Все молчали. Командиры отрядов понимали, что подобное нападение повлечет за собой суровое наказание. Эсэсовец Берген зарекомендовал себя как человек беспощадный, и каждый из сидевших за столом отдавал себе отчет, что независимо от результатов выполнения этого плана гражданское население острова заплатит по самому большому счету. Затем Меткас спросил каждого из них, бросят ли они своих людей в бой и поддержат ли операцию. Один за другим командиры ответили утвердительно. Через час они поодиночке выскользнули в темноту.

Атака состоялась на третью ночь. Как и планировалось, группа Кимона открыла огонь по передающей станции и забросала ее гранатами. Вспышки были видны на вершине горы, а отдаленные звуки стрельбы слышались на побережье. Немцев накрыли шквальным огнем, но Кимон попридержал своих людей и дал врагу время подтянуть подкрепление. А со своих позиций над дорогой за Самой Арис и Меткас видели, как на подмогу врагам из города спешно проследовал конвой грузовиков с солдатами.

– Подождем еще час, – сказал Меткас.

Арис пристально посмотрел на него, как будто хотел возразить, однако ничего не сказал, а просто кивнул и исчез в темноте, направляясь к своим людям. Меткас заметил этот взгляд и спросил себя, что бы он мог означать, но быстро забыл о нем, потому что приближалось время начала атаки. Немецкий штаб располагался в ратуше на набережной. Обычно это здание хорошо охранялось, но сейчас там оставалась только горстка солдат – все прочие уехали на подмогу. Меткас и Арис повели своих людей в атаку с разных сторон. Сопротивление было ожесточенным, но недолгим. Как только прогремели первые выстрелы, другие группы подтянули на позицию возле пирса минометы и открыли огонь.

Взлетела сигнальная ракета и, взорвавшись, осветила затемненные суда в гавани. Свет залил Меткаса и его людей, короткими перебежками приближавшихся к ратуше. Меткас дал короткую очередь из английского автомата по двум солдатам, выскочившим из дверей ратуши. Солдаты упали, а он остановился, чтобы перезарядить автомат. Вокруг слышались одиночные выстрелы и автоматные очереди, уханье минометов с последующими разрывами мин. Прижавшись к стене, Меткас осмотрелся, выпустил очередь по огневой точке, которую немцы устроили в окне второго этажа, и, пригнувшись, бросился вперед. Пуля ударила в стену над его головой, и он быстро присел. Казалось, что стреляли сзади, но, обернувшись, он не увидел ни одного немца. Меткас побежал дальше. Оказавшись между двумя зданиями, он заметил, как из одного судна в гавани вырвался шар оранжевого пламени, обрастая черным дымом и поднимаясь в небо. Затем прогремел взрыв, а Меткас, проскочив просвет, вбежал в ратушу, не целясь стреляя перед собой.

Во время обстрела одно из судов снабжения было потоплено, второму же удалось выйти из зоны обстрела с помощью канонерки «Антуанетты», открывшей из носового и кормового орудий сильный огонь по минометной позиции. Непрерывный пулеметный огонь накрыл пирс, и вскоре Меткас дал сигнал к отступлению. Когда его люди начали отступать в горы, он пожалел, что операция удалась лишь частично. Они недооценили ответ с канонерки и скорость, с которой уцелевшее судно снабжения может выйти из зоны обстрела. Цена налета оказалась высокой: по крайней мере двенадцать человек были убиты и столько же ранены. Его группа покидала город последней. Когда они пробегали по узким улочкам от набережной, из гавани все еще доносились звуки взрывов и отдельные пулеметные очереди. Меткас замедлил бег, чуть приотстав от своих людей: ему было необходимо побыть одному несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

Все случилось, когда он проходил по узкому переулку между старыми домишками на окраине города. Меткас почувствовал, что за ним кто-то идет. Сначала он подумал, что это немецкие солдаты, но тут же отбросил эту мысль: хотя он и прятался в глубокой тени от стены террасы, солдаты не двигались бы так осторожно. Его преследователь шел крадучись. Повесив автомат через плечо, Меткас вынул пистолет. В чистом небе ярко светила луна, заливая переулок призрачным светом, и только стены оставались в глубокой тени. Догонявший его человек споткнулся, но теперь он узнал, кто крадучись перебирается от одной тени к другой. Меткас расслабился и с шумом выдохнул воздух.

– Черт, ты заставил меня поволноваться, – сказал он.

Арис остановился, и Меткас вышел на свет. Их разделяло всего несколько метров. Ариса выдало выражение его лица – виноватое и в то же время решительное. Затем его взгляд стал суровым, и Меткас вспомнил, как странно Арис посмотрел на него перед атакой. И еще он вспомнил выстрел, едва не убивший его, – как ему показалось, откуда-то сзади. Арис поднял оружие, и Меткас понял, что напрасно медлил. За жалость к этому человеку, который собирался убить его прямо сейчас, ему предстояло заплатить собственной жизнью.

– Прости меня, – сказал Арис и нажал на курок.

Однако выстрела не последовало. Они оба поняли, что случилось. Патрон перекосило в патроннике. Арис принялся остервенело дергать пистолет, чтобы освободить механизм, но Меткас уже поднял свой пистолет. Одинокий выстрел прозвучал, отдаваясь эхом от стен домов. Ариса отбросило назад. Меткас подошел к нему, чтобы довести дело до конца. Ему вспомнилось выражение лица итальянского офицера, когда-то расстрелянного им. Арис не выглядел удивленным: сквозь гримасу невыносимой боли проступало только смирение. Меткас выстрелил еще раз, почти приставив дуло пистолета к виску Ариса.

На рассвете следующего дня в деревню прибыли немецкие солдаты. Первым ехал патрульный броневик, за ним – грузовик, набитый солдатами. Тридцатидвухлетний штандартенфюрер СС Берген вышел из патрульного автомобиля и закурил сигарету, пока солдаты выпрыгивали из грузовика и строились в шеренги. Затем они бросились в деревню, держа винтовки на изготовку, забегая во все дома и выгоняя оттуда жителей, в том числе стариков и женщин с детьми, на улицу.

Берген бесстрастно смотрел на них. В этой убогой деревушке на вершине горы люди практически не имели средств к существованию. Немного коз, коров и кур, небольшие оливковые рощи, которые росли здесь всегда. Дома были построены из камня – простые, грубые, кое-как обустроенные строения. В воздухе густо пахло навозом.

Когда жителей вели мимо Бергена, большинство отворачивались от него, но некоторые осмеливались поднять взгляд, в котором читалась смесь опасения и любопытства. Они не знали, кто он такой, но его безупречная черная форма со значком в виде мертвой головы вселяла в них страх. Его глаза были бледными, почти бесцветными, кожа тоже бледная и гладкая. Волосы редкие, соломенного цвета. На фоне местных жителей, с их смуглой, выдубленной ветром кожей, он казался призрачным. В своей грубой одежде деревенские выглядели бесформенными и неуклюжими. Матери крепко прижимали к себе маленьких детей.

Согнав в одно место все население деревни, солдаты зажгли намоченные в бензине факелы и подпалили дома. Жителей было всего человек восемьдесят, и всех заставили смотреть, как уничтожаются их дома и даже церковь. В холодном воздухе далеко разносились выстрелы и жалобное мычание пристреливаемых коров. Убитую скотину подтащили к домам и тоже сожгли. Женщины тихо плакали, понимая, что зимой их ждет голодная смерть.

Через полчаса над горой висела густая серая пелена и воздух наполнился запахом горелого мяса.

Жители были настолько заворожены зрелищем уничтожения их домов, что не сразу заметили, как позади них установили пулеметы. Наступила тишина. Люди сбились в тесную группу, может, так было спокойнее, а может, они инстинктивно искали поддержки друг у друга. Матери закрывали собой детей. Стояла жуткая тишина. Напряжение в воздухе становилось невыносимым. Командовавший солдатами гауптштурмфюрер взглянул на старшего офицера, но Берген не обратил на него внимания. Он еще раньше отдал приказ и не видел надобности повторять его. Наконец прозвучала команда и свирепо застучали пулеметы.