Когда я подошел к Рынку, там уже собралось множество любопытных, в основном – детей и подростков. Они стояли у пограничных столбов, пересекавших с запада на восток базарную площадь, облепили росшие у входа деревья, балконы близлежащих домов.

За столбами шла война. Там убивали, жгли, насиловали женщин. Все шло, как положено на войне. Я, впрочем, ничего такого не видел. Отец рассказывал о прежних войнах, так что я прекрасно представлял себе все это, убедиться же в истине этих рассказов воочию особого желания не было. Я просто ждал, когда все закончится.

Ждать мне пришлось часа полтора. Любопытные разошлись. Я миновал пограничные столбы и осторожно пошел по Рынку.

Среди тлеющих развалин валялись убитые. Я старался подальше обходить их. Посередине рынка, за длинным пустым прилавком сидел, подперев голову, продавец помидоров. Помидоры лежали аккуратной горкой рядом с весами. Я подошел, чтобы спросить, кто победил, но понял, что он тоже мертв.

Из ближайшего бара донеслось нестройное пение. Бар находился возле боковых ворот, которые во время войны запирались.

Я вошел внутрь.

Пели пьяные солдаты. Голые по пояс, они сидели за длинным узким столом, залитым пивом. Оружие и грязная одежда были грудой свалены в угол, подле незажженного камина. Стол загромождали кружки, тарелки с рыбой, бутылки.

Я подошел к бармену, равнодушно взиравшему из-за высокой стойки на веселившихся, и спросил:

– Кто победил?

– А что, опять война? – спросил он, в свою очередь.

– Да, с самого утра, по-моему.

– То-то, я смотрю, за целый день – ни одного клиента.

– Так ты не знаешь?

Бармен флегматично пожал плечами.

– Может быть, эти, – он показал на солдат. – А может быть, те, – он указал пальцем в угол, за моей спиной. Я оглянулся. Там, за угловым столиком, веселилась еще одна группа.

– А может быть, никто не победил, – сказал бармен. – И даже скорее всего – никто. Просто скоро стемнеет. Перенесли на завтра. Если, конечно, не перепьются.

Я посмотрел на солдат. Один из них поднялся на ноги и, надсаживаясь, заорал:

– А ну-ка, выпьем за здоровье Филиппа, потому как... – он не договорил – почему – пошатнулся и рухнул на табурет. Солдаты одобрительно заржали, дружно выпили за Филиппа – без пояснений.

– Кто такой Филипп? – спросил я.

– Филипп? – бармен зевнул. – Царь, что ли? Или президент? Кто его знает.

– Он с Центрального Рынка?

– Какая разница? – бармен задумчиво поскреб щетинистый подбородок. – Выпей за его здоровье и считай, что он умер, – он поставил на стойку полную кружку и пододвинул ее ко мне.

– Я не пью, – сказал я.

Он взял кружку, немного подумал и осушил ее сам. Тут я понял, что бармен пьян мертвецки. Видимо, в отсутствие клиентов, он весь день обслуживал сам себя. Поставив пустую кружку, он сосредоточенно посмотрел на меня и спросил:

– А если ты не пьешь, так что ты здесь делаешь?

– Ничего.

Бармен с сожалением перевернул пустую кружку вверх дном.

– Ты лучше проваливай, – посоветовал он. – А то мне не понравится, я и убить могу. Без всякой войны. Очень просто, – он ткнул кружкой в сторону двери. Я и сам не собирался больше оставаться в баре, мне была неприятна густая винная сырость.

Выбравшись на улицу, я поспешил к дому Моей Девушки. После бара дышать на улице было много легче.

Кто такой царь Филипп? Среди наших я такого не помнил. Впрочем, это ровным счетом ни о чем не говорило, потому что царей, королей и прочих президентов было великое множество: Леонид, Генрих, Иван, два Франциска (правда, с разными отчествами), Людовик восемнадцатый. За Центральным Рынком – в Залесье и далее – их, по-моему, было не меньше. То, что бармен не знал царя Филиппа – или не царя – тоже ничего не значило. Я, например, о Генрихе узнал только позавчера.

Кроме царей, королей и прочих были еще архиэкстрасенсы, двое. Раньше было трое, и столько же антиэкстрасенсов, но третьего сожгли, как еретика, а антиэкстрасенсов назначили евреями и тоже сожгли. Или повесили, точно не помню.

Все они имели небольшие дворы, гвардии, армии, все они плели интриги, вели войны.

Архиэкстрасенсы жгли еретиков, и это вызывало интерес, особенно по праздникам.

Впрочем, за последнее время костры многим наскучили, поскольку жгли не только еретиков и не только архиэкстрасенсы.

Когда я добрался до старого двухэтажного дома, в котором жила Моя Девушка с дядей, уже стемнело. Здесь, на окраине, дышалось легко, почти так же, как у нас, в Диком районе.

Окна второго этажа были ярко освещены, из дома доносились громкие голоса и веселая музыка.

Я вошел во двор, поднялся на высокое крыльцо и собрался было постучать, но что-то удержало меня. Может быть, голоса в доме зазвучали резче, может быть, музыка заиграла громче, но мне почему-то расхотелось встречаться с родственниками Моей Девушки. Не скажу, что они плохо относились ко мне. Ее дядя однажды подарил мне кинжал с костяной рукояткой и кожаными ножнами. Правда, я никогда не носил его и сейчас даже не помнил, куда его забросил.

Стараясь не шуметь, я сбежал с крыльца, обогнул дом и остановился под окном спальни Моей Девушки. Шторы на окне были плотно задернуты, оставляя лишь узенькую полоску света, пробивавшегося изнутри. Я трижды свистнул. Ответа не последовало, шторы остались неподвижными. Я снова засвистел.

Громко хлопнула входная дверь. Из-за угла дома вышел человек. Он остановился в нескольких шагах от меня. Свет упал на его лицо. Я узнал дядю Моей Девушки.

– Ну? – процедил он. – Чего свистишь? Что тебе здесь надо?

– Ничего, – я отступил на шаг. – Я хотел навестить Мою Девушку.

– Мою Девушку... – протянул дядя. – Мою Девушку. Его Девушку. Их Девушку. И так далее. Но зададим себе вопрос, а не одно и то же лицо подразумевается под этими именами?

– Одно, – я отступил еще на шаг.

– И что же это за лицо?

– Моя Девушка.

– Твоя Девушка? – его губы растянулись в улыбку. – Но твоя девушка может быть только в твоем доме. Значит, это твой дом?

– Нет, это не мой дом, – ответил я. – Это твой дом.

– Верно, – он согласно кивнул головой. – Это мой дом. И, следовательно, твоей девушки здесь быть не может. Здесь есть только моя сестра и моя племянница.

Говоря так, он медленно приближался ко мне. Я так же медленно отступал. Он остановился и спросил:

– Не означает ли все это, что ты пришел к одной из них? Если так, то я должен тебя убить, потому что это моя сестра и моя племянница. Надеюсь, ты понимаешь?

Я промолчал. Он некоторое время выжидательно смотрел на меня, потом сказал:

– Ты должен ответить. Если прав я, то я должен убить тебя. Если же я неправ, то наоборот.

Я попытался отступить к калитке. Заметив мое движение, он тут же, в несколько шагов, перекрыл мне путь. Теперь за моей спиной оказалась стена дома, а передо мной – он.

– Отвечай!

– Я не знаю, – сказал я. – Я не могу ответить. Война окончена.

Он задумчиво посмотрел на меня и положил руку на рукоять кинжала, болтавшегося у широкого пояса. Я подумал, что кинжал был точь-в-точь такой же, как тот, который он мне подарил.

Во рту пересохло. Единственным желанием было желание поскорее убраться отсюда. Но бежать я не мог и повторил, с трудом ворочая сухим шершавым языком:

– Война окончена.

– Окончена... – повторил он. – Собственно, это еще не факт, а даже если и факт, то он не может иметь решающего значения. Поскольку солнце зашло, постольку война окончилась. Поскольку завтра солнце неизбежно взойдет, постольку война столь же неизбежно возобновится. В то же время ты говоришь об этом. Следовательно, для тебя это имеет определенное значение. Из чего я делаю вывод: ты там был.

– Да, был, – я не успел сказать, что был не на самой войне– среди зрителей. Одним прыжком дядя Моей Девушки оказался совсем рядом. Могучая лапа сдавила мне горло, лицо с вытаращенными глазами склонилось надо мной, его черты чудовищно исказились.