Однако все понимали, что победа эта не означает конца войны, а только передышку самой столице. Общие же дела к тому времени становились всё хуже и хуже. Австрийцев турки продолжали бить, уравнивая этим собственные поражения от русских.

Во Франции король вынужден был созвать генеральные штаты и, после того как народ захватил арсенал и овладел Бастилией, сам превратился в полуузника. Народ, придя к власти, стал на деле осуществлять те идеи французских просветителей, которыми когда-то Екатерина щеголяла в своих письмах и декларациях. В России даже в самых отдалённых губерниях чувствовалось недовольство. Причиной тому были: недостаток продовольствия, вздорожание жизни и слухи о том, что на турецком фронте русские солдаты тысячами погибают не от неприятеля, а от голода и болезней. Даже среди вельмож теперь находились люди, которые говорили, что дурному управлению и фаворитизму пора положить конец.

Их поддерживали Пётр Панин, Разумовский и Александр Романович Воронцов.

От всех этих обстоятельств характер императрицы стал заметно меняться. Она потеряла прежнюю весёлость, стала раздражительна, и особенно возросла её подозрительность. К тому же физически она отяжелела, морщины на лице стали явственнее. Мрачные мысли начали её преследовать. Однажды, увидя в окно кучу слетевшихся галок и ворон, она сказала Храповицкому:

– После дождя выползли из земли червяки – они их едят, – в этом мире все пожирают друг друга.

Её отношения с Дмитриевым-Мамоновым никак не могли наладиться. Не помогали ни ордена, ни богатые подарки. Ничего не мог сделать и светлейший, специально прискакавший по письму Екатерины в Петербург. Когда-то румяный, жизнерадостный поручик теперь стал мрачным брюзгливым генерал-поручиком, генерал-адъютантом и андреевским кавалером.

– Да пойми же ты, – вскричал, сверкая своим единственным глазом, Потёмкин, – что она тебя любит!

Мамонов посмотрел на него и горько усмехнулся:

– Но зато я её не люблю. И не хочу быть птицей, посаженной в золотую клетку только потому, что её пение кому-то понравилось.

Екатерина плакала, светлейший её утешал и, не добившись примирения между любовниками, уехал.

Причина грусти генерал-поручика скоро разъяснилась. Как-то ночью Екатерина не могла заснуть и спустилась в сад, вокруг которого стояла её любимая колоннада. Белая петербургская ночь лежала над городом. Свет огромной луны почти растворялся в этом бледном сумраке. Только кое-где от него серебрились деревья, кусты и струя журчащего фонтана. На скамейке под статуей Амура, обнимавшего Психею, сидел мужчина, обнимавший женщину. Это странное совпадение поз и звуки поцелуев, явственно доносившихся оттуда, пробудили любопытство императрицы. Она подошла поближе и увидела Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова – «её Сашеньку», обнимавшего фрейлину Дарью Фёдоровну Щербатову. Такого случая ещё не было в жизни Екатерины. Все её многочисленные связи кончались тем, что она отказывалась от своих фаворитов. Это был первый случай, когда отказались от неё.

В течение нескольких минут она боролась со своими чувствами. Ударить её по щеке! Но при чём тут она? Виноват он. Окликнуть их, сказать им, что она здесь. Но завтра весь Петербург будет смеяться над этой мещанской ревностью…

Утром после бессонной ночи Екатерина вызвала генерал-поручика. К её удивлению, он волновался меньше, чем она.

– Я люблю её! – объяснил Дмитриев-Мамонов, когда Екатерина рассказала о том, что она видела его ночью с Щербатовой, – и прошу разрешения вашего величества жениться на ней.

Екатерина подумала и сказала:

– Я согласна…

Свадьба была сыграна, новобрачные получили богатые подарки и уехали в Москву. Начались сложные интриги придворных – каждый старался найти и продвинуть своего кандидата в фавориты. Но фаворит уже был найден графом Н. И. Салтыковым, он был тут же, под боком – караульный гвардии секунд-майор Платон Александрович Зубов. При помощи Анны Никитичны Нарышкиной – наперсницы императрицы – он быстро приобрёл доверие и любовь Екатерины. Его зловещая тень легла на последние, и без того мрачные годы её царствования.

В эти дни Екатерина, Россия и вся Европа были потрясены неожиданной и сокрушительной победой русских войск над турками, после которой они уже не могли оправиться.

Суворов, которому не поручали никакого дела, с трудом добился назначения в передовой корпус Молдавской армии, подчинённой Румянцеву. Но к этому времени Потёмкин уже выжил Румянцева, который принуждён был уйти в отставку, вторая армия была передана князю Репнину. Тот в свою очередь подчинился Потёмкину, взявшему теперь общее командование над всеми войсками в свои руки. Репнин, зная, что Суворов не в милости у светлейшего, обязал его не начинать без разрешения никаких самостоятельных действий.

В составе корпуса, которым командовал Суворов, было пять пехотных и восемь кавалерийских полков и всего тридцать пушек. Он стоял в Бырладе и поддерживал связь с австрийцами на стыке обеих армий. Вскоре Суворов получил от принца Кобурга, командовавшего соседним австрийским корпусом, просьбу о помощи ввиду того, что против австрийцев в Фокшанах сосредоточиваются большие турецкие силы. Суворов вынужден был просить у Репнина разрешения выступить против турок. Репнин очень неохотно дал согласие, оговорив его рядом условий. Он требовал, чтобы Суворов оставил не менее половины своих войск в Бырладе, не выступал, прежде чем письменно не договорится с австрийцами о плане и условиях операции, и вообще не соглашался на неё, если она займёт более шести дней. Тогда Суворов, порывшись в инструкциях светлейшего, нашёл в одной из них указание: «Впереди себя не терпеть неприятельских скопищ» – и, сославшись на него, выступил, взяв с собой половину войск. За двадцать восемь часов он прошёл пятьдесят вёрст и присоединился к австрийцам.

Все попытки принца Кобурга встретиться с Суворовым не привели ни к чему. В одиннадцать часов вечера принц получил от него записку, что русские части выступают в два часа ночи и посему он просит австрийские войска следовать по прилагаемому маршруту. Кобург был старше Суворова чином и, получив это письмо, чуть не задохнулся от негодования, но ему не оставалось делать ничего более, как подготовиться к выступлению.

Тёмной ночью войска – восемнадцать тысяч австрийцев и семь тысяч русских – подошли к реке Путны, опрокинули турецкие заставы и, под огнём противника наведя мосты, форсировали её. Но чтобы подойти к Фокшанам, где сосредоточились турки, нужно было миновать почти непроходимый лес, перед которым к тому же стояла пятнадцатитысячная турецкая конница.

Выдержав пятичасовой бой с неприятельской кавалерией, союзные войска разделились. Австрийцы стали огибать лес с одной стороны, а русские с другой. Но, пройдя с полдороги, Суворов вдруг свернул опять в лес, в самую болотистую его часть. С невероятными трудностями войска выбрались из трясины и вышли на открытые, не защищённые никем позиции, очутившись посередине между двумя группами турецких войск, ожидавших русских совсем с другой стороны. Одновременный удар по флангам и тылу турецких частей привёл к полному их поражению, они пытались закрепиться в близлежащих монастырях, но их выбили оттуда. Разрозненные толпы турок бросились в сторону Браилова и Бухареста. Но русская и австрийская кавалерия догоняла их и рубила. Тысячи трупов валялись по дорогам. Была захвачена огромная добыча и большие продовольственные склады. Суворов оставил их австрийцам, так как по точному смыслу репнинского приказа обязан был вернуться назад в Бырлад. Только после окончания сражения, за обедом, Кобургу удалось познакомиться с Суворовым, и это положило начало их дружбе.

О сражении при Фокшанах Суворов направил необычайно краткое сообщение Репнину, который переслал его Потёмкину и поспешил поздравить Кобурга с победой.

В Петербурге этой победе были рады. Храповицкий записал в свой дневник: «Получено известие, что турки разбиты при Фокшанах нами и цезарцами вместе. Довольны. Это зажмёт рот тем, кой рассевали, что мы с ними не в согласии».