В Костином случае, даже пять лет голландского либерализма не смогли до конца исправить эту жёсткую этическую парадигму.

Дело в том, что Алекс совершенно не скрывал своего влечения к симпатичным представителям обоих полов. Костя не понимал, почему Рене поддерживает такие тёплые отношения с Алексом, почему таскает его везде за собой. Сначала у него даже возникли определённые подозрения на счёт своего товарища, и только после того, как Рене прямым текстом объявил, что к мужчинам интереса не имеет, Костя успокоился.

Алекс был голландцем. Несколько поколений его предков прожили на родине знаменитого художника семнадцатого века Яна Вермеера, в городе Дельфте. Почему Алекс выбрал местом учёбы Гентский университет, Костя не понимал. Все его знакомые голландцы с аналогичными сексуальными пристрастиями Родины старались не покидать, поскольку в результате этого можно было запросто угодить «из князей в грязь». Ведь второй страны, где с таким трепетом относятся к педикам и лесбиянкам, в мире не существует.

Голландским неравнодушием к половым отклонениям пытались воспользоваться, кстати, и некоторые беженцы из бывшего Советского Союза.

В середине девяностых проскочил между заинтересованного народа слушок, что версия гомосексуализма в Нидерландах является просто-таки ломовой, и что с заявившими себя в соответствующем качестве просителями тамошние власти начинают нянчиться как с грудными детьми: сразу же выдают на руки вид на жительство; затем, по истечении строка, без всяких проволочек, — гражданство; предоставляют льготы в получении социального жилья, помогают при устройстве на работу.

Поначалу так оно и было. Но вскоре доля «нетрадиционщиков» среди искателей лучшей жизни на чужбине стала подозрительно высока, и голландцы решили нормализовать усилившийся приток сексуально «униженных и оскорблённых» в их страну при помощи оригинального метода проверки. Каждого, кто по приезде в Нидерланды объявлял себя гомосексуалистом, они подселяли на некоторое время к специально подготовленному (и должным образом материально поощряемому) адвокату-педику.

Большинству таких экстремалов не доставало необходимого опыта, и служитель закона, совместив полезное с приятным, как правило, забраковывал обманщика, если не обнаруживал у него некоторых характерных особенностей поведения или, к примеру, оказывался вынужденным лишить оного «голубой невинности».

Случалось, люди не выдерживали и ломались. Тогда бедным мученикам приходилось возвращаться на родину и скрывать подробности своей эмигрантской авантюры.

За это, впрочем, их вряд ли можно было осуждать. А вот «герои», которые выстояли до конца и сделались голландскими подданными, могли вернуться к своим былым приоритетам, увы, не всегда.

Геев в Нидерландах нельзя было обижать — ни прямым словом, ни намёком, ни даже взглядом, потому что на стороне homo, как они себя называли, стоял закон и десятилетия тяжёлой борьбы целой нации за права человека.

При общении с ними требовалось улыбаться и всем своим видом показывать, что ты воспринимаешь их как совершенно нормальных людей, таких же как ты сам. Хуже всего приходилось тем неискушённым натуралам, у которых гей оказывался непосредственным начальником, поскольку в этом случае двусмысленные шутки (а иногда и не только шутки) приходилось выслушивать уже им самим.

Поначалу такая ситуация казалось Косте совершеннейшей дикостью, однако со временем он ко многому привык и начал смотреть на геев как на некрасивых женщин, которые своим существованием ни коим образом не нарушали законов природы и не посягали на библейские святыни, однако тесную дружбу с которыми он не водил.

Общим советом постановили использовать для поездки Костину бэху. Всё-таки классом и вместительностью она превосходила личные средства передвижения остальных членов компании.

Эдик жил на Пеперстрат, недалеко от площади святой Елизаветы, и Костя решил подобрать его первым. Пока ехали через центр, разговор зашёл о подробностях вчерашнего вечера. Эдик сразу же возбудился. Его интересовало всё, что происходило после того, как «сладкая парочка» покинула Ватерхаус.

Костя стоически отбивался.

Он был вынужден три раза в деталях рассказать Эдику, как проводил девушку до Площади коммерции, куда Эвелин направлялась с самого начала, а потом в крайнем умиротворении пошел домой. У святого Якоба он, конечно, не удержался и заскочил в «Погребок троллей», где пропустил кружечку фирменного, «тролльского». Ну а после кружечки, ощутив ещё большую гармонию с миром, не спеша, перебрался к себе в квартиру — досматривать голландцев с Кот д’Ивуаром.

Та часть истории, в которой упоминался «Погребок», показалась Эдику вполне достоверной, а вот насчёт всего, ей предшествовавшего, он так и остался в некоторых сомнениях. Костю это нисколько не волновало. «Неверующим ведь безразлично, старался ты их убедить или нет: они всё равно не уверуют».

Алекс был уже у Рене, и, когда русскоязычная часть тусовки подкатила к площади святого Петра, где Костин бельгийский друг снимал роскошные апартаменты, оба стояли на улице в ожидании экипажа.

Худосочный Алекс был одет, по своей привычке, в стиле «унисекс», но без типичных зауженных рукавчиков, глянцевой обтягиваемости и приподнятого воротничка. Костя возрадовался. «Хоть видом своим компанию стеснять не будет, и то ладно».

Пока выезжали из города в направлении автобана Е17, Рене, могучий рост которого делал пятьсот пятидесятый экзекьютив шопинговым автомобилем для женщин, выложил Косте последние конторские новости. Клаудия из HR передавала ему приветы и поцелуи, а в понедельник всему офису предстояла поездка в Амстердам на очередной тренинг.

При виде указателя с надписью Nazareth компания плавно перешла на евангельские темы. Начитанный Эдик тут же поведал всему экипажу, что Христос родился отнюдь не в Назарете и даже не в Вифлееме, «тёзка» которого тоже имелся в Бельгии, а под сводом пещеры вне населённых пунктов.

— С ума сойти! — неподдельно изумился Алекс. — Вы, русские, что, все такие просвещённые? У нас Евангелия до последнего времени в школах преподавали, и то мы ни ничего не знаем. А вы, из глубокого атеизма восставшие, речёте как по писанному.

— Ну, зато у вас с другими вещами всё тип-топ, — не удержался от намёка Костя, и Рене в очередной раз был вынужден взять на себя роль миротворца:

— Как ты сам недавно говорил, в обществе всё развивается по кругу, Константин. Запад устал от догматических церковных бредней и сейчас просто-напросто «отдыхает». Россия же пресытилась поповской религией и прочим общественным идиотизмом девяносто лет назад — поэтому вы и устроили революцию. После, за годы коммунизма, ваша страна вылечила свой недуг и теперь со вполне объяснимым рвением пытается возродить Феникса из пепла. Не исключено, что в будущем такая же участь ожидает и Европу. А сейчас здесь растаскивают по кирпичикам те устои, на которых базировалась западная цивилизация на протяжении двух последних тысячелетий. Хорошо это или плохо — не нам судить. Мы ведь с тобой, помнится, как-то разговаривали на эту тему. Ты ещё на Коран тогда ссылался — что, мол, все признаки близкого конца света на лицо: мужчины живут с мужчинами, женщины с женщинами, природные катаклизмы по всему миру учащаются, эпидемии новых трудноизлечимых болезней вспыхивают; единственно, что солнце на западе пока не встаёт. Помнишь?

— Да, ладно, Рене. Я ведь просто так, для поддержания беседы…

— А ты что, Константин, и Коран тоже читал? — нарочито вежливо поинтересовался Алекс.

— Нет, до этого пока не дошло. На предыдущей работе общался немного с мусульманами, там и просветился.

— Но ты, правда, считаешь, что скоро всё кончится?