Когда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.
Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.
Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.
Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.
Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.
Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами. Она хотела, чтобы он рассказал ей, что здесь случилось. Как он мог? Она не подозревала, насколько гнусной может быть жизнь. Как он мог рассказать ей о кошмаре того лета? Она так невинна.
По крайней мере, была невинна, пока он не лишил ее девственности и не причинил ей боль. К нему вернулось чувство вины. Но потом он вспомнил, как обвивались ее руки вокруг его шеи, как радостно она шла навстречу ему, и угрызения совести оставили его.
Он вдыхал, втягивал в себя запах лаванды, представляя себе, что целует ее волосы, и чувство спокойствия охватило его, призраки исчезли, он снова заснул.
Рис не пришел к обеду, он вообще не пришел домой ночью и не спал в спальне, предназначенной для хозяина. Вопрос, где он провел ночь, горячо обсуждался утром прислугой. Горничная Пруденс сообщила ей, что мистера Фейна происшествие очень тревожит. Камердинера успокоила экономка, сказавшая ему за завтраком, что хозяин, возможно, спит в лавандовом домике, потому что они с братом часто проводили в нем время тем летом, когда жили здесь. Проведя расследование, мистер Фейн убедился, что экономка права.
– Хотя не понимаю, на чем он спал, – говорила Уоддел, закалывая в узел волосы Пруденс. – Мистер Фейн сказал, что там даже нет кровати. Один каменный пол и старый стол.
Пруденс отчетливо представила в своем воображении этот стол и удивительные вещи, которые на нем происходили, – как он целовал ее и трогал в самых интимных местах, как требовал, чтобы она вслух говорила о своей любви. Вспомнила, как он лег на нее и она почувствовала твердую часть его тела внутри себя.
Она была вынуждена признать, что это не было так приятно, как другие вещи, которые он делал. Она покрутилась на стуле перед туалетным столиком, потому что там, где он проникал в ее тело, еще болело. Но потом он целовал ее лицо и волосы, и боль забылась, сменившись удивительной нежностью, подобной которой она не испытывала раньше.
Пруденс закрыла глаза, заново переживая те моменты, когда она гладила его волосы и обнимала его. Даже теперь она краснела при воспоминании об этом. Она помнила каждое слово, которое он произнес в порыве страсти, – как он любит ее, как она прекрасна, как совершенно ее тело. Это наполняло ее счастьем даже больше, чем все потрясающие физические ощущения, которые он дал ей, потому что она понимала: в эти моменты он достигал того, чего хотел, – забыть. Что именно он хотел забыть, она не знала и пообещала не расспрашивать об этом. Ей пришлось довольствоваться тем, что, когда село солнце и Рис заснул, она просто держала его в своих руках и гладила по волосам. Ей хотелось остаться с ним, но долгое отсутствие обоих могло бы заставить тетю Эдит отправиться на поиски. Они еще не женаты, и страх быть застигнутыми вместе вынудил ее покинуть лавандовый домик, оставив Риса спать в единственном месте этого холодного поместья, которое он, по-видимому, мог выносить.
– Еще его светлость сказал мистеру Фейну, что сегодня мы уезжаем в Хейзелвуд, – продолжала Уоддел, возвращая Пруденс к их разговору. – Он дал мистеру Фейну указания насчет поезда. Мы должны все упаковать и быть готовыми к трем часам, сказал мистер Фейн.
Пруденс кивнула, нисколько не удивленная этой новостью, и почувствовала большое облегчение.
– Я буду рада выбраться отсюда, Уоддел, – сказала она. – Очень рада.
«Боже, как я ненавижу этот дом! Я ненавижу его». Эти его слова не давали ей покоя.
– Но почему? – прошептала она. – Что здесь случилось?
– Прошу прощения, мисс? – Уоддел, причесывающая хозяйку, прекратила на время свою работу и вытянула шею к зеркалу, чтобы увидеть результаты: своих трудов.
Пруденс только рукой махнула:
– Ничего, Уоддел. Я просто подумала вслух. Вот и все.
Горничная, удовлетворенная ответом, закрепила шиньон последней заколкой и направилась в гардеробную.
Пруденс едва ли заметила это, погруженная в свои мысли. Какой бы ни была причина его нелюбви к Уинтер-Парку, она поняла, что к этому имела отношение его мать. Леди Эдвард могла бы стать Снежной королевой, если бы таковая существовала. Полная противоположность матери Пруденс, всегда смеющейся, полной теплоты и любви. Леди Эдвард нельзя было представить веселой и любящей. Покойный герцог тоже был частью загадки. И что случилось с братом Риса, который умер?
– Не хотите ли сегодня надеть бежевый дорожный костюм, мисс? – спросила Уоддел, прерывая ее размышления. – Или красный?
– Красный, – сказала она, поднимаясь. – Только красный.
Надеть костюм того цвета, который он любит, – вряд ли это подходящий способ облегчить его состояние, подумала Пруденс, но на данный момент ничего другого она предложить не могла.
Все две недели, последовавшие за отъездом из Уинтер-Парка, Рис старался сохранять выдержанность. Хотя другие имения не были связаны с его кошмарами, в них тоже жили призраки, пусть и менее зловещие, но поджидающие его появления.
Во время посещения разных имений первое чувство, которое испытывал Рис, было смущение. Все было намного хуже, чем он описывал Пруденс. Было мучительно осматривать все это с ее родственниками, которые слишком хорошо знали, почему он женился на их племяннице. Их негодование было просто осязаемо. Стивен, как и обещал, ничего не говорил, но Эдит не могла устоять перед тем, чтобы не прокомментировать состояние владений. Он убеждал себя, что ему безразлично, что они думают, но и молчаливое неодобрение Федергилла, и мелкие ехидные уколы его жены донимали его гораздо больше, чем он готов был признать.
Годами ветшавшие, лишавшиеся мебели и ценных вещей, в конце концов, совсем заброшенные, эти особняки не годились для жилья, разве что для мышей, жуков и прочих насекомых, которые в них и поселялись. Род Де Уинтеров когда-то был одним из самых могущественных в Британии, он восходил к Эдуарду I, но прогнившие балки Хейзелвуда, обваливающиеся кирпичи Селтон-Плейс и невозделанные, заброшенные земли вокруг Обри-Хилл свидетельствовали о том, что могущество это осталось где-то в прошлом.
Из всех имений в наихудшем состоянии был замок Сент-Сайрес. Когда экипаж въехал на изрытую колеями, заросшую подъездную аллею и Рис увидел разбитые окнам ржавые ворота укрепленного феодального замка, который был его домом в раннем детстве, он подумал об отце, любившем этот дом, и его смущение перешло в стыд.
Они с Пруденс вступили в сохранившийся в первозданном виде Бэронз-Ходл. Паутина окутала каменную полку огромного камина, украшенную затейливой резьбой, и только выцветшие пятна на беленых стенах отмечали места, где когда-то висели гербы и оружие предков. Увидев все это, Рис подумал, что его отец, должно быть, переворачивается в могиле.
«Вот до чего дошло, папа», – думал он, глядя на каменный пол у своих ног, пол, который был уложен в 1298 году. Пять заросших сорняками бесполезных каменных руин, разбросанных по центральной Англии. Печаль овладела им, из-за того что много лет назад он повернулся спиной ко всему этому и думал, что ему все равно.
