При желании можно было считать, что Грайс получил ответ. Так и будем пока считать, решил он. Но теперь у него появился еще один вопрос.

— Вы вот сказали, «обязательно станет известно». А кому?

— Если б мы это знали, — отозвался Сидз и демонстративно нажал на кнопку своих электронно-цифровых часов, — то не сидели бы сейчас тут, понимая, что наш ужин перестаивается в духовке. Мой по крайней мере определенно перестоялся.

С этими словами Сидз встал, осушил свой бокал и посмотрел на Пам, предлагая ей взглядом сделать то же самое.

— Я немного задержусь, — откликнулась она. Грайс не понял, значило ли это, что ей хочется поговорить с ним наедине или она просто предлагает Сидзу выйти из «Рюмочной» порознь. Так или иначе, но он все равно обрадовался: пусть она даже опять начнет насмехаться над ним, зато от Сидза-то они избавятся. Он закажет еще вина и наплетет потом жене, что не мог дождаться поезда, — живем-то мы в конце концов один раз!

Сидз тем временем задал ему какой-то вопрос. Кажется, он спросил: «Так с нами вы или нет? Решайтесь и держите язык за зубами». Надо было что-то ответить.

— Будьте уверены, — решительно и как можно активней сказал Грайс. Видимо, он попал в точку, потому что Сидз удовлетворенно кивнул.

— Мы свяжемся с вами. — «Драматизировать обстановку» ему, стало быть, не хотелось, но от его последней реплики здорово разило мелодрамой. А впрочем, бог с ним: реплика-то была именно последней, и после нее он сразу ушел.

Грайс и Пам посидели сначала молча: он — скованно-смущенный, она — успокоенно-довольная. А потом Пам открыла новую эпоху в их отношениях, назвав его уменьшительно-ласковым именем:

— Бедный Клем!

Это было так неожиданно, что Грайс невольно обернулся, решив, что она увидела за его спиной какого-то своего знакомого. Никого не обнаружив, он несмело улыбнулся — этого Пам от него и ждала.

— Замучили мы вас?

— Что вы, нисколько! Все это чертовски интересно и удивительно. Мне даже трудно сразу как следует осмыслить ваш рассказ про альбионские группировки.

Пам, улыбнувшись то ли снисходительной, то ли нежной, то ли даже призывно-чувственной улыбкой, подняла правую руку и мягко прижала указательный палец к его губам. Это было совершенно незнакомое ему ощущение. А палец ее, хотя она только что держала холодный бокал, был восхитительно теплым.

— По-моему, мы и так слишком долго толковали сегодня о служебных делах. Я-то надеялась просто еще разок посидеть здесь с вами наедине, но Рон настоял чтобы мы обязательно сегодня поговорили все втроем.

Эти слова никак не объясняли ее придирок и насмешек в начале вечера; не говоря уж о пренебрежительных гримасах и сварливой раздражительности, но Грайс мысленно отмахнулся от своего недоумения. Он улыбнулся ей в ответ — немного криво; потому что она все еще держала палец на его губах, — и решил сидеть не шевелясь, в надежде, что, когда она опустит руку, их пальцы соприкоснутся на маленькой круглой столешнице.

Так и случилось — будто они задумали это вместе.

Грайсу было известно, что он склонен расстраиваться по пустякам, как сказала ему однажды молоденькая сослуживица на одной из его прежних работ. А вспомнил он об этом, когда исчезли шариковые ручки. Он как дурак расписался в получении месячного запаса ручек — три дюжины на отдел, — потому что Копланд куда-то отлучился. А к вечеру они бесследно исчезли. И теперь, если об этой пропаже узнают и начнут расследование, спросят в первую очередь с него.

Да, расстраивался он легко, но расстроить его могли только служебные дела. Если бы жена сказала ему поутру: «Все, с меня хватит, я ухожу», — а явившись на работу, он узнал бы, что начальник хочет сделать ему «втык», он тотчас же забыл бы про свои семейные неурядицы. Печально, как говорится, но факт.

Пока что он для себя еще не решил, можно ли считать его отношения с Пам служебными. А почему бы, собственно, нет? Ведь какой-нибудь шутник вполне мог бы сказать, что у них назревает служебная связь. И он теперь стремился к этой связи, как мотылек, летящий на огонь свечки. После бара они обнимались и целовались… а говоря точнее, просто целовались: она взяла его под руку и поцеловала в щеку, когда они прощались на остановке, решив, что ему незачем ждать ее автобуса.

Домой он приплелся около восьми и «под мухой»: после ухода Сидза они выпили еще по два бокала вина, и Пам охарактеризовала его личность: «Вы тугодум, но решившись на что-нибудь, наверняка уж не отступитесь от своего решения». Она была права, умница, совершенно права. Никуда она от связи с ним не денется — так он решил. Пусть про это узнает и ее муж, и его жена, и весь «Альбион», пусть их обсуждают в «Лакомщике», как несчастного Каргила из Отдела зарплаты и его убогую не миссис Каргил, пусть Пам даже забеременеет… но тут он пожалуй, здорово забежал вперед, ее месячные пока что не его забота. Ну а не забегая вперед, он может все же сказать, что связь у них рано или поздно начнется. Ему было и страшновато, и весело.

Но проклятущий Сидз вытеснил у него из головы милую Пам. Лежа без сна в постели, он до глубокой ночи размышлял о телефонном звонке Лукаса. Если все, что рассказали ему Пам и Сидз правда, если у них в «Альбионе» действительно творится что-то непонятное, то Сидза, по его мнению, чего бы оно ни стоило, надо, пожалуй, назвать архинепонятным господином. Допустим, их рассказ про альбионские группировки — не вымысел Сидза, ярко приукрашенный воображением Пам, которая, в общем-то, могла оказаться куда более доверчивой, чем думал поначалу Грайс. Допустим, что под названием «Британский Альбион» скрывается «Коварный Альбион», занимающийся темными махинациями на международном валютном рынке и не желающий, чтобы кто-нибудь иа простых смертных узнал о них. Куда это заведет Грайса, чем для него может кончиться невольное сотрудничество с Пам, которая, весьма вероятно, работает, сама того не ведая, на Сидза? Они вот говорили про взлом архивных шкафов. А ну как Сидз, назвавший Лукаса агентом-провокатором, сам агент-провокатор? А ну как все, что узнает именно Сидз, «обязательно станет известно»? Тут было над чем подумать!

Когда Грайса сморил наконец сон, ему приснилось, что он, Пам и Сидз взламывают в глухую полночь архивные шкафы Отдела питания, а вокруг заливаются пронзительными звонками отдельские телефоны. Выдвинув один из ящиков, они обнаружили походную койку, на. которой он и Пам должны были заняться при Сидзе любовью, но когда они откинули одеяло, оказалось, что там лежит однорукий швейцар, и его глаза под толстыми линзами очков широко открыты…

А утром, придя на работу — он опоздал, и ему пришлось расписаться в книге для опоздавших, как будто человек не может поспать несколько лишних минут, когда работать все равно нельзя, — Грайс обнаружил, что на него хотят, взвалить ответственность за пропажу отдельской мебели.

Когда он вышел из лифта, ничего плохого ему и в голову не пришло. Фойе оказалось пустым, и он решил, что реорганизация наконец завершена, а мебель поставлена на место. Радуясь, что опоздал не один (они подымались вдвоем с Ардахом), он сказал: «Стало быть, пора впрягаться?», и Ардах философски ответил: «Не все лодырям праздник, иногда надо и поработать».

Но, оказавшись в отделе, он обнаружил знакомую по нескольким последним дням картину: его коллеги группками стояли в пустом помещении, словно участники торговой конференции в холле какой-нибудь гостиницы, а Копланд, чрезвычайно взбудораженный, распекал за что-то братьев Пенни.

На нем был плащ, и он размахивал перед братьями кайой-то бумажкой, называя ее, как послышалось Грайсу, достаточной ведомостью. Братья говорили строго по Очереди, но Грайс понял, что им, в общем-то, нечего сказать начальнику. Верней, они, как, впрочем, и Копланд, не говорили, а истошно орали — последний раз Грайс был свидетелем такого классического скандала на своей предыдущей службе, когда один молоденький умник сунул полбанана в машину для уничтожения конторских документов.