде бы такую возможность, а Пам была самым подходящим кандидатом на роль любовницы. Нравится ли она ему как человек, он успеет решить потом.