Она еще не видела пути борьбы и с радостью отступала, дождавшись каникул, когда на некоторое время можно забыть и госпитали с их вечным запахом камфоры и гниения, и студенческие вечеринки с бессмысленными спорами «рассерженной молодежи», и обязательные визиты старым, нестерпимо чопорным знакомым родителей. Когда можно просто поваляться на пляже, искупаться в согретом солнцем заливе и почитать какую-либо «не умную» книгу.

Так оно и было. Первые дни пребывания в Порт-Айзек приносили ей эту нехитрую радость. Затем наступало время, когда Катлин готова была, не дожидаясь конца каникул, вернуться в Лондон.

У нее не было ни матери, ни отца, и тетка, миссис Уотс, опекала Катлин по завещанию. Владелица лучшей аптеки в приморском городке и значительного участка земли, сдававшего в аренду, миссис Уотс считала себя последним отпрыском когда-то знатного рода.

У нее не было детей, и весь неизрасходованный запас приемов «порядочного воспитания» миссис Уотс обрушила на племянницу.

Катлин задыхалась в душной крепости провинциального пуританства своей тетушки, мечтая о том дне, когда вместе с дипломом врача получит и право распоряжаться своим небольшим наследством, – таково было завещание.

Постоянные напоминания о необходимости строго соблюдать установленные обществом правила приличия, напоминания, сквозь которые проступали упреки и осуждение ее матери, подталкивали Катлин на действия, противоположные желанию миссис Уотс.

Сначала это походило на игру. Но, начав игру, Катлин не могла остановиться. Отец когда-то говорил, что это у нее наследственное, от матери…

С чувством никогда не пережитой обиды Катлин вспоминала мать, всегда такую ласковую, добрую женщину с нежно-манящим только ей одной принадлежащим запахом духов… Кажется, этот запах она слышит и сейчас, спустя много лет. А когда еще маленькой девочкой Катлин вбегала в гостиную или столовую, то по близкому и дорогому ей запаху она знала, что мать только что была здесь.

Катлин любила сидеть у ног матери, когда та причесывалась. Она не могла оторвать глаз от тонких гибких рук, берущих то гребень, то щетку в серебряной оправе. Мать рассыпала волосы и обычно что-нибудь говорила, продолжая разглядывать себя в зеркале, а маленькая Катлин думала о том, что она обязательно станет такой, как мама.

Довольно скоро, после разрыва матери с отцом, Катлин научилась разделять свои увлечения на те, что одобряются старшими, и те, которые следует скрывать от окружающих.

Теперь у Катлин была своя тайна. Сначала она скрывала только нелюбовь к тетке. Потом, постепенно накопляясь, в ней выросло недоверие к обществу, в котором Катлин родилась и воспитывалась. Это тоже приходилось скрывать. Позднее она перенесла свое скрытое отношение и на семью Дэвида.

Дэвид любил ее, а многолетнее знакомство и даже дружба семьи Браунов с семьей Уотс делали сватовство естественным, само собой разумеющейся «приличной партией».

Катлин понимала, что рано или поздно она должна будет выйти замуж, и с любопытством приглядывалась к Дэвиду, не находя в нем ничего плохого. То, что он был старше ее чуть ли не вдвое, никого не смущало. Такие браки в Англии не редкость. Мужчина, прежде чем жениться, должен достичь прочного положения. На это часто уходят годы.

Катлин относилась к Дэвиду как к старшему. Ей даже нравился его заботливый, ласково-покровительственный тон. Но, побывав в семье Браунов, ближе узнав родителей Дэвида, она не заметила разницы между ними и тетушкой Уотс. Это испугало Катлин, насторожило.

Однажды, в годовщину смерти старшего брата Дэвида, Катлин отправилась вместе с семьей Браунов на кладбище. Тяготясь пристойной, заранее приготовленной печалью родителей и соответствующим моменту, насупленным молчанием Дэвида, Катлин незаметно отделилась от компании. Она шла по боковой дорожке, разглядывая чужие памятники и надгробные плиты. Она дошла почти до самого края кладбища и уже хотела повернуть назад, когда ее внимание привлек шум колонны, идущей по улице. Демонстранты несли плакаты и, вероятно, торопились к месту сбора.

Катлин вспомнила, что в этот день была объявлена демонстрация школьных учителей, требующих повышения заработной платы, и что многие студенты собирались выразить учителям свою солидарность. Катлин остановилась у ограды, и ей вдруг показалось, что она здесь для того, чтобы на богатом, украшенном цветами и фамильными склепами кладбище выбрать себе место… Что, оставшись с семьей Браунов, она никогда не сможет быть вместе с теми, кто прошел сейчас мимо. Вдруг Катлин поняла, что никогда не сможет полюбить «достигшего положения» Дэвида. Ценя его доброту и доверчивость, она впервые не захотела поступить так, как поступила ее мать, – выйти замуж за нелюбимого.

А прошедшей осенью…

В один из жарких августовских дней Катлин спустилась в аптеку выпить какой-нибудь прохладительный напиток и поболтать от скуки с Викторией.

Черноглазая Виктория, или, как ее просто звали, Вики, служила у тетушки Уотс уже несколько лет. Катлин, чья комната находилась на втором этаже, над аптекой, часто коротала с Вики свободное время.

– Ты пойдешь сегодня танцевать? – спросила Вики, открывая для Катлин бутылку апельсинового сока.

– Где сегодня танцуют?

– Разумеется, в «Якоре», – Вики пожала плечами, – где же еще в этой деревне можно топнуть ногой и не проломить пол? Мне кажется, здесь всему тысяча лет. И домам и кавалерам.

– На твоем месте, – с деланной строгостью сказала Катлин, – я захватила бы с собой что-либо вроде валерьянки для своего кавалера.

– Ах, – вздохнула Вики, скорчив гримасу, – к сожалению, они больше нуждаются в возбуждающих средствах. Но чаще всего спрашивают слабительное.

Девушки засмеялись.

– Бедная Вики, – пожалела Катлин, – тебе не везет…

– Не скажи, – загадочно улыбнулась та, – возможно, скоро я смогу кое-что рассказать.

– Вернулся Грегори?

– Нет, появился новенький. Гордый поляк. По воскресеньям он поет в «Якоре» для туристов. Катлин, милая, если бы ты его увидела…

Прозвенел колокольчик над дверью. Вики вдруг замолчала и, как показалось Катлин, даже смутилась, что бывало с ней редко.

– Добрый день, – сказал вошедший, – вот это, пожалуйста.

Он протянул Вики рецепт, но та все еще не пришла в себя. За нее ответила Катлин.

– Пожалуйста. – Она взяла рецепт и, взглянув на него, чуть не расхохоталась.

На рецепте среди других лекарств значилась солидная доза слабительного. Катлин с любопытством посмотрела на пришедшего. Перед ней стоял молодой, стройный, светлоглазый блондин. «Судя по акценту, иностранец», – подумала Катлин.

Но тут и Вики оживилась. Она взяла рецепт из рук Катлин, прочитала его и почти гневно сверкнула на подругу темными глазами. Потом она спросила молодого человека так, чтобы Катлин все стало ясно.

– Это для мистера Хамильтона? Как здоровье вашего дедушки?

– Благодарю вас, – ответил молодой человек, – ему лучше.

– Вот как, – продолжала Вики, – я очень рада. А вы сегодня не будете петь в «Якоре»?

– Нет, сегодня я свободен.

– Жаль, – сказала Вики. Но, кажется, в ее голосе была совсем другая интонация. – Один шиллинг, два пенса, пожалуйста.

Катлин заметила, что, пока молодой человек отсчитывал деньги, Вики успела написать несколько слов на клочке бумажки и завернуть ее вместе с пузырьками. При этом она как-то особенно пристально посмотрела в глаза молодого человека.

А молодой человек, быстро взяв лекарства, направился к выходу, бросив на ходу:

– Гуд бай…

– Ба-бай![6] – весело ответила Вики.

– Все ясно, – улыбнулась Катлин, – поздравляю…

– Ничего еще не ясно, – быстро заговорила польщенная девушка, – но, между прочим, если ты не хочешь пойти танцевать в «Якорь», то придется это сделать одной. Похоже на то, что у меня хватит работы до позднего вечера.

Жара не спадала весь день. Перед самым заходом солнца над заливом св. Георгия нависла широкая низкая туча, и от этого стало еще тяжелее дышать. Катлин лежала на берегу бухты, у подножья небольшого утеса, за грядой остро торчащих камней. Место это находилось довольно далеко от общего пляжа. Катлин любила проводить здесь тихие одинокие часы и любоваться песчаным дном бухты, переливами темно-зеленой воды, более светлой, с белой каймой пены у самого берега и бархатно-синей вдали, возле теснивших бухту отвесных скал. Не боясь быть кем-либо замеченной, она лежала голая, задумчиво глядя, как слабеющее, уже низкое солнце окрашивало ее кожу золотистым светом. Потом, постепенно, начала надвигаться легкая тень.