Я вспомнил, что Валек вступил в юную гвардию, группировавшуюся вокруг вице-президента. Обычно к дню его совершеннолетия гвардейские офицеры составляли заговор с целью возведения его на престол. В этом случае президента убивали или, что случалось значительно реже, он сам кончал с собой. Считалось, что заговор, обычно, держится в глубокой тайне. Если президент получал в руки реальные доказательства его существования, смерть постигала вице-президента. И, конечно, всю его гвардию.

Мне казалось странным, что о тайных заговорах всегда знали все. Видимо, причины официального раскрытия или нераскрытия их таились в чем-то ином, о чем я не догадывался.

– Может быть, тебе действительно не стоит идти в гвардию, – сказала задумчиво мать, – но вот насчет жентьбы Валентин прав: осень на дворе, скоро зима. Самое время жениться.

Я молча пил чай.

– Все-таки его назначили не евреем, а еретиком, – сказала мать. – Я же говорила, а ты спорил.

– Кого? – спросил я.

– Нашего замечательного врача. Его вчера казнили. Не как еврея, а как еретика.

– Во-первых, я не спорил, – сказал я. – А во-вторых, какая разница?

– Разница? – мать задумалась. – Ну, не знаю. Конечно, и то, и другое на «е», но «еретик» длиннее, чем «еврей».

– Какая разница, как его казнили. Казнили, все-таки, в живых не оставили, – сказал я.

Мать удивленно посмотрела на меня:

– В живых? Зачем же его оставлять в живых? У нас уже новый врач назначен. Правда, он еще ничего не умеет. Но это неважно.

– Действительно, – сказал я и отставил в сторону чашку. – Какая разница? Еврей или еретик? Жизнь или сон?

– А при чем тут сон? – спросила мать.

– Ты видишь сны? – я не знаю, как у меня вырвался этот вопрос. Видимо, после разговора с бродягой я все время об этом думал.

– Сны? – чашка замерла в руке. Вопрос явно озадачил мать. – Разумеется. Мне снятся сны, так же как всем.

– Что тебе снилось сегодня?

Она задумалась.

– Я не помню.

– А вчера?

– Говорю же тебе, я не помню! – она поставила чашку. – В конце концов, это мое личное дело. Если тебе не о чем говорить и если ты уже позавтракал, не лучше ли будет прогуляться? у меня много дел, ты меня задерживаешь.

– Хорошо, – сказал я. – Не буду тебя задерживать. Пойду погуляю.

Наверное, я вновь бесцельно прошатался бы по улицам до самого вечера, если бы в городе не началось нечто непонятное.

Когда я вышел на проспект, собираясь прогуляться на площадь, навстречу мне попалась странная процессия.

Мне даже подумалось сначала, что осенний карнавал в этом году начался за неделю до праздника урожая, а не после хлебного набега, как обычно. Но когда процессия приблизилась, я понял, что ошибся.

Нестройную толпу – несколько сотен человек – возглавлял некто в черном плаще с нашитым на груди белым крестом. Я узнал в нем одного из двух архиэкстрасенсов, споривших вчера по поводу крестового похода на Центральный Рынок. За ним несли огромный, сколоченный из двух плохо обтесаных бревен крест. Люди, составлявшие медленно двигавшуюся толпу, были в разношерстной одежде, но у каждого на груди был нашит такой же крест, как у предводителя. Они шли в молчании, лишь иногда останавливаясь и хором выкрикивая короткое слово. Я не сразу понял, что они кричат. Лишь когда толпа почти поравнялась со мной, я расслышал:

– Воскрес!

– Кто воскрес? – машинально спросил я. Голос за моей спиной ответил:

– Распятый.

Я резко обернулся и облегченно вздохнул:

– Ты? – это был бродяга.

– Пойдем скорее, – он схватил меня за руку и потащил назад к мосту. – Встань за дерево, чтобы тебя не видели.

– А что случилось? – спросил я, ничего не поняв, но подчинившись.

– То и случилось, не видишь разве?

– Что – не вижу?

– Крестовый поход. Иными словами, новая резня.

– А кто воскрес? – спросил я.

Бродяга усмехнулся:

– Они вчера решили окрестить всех, прежде чем выступят на Центральный Рынок. А чтобы крестились охотнее, кого-то распяли на площади. На том самом кресте, который ты только что видел. Сегодня все только и говорят о том, что распятый воскрес.

– А что там делает архиэкстрасенс? – спросил я.

– Он теперь не экстрасенс, – торжественно сказал бродяга. – Он теперь папа римский.

– А второй где?

Бродяга покачал головой.

– Боюсь, что уже нигде. Иначе он тоже шел бы с толпой... – Ну вот, – сказал он с некоторым облегчением. – Кажется, они прошли.

– А почему мы должны были прятаться? – спросил я. – И откуда ты взялся?

Он снова выглянул из-за дерева и посмотрел вслед крестоносцам.

– Просто шел за ними, хотел понаблюдать, – сказал он. – Так, из чистого любопытства. Хотел определить, действительно ли я сумасшедший, а они – нормальные.

– И что же? – спросил я. – Определил?

Бродяга невесело засмеялся:

– Во всяком случае, мы с ними разные, это точно. Если они нормальны, то я, действительно, сумасшедший.

– Ты не ответил на вопрос.

– То есть?

– Зачем нам прятаться.

– Как это – зачем? – он удивленно посмотрел на меня. – Разве у тебя на одежде нашит крест?

– Ты же видишь, что нет.

– Может быть, ты хотел бы его нашить?

– Не знаю, – сказал я. – Думаю, что нет.

– Следовательно, для них ты – чужой. А как поступают с чужими, мой юный друг?

Я неопределенно качнул головой. Это я понимал прекрасно.

– Вот тебе и ответ... Ты куда-то собрался?

– Никуда, – ответил я. – Надоело сидеть дома. Хотел прогуляться до площади и обратно.

– До площади? – он немного подумал. – Что ж, это нехудший вариант. Если не возражаешь, я составлю тебе компанию.

Когда мы с бродягой добрались до площади, она была пуста. На месте резиденции архиэкстрасенсов красовалась хаотичная груда камней – все, что осталось от двухэтажного здания.

– Ну вот, – бродяга тяжело вздохнул, провел рукой по лицу. – Они здесь уже побывали.

– Кто? – спросил я, не отрывая взгляда от нелепо торчащего посреди каменных обломков обгоревшего остова дверей. На его перекладине покачивался повешенный.

– Крестоносцы, – ответил бродяга. – Кстати, тебя интересовало, где второй архиэкстрасенс? Вот он, полюбуйся. – он указал на повешенного. – Видимо, первый расторопнее... Ладно, пойдем.

– Куда?

– Туда, – он указал на развалины. – Сегодня они уже не вернутся. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Так что здесь – самое безопасное место в городе. По крайней мере, на ближайшие несколько часов.

– Ты уверен?

– Конечно, – по его лицу скользнула не то гримаса, не то улыбка. – Им сейчас хватит дел в других районах.

Мы подошли к развалинам, отыскали уголок, более других защищенный от ветра. Бродяга, в который раз, повторил излюбленную свою фразу:

– Свалка, малыш. Все это – свалка.

Тогда я спросил его о том, что не давало мне покоя все время, с момента нашего прошлого разговора.

– Послушай, – сказал я. – Я вот чего понять не могу. Вот ты говорил вчера: свалка, дом... Это я, кажется, понял. Я только не могу понять, кто же нас с тобой выбросил из дома? Кто нас отправил на свалку? Выходит, кто-то лучше, а кто-то хуже? Кто-то живет в доме, кто-то подыхает на свалке, так?

Бродяга устало взмахнул рукой.

– Все у тебя просто, – сказал он. – Выбросили, отправили на свалку... Да никто нас не выбрасывал. Мы сами себя выбросили. Понимаешь? Мы – вчерашний день. Разве кто-то выбрасывает вчерашний день? Разве не сам он уходит?

– И что же? – спросил я. – Что же с нами будет? За нами никто не придет?

– Ты можешь прийти во вчерашний день? – тихо спросил он. – Ты можешь разглядеть его?

Я непонимающе посмотрел на него.

– Разве можно вернуться во вчерашний день? – спросил он еле слышно. – Разве вчерашний день существует?

– Не знаю. – ответил я. – Не представляю. Так что же теперь с нами будет? Даже ты этого не знаешь?

Бродяга невесело улыбнулся.