Высоко над ее головой, на макушках деревьев, где ветви улавливали последние лучи солнца, пели птицы. Становилось прохладно. Скоро стемнеет. Кэйт покрутилась на месте, но не смогла разглядеть тропу сквозь разросшиеся папоротники. Ее руки и ноги были покрыты царапинами, к юбке пристали колючки. Она устала и была напугана. Неожиданно она услышала, что ее окликает Нил, она не могла видеть его, но голос слышала отчетливо.

— Эй! — кричал он. — Эй! Я опаздываю в суд!

— Где ты? — закричала она, когда смолкло эхо его голоса, но ответа не последовало.

Прекрасная белая птица села к ее ногам, вздернула свою изящную головку и сказала:

— Не ешь эти ягоды, дорогая. У них вкус дешевой парфюмерии.

Но вот в лесу послышался треск, и перед ней возник Фрэзер. В его волосы были вплетены листья, и он был похож на Бахуса, бога вина. Высоко над головой он держал огромную гроздь винограда, как будто выполняя какой-то древний ритуал.

— Вы не голодны? Я принес вам кое-что поесть.

Его голос звучал соблазняюще, глаза горели. Он прижал пурпурную гроздь к ее губам, и сочная опьяняющая жидкость, по вкусу не похожая ни на что, что она когда-нибудь пробовала, наполнила ее рот.

— О! — воскликнула она в изумлении и восторге.

Неожиданно его губы охватили ее губы, а язык словно стал жадно искать капли оставшейся чудесной жидкости в ее рту.

Кэйт проснулась, дрожа, ее ночная рубашка взмокла.

— Как могло мне сниться подобное? — бормотала она полугневно, полуизумленно. — Как я могла?

Она отбросила одеяло, быстро прошла на кухню и поставила на плиту кофейник.

Разглядывая свое отражение в зеркале ванной, она с досадой потрясла зубной щеткой женщине в зеркале:

— Ты не сможешь укротить это чудовище, которого боишься, пока не встретишься с ним лицом к лицу. Поэтому держи себя в форме! — Она энергично чистила зубы, когда зазвонил телефон.

— Марф? — спросила она, глотая пахнущую мятой слюну.

— Доброе утро. Это Джулио Фрэзер. Я не разбудил вас?

— Конечно, нет, — ответила она с негодованием. — Пока преднамеренно не вторглись в мои сны, — добавила про себя.

— Я только что разговаривал с ребятами, которые держат в руках финансовые вожжи, и они согласны дать вам пару пунктов гонорара. Что вы на это скажете, согласны?

У Кэйт перехватило дыхание.

— Я скажу «да», Джулио Фрэзер. Да.

— Замечательно! Будьте здесь утром в среду в девять часов для встречи с Лиз и Джеффри, — приказал он. — В кабинете Лиз. Если меня не окажется, ваш контракт будет у нее. В полночь в среду вы начнете снимать модель. Лиз все объяснит, так что оставьте четверг свободным.

Вы уже завтракали?

— Еще нет, — ответила она машинально. — Обычно в это время я обхожусь только кофе с тостом.

— Ешьте фрукты, — скомандовал он.

— Что?

— Я сказал, съешьте немного фруктов, это полезно для вас. — И он повесил трубку.

Какое же он чудовище, возмутилась она, ни с того ни с сего советовать девушкам есть фрукты? Потом она вспомнила пурпурный виноград и, вспыхнув так сильно, что жаром обдало даже подошвы ног, заставила себя принять холодный, пронизывающий до костей душ.

Как она привыкла это делать по утрам в уик-энд, Кэйт провела час у телефона. Забравшись в угол кушетки, подобрав под себя ноги, держа в руке вторую с утра чашку кофе и раскрытую телефонную книжку с дневником на коленях, она ответила на все записанные на автоответчике сообщения, сделала несколько звонков и распутала скрутившиеся провода.

Покончив со звонками, она кратко подытожила, сколько радости доставила ей работа в одиночестве, в уютном мирке собственного творчества, свободного от ежедневных требований ее прошлого стиля жизни. Она рассмотрела как монотонность, так и разнообразие каждодневных задач, которые подкидывала ей жизнь. Одни посыльные доставляли ей пакеты от поставщиков и клиентов, другие уносили завершенные работы.

Поднявшись с кушетки, она перешла к своему рабочему столу рядом с окном, высоко расположенным над улицей. Она оглядела небо и ощутила себя смотрителем маяка, увидевшим, как с запада наползают грозовые тучи. Она была также и секретным наблюдателем жизни в доме напротив. Старый и почтенный, он нес свою древнюю копоть с достоинством бабушки, кутающейся в уютную шаль.

В полдень пришел черед окна Актрисы. Оно было поднято. Рыжий кот сидел и с дьявольской ухмылкой следил за голубем, клюющим крошки.

Мытье окна было первым делом, которым занялась Кэйт, когда въехала в эту квартиру в западной части Манхэттена, в равной степени удаленной как от района театров, так и шумного района деловых офисов. Она стояла на подоконнике внутри комнаты, терла стекло, сколько могла достать с наружной стороны, когда увидела, как женщина из квартиры напротив открыла окно в кухне и высыпала на подоконник хлебные крошки. Ей-Богу, сказала она себе, это… это… Она знала, что это была знаменитая актриса, но никак не могла вспомнить ее имя. Так она и стояла, ощущая себя дурочкой, прилипшей к стеклу и отчаянно пытающейся вспомнить фамилию, когда актриса подняла голову и увидела ее. Она улыбнулась ей своей знаменитой улыбкой, и Кэйт слабо улыбнулась в ответ, смущенная, что ее застали вот так глазеющей. Розалинд Кузине! Это была Розалинд Кузине, вспомнила она наконец. Но даже спустя четыре года она мысленно продолжала называть ее Актрисой.

Точно в двенадцать тридцать Актриса открыла свое окно, чтобы, как всегда, высыпать горсть крошек. Как всегда, она подняла голову и увидела Кэйт за рабочей доской. Кэйт улыбнулась и помахала рукой. Актриса, как всегда, ответила тем же.

В два тридцать Кэйт сложила макеты суперобложек для «Хилл Пресс». Они хорошо платили, и Кэйт работала на них уже шесть лет.

— Тебе понравилась эта книга? — спросила Анджела Роджерс, художественный редактор «Хилл Пресс».

Кэйт гордилась тем, что никогда не делала обложек к книгам, которые не прочитала.

— Очень, — ответила она.

Это была история молодой женщины, которая одновременно оставила и мужа и любовника и укрылась от них обоих в Амстердаме, чтобы разобраться в своей жизни. Кэйт нашла, что это трогающая сердце история одиночества и отчаяния. Она плакала, когда читала гранки.

— Я принесла тебе слайды, — заявила Кэйт, — давай сюда проектор.

Рисунок представлял каменную террасу. На ней в беспорядке стояли металлические столики и стулья, словно люди торопливо покинули ее из-за внезапно начавшегося дождя. В лужицах воды отражалась брошенная мебель. Деревья на заднем плане гляделись зеленой дымкой только что проклюнувших листьев. Они обещали приход весны, но небо было темным от дождевых облаков, воздух пронизан туманом. Жизнь, казалось, была где-то далеко, все было полно ощущением безнадежности и печали.

— Великолепно, — сказала Анджела. — Где ты нашла этом место?

— Это терраса Стеделиджк-Музея в Амстердаме. Я провела там… несколько лет назад… свой медовый месяц.

— О, Кэйт, я никогда не знала, что ты была замужем.

— Мое замужество оказалось милосердно кратким. — На мгновение она вспомнила Амстердам и медовый месяц, который стал для нее несбывшимся обещанием. Она мысленно одернула себя и деловито повернулась к Анджеле.

— Заголовок можно дать на фоне неба, как я показала на наброске. Могу послать это на цветоделение, как только ты получишь одобрение своего отдела маркетинга. Я должна завершить обложку. У тебя есть фотография автора?

— Да, где-то здесь, — подтвердила Анджела, роясь в конверте из манильской бумаги. — Значит, ты была замужем… и скрывала это… — Анджела довольно долго вопрошающе глядела на нее, потом вдруг прервала молчание и сказала заговорщицким тоном. — Могу я сказать тебе кое-что по секрету?

— Конечно, но ты уверена, что тебе этого хочется?

— Я ухожу из «Хилл Пресс» через восемь месяцев — в декабре.

— Ты уходишь? К какому издателю?

— Я не ухожу к другому издателю. Я выхожу замуж, Кэйт, и увольняюсь. — Ее глаза горели, щеки раскраснелись.