Это была гильотина.

— Обывателю знай подавай победы — что в войну, что в мирное время, — усмехнулся Сирил. — Будем считать, что вчера я отлично развлек вас; а теперь, на закуску, предлагаю взглянуть на это изысканное зрелище, и можно будет считать вечеринку законченной.

Лорд Энтони поморщился: ему-то как раз было прекрасно известно, что там происходит. Однако любопытство его юного друга, казалось, передалось и ему. Они подошли ближе. Помост гильотины был оцеплен полицейскими.

В этот самый миг ворота тюрьмы открылись, и оттуда вышла небольшая, но весьма торжественная процессия.

Все взоры немедленно устремились к центральной фигуре: это был мужчина, очевидно, уже очень старый, с отвисшей челюстью; из глотки его раздавался отвратительный вой. Глаза его готовы были выскочить из орбит, а выражение их было таково, что описать его невозможно никакими словами. Руки, упрятанные в рукава странного балахона, были крепко привязаны к туловищу. Двое стражников поддерживали его, в то же время решительно подталкивая вперед. Кроме этого ужасного крика, вокруг не было слышно ни звука. Из толпы не доносилось ни шороха, ни вздоха. Служаки знали свое дело: быстро, почти машинально они уложил и старика на доску, привязали к раме. Его вопли неожиданно прекратились. Еще через секунду раздалась отрывистая команда жандарма; нож упал. Толпа вздохнула, как единое существо, глубоко, жутко, каким-то нечеловеческим вздохом. Лорд Энтони Боулинг потом так и не мог вспомнить, когда именно до его ушей донесся звук падения головы в корзину, до этого вздоха или после.

— Кого казнили? — спросил Сирил у соседа.

— Un Anglais, — ответил тот. — Le Docteur Balloch[19]

Сирил пошатнулся: в этом страшном старике он никогда бы не узнал своего бывшего знакомого.

В тот же миг к нему приблизился еще один человек, не узнать которого он не мог бы при всем желании, даже одетым, как сейчас, в форму французского полковника — Дуглас!

Он держал за руку девочку: глаза у той заплыли гноем, волосы, были растрепаны, улыбавшийся рот раскрыт; казалось, что ребенка самым бессовестным образом накачали наркотиком.

— Доброе утро, капитан Грей, вот так встреча! — любезно произнес Дуглас, очевидно чувствуя себя триумфатором. — Надеюсь, вы хорошо провели время в Неаполе?

— О да, просто превосходно, — ответил Грей.

— Доктор Баллок, — продолжал Дуглас, кивком головы указывая на гильотину, — осмелился перейти мне дорогу. Я рад, что мне удалось увидеть заслуженный им конец.

— Что ж, рад за вас.

— А знаете ли вы, какой конец я уготовил вам? — угрожающе прошипел колдун, внезапно меняя тон.

— Нечто еще более очаровательное, я полагаю, — безмятежно предположил Сирил. — Я всегда восхищался вашими способностями. Особенно этим переводом из «Книги священной Магии Абрамелина»! Вы помните то место, об Антонии Проклятом из Праги? — продолжил он, и голос его вдруг налился силой и торжественностью. — О его удивительных волшебствах и о той награде, которой он удостоился за это? Его тело нашли в придорожной канаве, язык был вырван, а плоть пожирали собаки! Да вы сами-то хоть понимаете, что спасало вас все это время? Любовь женщины не давала вам погибнуть, и эту женщину вы убили!

И, выкрикнув на прощание еще три слова на каком-то странном языке, Сирил развернулся и пошел прочь; его друг последовал за ним, Дуглас же стоял, точно оцепенев. Язык словно прилип к небу: откуда этот мальчишка узнал о смерти его жены? Впрочем, этому еще можно было найти какие-то объяснения; но как он узнал о его самых тайных, самых жутких опасениях? Ведь после смерти жены его демоны действительно почти перестали помогать ему! С трудом стряхнув с себя оцепенение, Дуглас повернулся и направился к гильотине, чтобы еще раз взглянуть на тело Баллока.

— Кто это такой? — поинтересовался Боулинг.

— Великий монгол собственной персоной, да еще в красной шапочке! Это Дуглас.

— Предводитель Черной Ложи?

— Бывший.

— Теперь мне все ясно. Баллока приговорили к смертной казни за одно преступление, совершенное лет двадцать назад. Вы наверное знали об этом; Дуглас тоже знал и, очевидно, выдал Баллока властям.

— Да, это в его привычках.

— Но как ему удалось сделаться французским офицером?

— Понятия не имею. Впрочем, он водил дружбу с кем-то из французских министров, кажется, Бекассо. Оккультисты часто лезут в политику, и вы, наверное, тоже об этом знали.

— Это любопытно. Очень может быть, что я встречусь с этим министром еще сегодня утром; я поговорю с ним. А вот у тебя времени для мелочей уже не осталось. С тех самых пор, как план мобилизации провалился в Льеже и Намюре, и его стали срочно пересматривать, во Франции воцарилась растерянность, и она уже не праздная двух-трех ночей услада, а жизни спутница для всех исчадий ада!

— Цитировать Теннисона, к тому же неточно, к тому же в тени Бельфорского Льва70, это безвкусица, дорогой мой! Что же до мелочей, то в войне ничто не мелочь. Если не верите мне, спросите у немцев.

Несколько позже, после визита в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас, прекрасного кофе и великолепных булочек, напоминающих старым джентльменам о первых поцелуях юности, друзья дошли вместе до площади Согласия, где и распрощались.

Сирил двинулся в направлении театра Гранд-Опера к своему портному, обитавшему на улице Мира. Мысли его были заняты той самой грандиозной идеей, которая пришла ему в голову во время вчерашней беседы: разгадывать планы противника при помощи дивинации. У лорда Энтони эта идея вызвала только смех. Сам же Сирил отнесся к ней более чем серьезно, он испытал настоящий творческий подъем и теперь размышлял, как воплотить эту идею в жизнь. Он слишком хорошо знал, как трудно бывает убедить людей, особенно облеченных властью, в чем-то новом и до сих пор совершенно им не известном.

На углу площади Гранд-Опера он поднял глаза, собираясь перейти на другую сторону улицы…

Абдул-бей тоже предавался размышлениям. Первая ночь, проведенная на яхте, была для него сплошным восторгом; наутро, впрочем, он проснулся с совершенно ясной головой, сознавая всю сложность своего положения. Нет, в личных делах все было более чем в порядке, тут его ничто не беспокоило. Однако, помимо этого, он ведь был еще сотрудником Турецкой секретной службы, ее парижским агентом. В том числе и поэтому политическая ситуация была известна ему очень хорошо, и он знал, что; I Турция намерена не только заключить союз с Германией, но и идти с ней до конца; заключение этого союза было лишь вопросом времени. Значит, возвращение в Парна; было бы чревато для него большими опасностями. С другой стороны, дезертировать с фронта тайной войны было бы для него не менее опасно; кроме того, ему тоже хотелось отхватить кусочек того пирога, который очевидно начнут делить во Франции. В конце концов он решил сойти на берег в Барселоне и ехать дальше по своему американскому паспорту (добытому у одного рассеянного миллионера). Обе его спутницы имели американское гражданство, что также должно было способствовать выполнению этого намерения. Если возникнут трудности или полиция уже напала на его след, это могло помочь ему ускользнуть; если же нет, он останется в Париже, изучит обстановку и начнет действовать сообразно обстоятельствам.

Он велел капитану взять курс на Каталонию. Путешествие прошло без осложнений, если не считать встречи с британским крейсером, инспектора которого не обнаружили на яхте, впрочем, никакой контрабанды. Абдул и Лиза в это время были просто пьяны. Когда они уже подходили к берегам Каталонии, холодный утренний ветер несколько испортил Лизе медовый месяц, и последствия этой простуды были достаточно серьезными. Лиза слегла, едва высадившись в Барселоне. Еще через неделю врачи решили применить радикальное средство — кесарево сечение. На следующее утро они извлекли на свет девочку, живую и здоровую, несмотря на необыкновенные обстоятельства ее рождения. Девочка была пропорционально сложена, глаза были не просто голубые, а совершенно синие; кроме того, она родилась уже с четырьмя зубами и с волосами длиной до шести дюймов, серебристо-белыми. И, точно татуировка, прямо над сердцем у нее красовалось бело-голубоватое, лишенное пигментации пятнышко, по форме напоминающее лунный серп.