А Зубов уже резко повернул мимо Державина, видя, что тот отстаёт, и приближается широким, упругим бегом, словно желая защитить слабую нимфу от нападающего сатира.

Вот он близко… На влажной траве, у самой воды Елисавета поскользнулась и чуть было не упала, но удержала равновесие…

Но Зубов был уж тут.

– Боже мой!.. – вырвался у него крик испуга. И, словно желая удержать её от падения, он обеими руками крепко сжал её гибкий стан, довольно смело и неловко.

– Пустите… оставьте… Видите, я не падаю… На нас смотрят. Что подумают, – почти недовольно говорит она, чувствуя, что Зубов не торопится отпустить её. Мимо усталого, пыхтящего Державина, отирающего большим цветным фуляром мокрый лоб и лицо, прошла на своё место красивая пара.

Екатерина обратилась к графине Шарлотте Карловне Ливен, воспитательнице внучек Екатерины, и к Луизе Эммануиловне де Тарант, герцогине де Тремуйль, своей статс-даме, сидящей рядом:

– Как хороша эта милочка. Жаль, художника нету. Вот бы срисовать!

– Да и генерал на удивленье! – любезно ответила герцогиня.

Ливен промолчала.

Игра шла своим чередом.

Вот Константин, взяв путь к озеру, завертелся зайцем, уходя от Державина, которому надоело ловить, почему он и решил поставить на своё место великого князька.

Неуклюжий на вид, Константин увёртлив. Державин упорно гонится… Вот настиг, ухватил… Но юноша выскользнул, Державин не рассчитал движения и, поскользнувшись на влажной траве, упал…

Все кинулись к нему, стали поднимать и очищать.

Вдруг поэт скорчил гримасу и глухо застонал.

– Что с вами, что такое?

– Что случилось, Гавриил Романыч? – подойдя, спросила императрица.

– Да я… Да вот – не досказав, с новым стоном Державин опустился на траву, бледный, без чувств. Его перенесли во дворец, позвали врачей. Оказалось, Державин, падая, вывихнул руку.

– Печально кончились наши игры, – заметила Екатерина, когда ей донесли о результатах осмотра.

Когда унесли поэта, общество ещё осталось на лугу.

Елисавета с Голицыной отдалились от других, вошли в тёмную аллею и стали гулять в ней, по-дружески делясь маленькими секретами и впечатлениями.

Никто почти не заметил, куда ушли обе подруги, и не обратил внимания на их отсутствие.

Зубов, незаметно подойдя к гитаристу-виртуозу Сарти, который о чём-то говорил со стариком Штакельбергом, спросил:

– Романс с вами?

– Готов, ваше превосходительство.

Итальянец передал Зубову свёрнутый в трубочку нотный листок, перевязанный красивой лентой.

– А вы не заметили, в какую сторону прошли Голицына и… великая княгиня?

– Я? Нет, генерал…

– Сюда, сюда… в эту сторону, – негромко сказал Штакельберг, глазами указывая место, – я нарочно проследил… За каскадом прямо…

– Благодарю вас.

И Зубов быстро направился в сторону совершенно противоположную, миновал лужайку и за кустами вернулся туда, где была указанная аллея.

Только один человек заметил этот манёвр.

Александр со спокойным видом и ясным взором болтал с дежурным камер-юнкером, графом Растопчиным.

Что-то мелькнуло такое на лице собеседника, что заставило молодого князя не только насторожиться, но и кинуть незаметный осторожный взгляд в сторону, направо… Там заметил он среди зелени фигуру Зубова, который направлялся в ту же сторону, куда ушли недавно Елисавета и Голицына.

Чуть-чуть ярче блеснули глаза Александра. Но, не меняя тона и позы, он продолжал свою беседу с Растопчиным:

– Так, ты полагаешь, мир с Турцией, заключённый ещё в прошлом году, мало к чему обязывает нас? И через два года бабушка имеет право двинуть войска на Восток?.. Ты, конечно, шутишь, по своему обыкновению… Я понимаю тебя…

А Зубов быстро нашёл обеих дам.

Он сделал вид, что это произошло случайно.

С опущенными глазами, погружённый в глубокую задумчивость, медленно побрёл он по тенистой, полутёмной аллее и, казалось, не видел, ничего кругом.

Молодые женщины давно заметили фаворита, поняли его манёвр и переглянулись с насмешливой улыбкой.

Почти поравнявшись с ними, слыша шелест платьев, шорох шагов по песку, он вдруг поднял свои красивые глаза и даже издал лёгкий возглас удивления:

– Ваше высочество!.. Вот, о ком думаешь… Я было и не заметил…

– Да мы видели. Такая задумчивость… Вы не стихи ли сочиняете, граф?

– О, нет… То есть… почти… Тут именно у меня романс… Новый, очаровательный… Позвольте вам показать?

Заинтересованные дамы закивали головой.

Он развернул листок и стал декламировать.

Первый куплет был без особого значения, общие фразы о любви. Но второй Зубов прочёл с особенным выражением, кидая пламенные и томные взгляды на Елисавету:

Эту строфу Зубов даже пропел на мотив, написанный под словами.

– Батюшки, как это печально! – едва не рассмеявшись, подхватила задорная Голицына.

– Да, очень грустно… – отозвалась Елисавета.

– Как моя душа теперь. Я хотел просить ваше высочество… Ваше восхитительное пение… Райский голос… Если бы вечером… на маленьком концерте вы пожелали осчастливить… спеть сей романс…

– О, нет, ни за что… Я боюсь… Не разучив… И это – так печально… Нет, я прошу вас, увольте… Ах, вот и Александр… Он ищет нас, – обрадованно сказала Елисавета и быстро двинулась навстречу мужу, который медленно, с весёлым, беспечным видом показался в конце аллеи и приближался сюда.

Зубов неожиданно, очень нежно взял под руку Голицыну и почти на ухо, словно делая признание, зашептал:

– Как эти мужья всегда являются некстати… Но я на вас надеюсь. Вы одна можете ввести меня в рай… Уговорите нынче вечером княгиню исполнить мой романс…

И, также нежно шепча ей всякий вздор для отвода глаз, прошёл мимо Елисаветы и Александра, как будто и не думая о них.

Холодным, тяжёлым взором проводил Александр плотную, даже слегка отяжелевшую фигуру фаворита…

Вечером состоялся обычный домашний концерт.

Играли, пели… Лев Александрович Нарышкин изображал торговца Завулона, который всюду являлся с кучей золотых вещей, разложенных по карманам.

Нарышкин тоже набил карманы мелкими вещицами, копировал говор и манеры Завулона Хитрого, который был одним из тайных агентов Англии при дворе…

Было очень весело.

Неожиданно, после короткой беседы с Зубовым, императрица обратилась к Елисавете:

– Дитя моё, вот тут генерал нашёл какой-то очень интересный новый романс. У вас чудесный голосок. Я так люблю вас слушать. Больше, чем моих певиц, которым плачу десятки тысяч в год. Ваше пение я понимаю. В нём ласка матери ребёнку, порыв жены к мужу… Хорошо вы поёте. Вот, не хотите ли посмотреть? Я вас послушаю.

Желание, высказанное императрицей, служило законом для всех окружающих.

Но Елисавета нашла в себе твёрдости дрожащим голосом заявить:

– Я совсем не в голосе… Простите, ваше величество… Другой раз…

– Если позволите, ваше величество, Варвара Николаевна знакома с романсом. Она нам споёт, – вмешался снова Зубов, решивший настоять на своём.

– Ну, пой, дитя моё. Ты тоже очень мило поёшь… Пой…

Овладев собой, сдерживая негодование против дерзкого фаворита, Голицына взяла ноты. Сарти начал аккомпанировать.

Первый куплет, скучный и тягучий, лишённый опасных намёков, пропет.

Звучит рефрен. Начинается вторая строфа… Но находчивая девушка снова поёт слова первого куплета.

Все переглядываются.

Императрица, не любившая музыки и почти не слушавшая пения, обратилась к певице, когда та умолкла:

– Милочка, что это за иеремиада такая?..[197]