– Что случилось?
– Откровенно говоря, я кое-что разыскиваю здесь, – призналась она. – Дом. Или хотя бы то, что от него осталось. Именно поэтому я и хотела попасть сюда. В этой деревне родилась моя бабушка.
Я вспомнил, что когда впервые увидел Алекс, то принял ее за местную жительницу, и теперь понял почему. Пока мы спускались по склону, она немного рассказала о себе. Родилась она в Хартфордшире, там же ходила в частную школу для девочек. Ее мать по профессии врач, отец – адвокат из Лондона. А ее бабушка с материнской стороны родилась на Итаке и большую часть жизни прожила в Англии. В прошлом году она умерла.
– Только после ее смерти я поняла, что почти ничего не знаю о ней, – рассказывала Алекс. – Конечно, мне было известно, что она гречанка, но откуда? Забавно, когда думаешь, что знаешь человека, а потом вдруг выясняется, что на самом деле ничего-то ты не знаешь. И иногда начинаешь понимать это чересчур поздно. – Погруженная в свои мысли, Алекс передернула плечами. – Вот так я и оказалась здесь.
Мы обнаружили переулок, который не заметили раньше. Он разделял владения двух домов, но вход в него закрывал огромный дикий дуб. Когда-то здесь пролегала мощеная дорожка, которая теперь совсем заросла травой.
– Давайте пройдем здесь, – предложила Алекс.
Мы направились в заросли кривых от старости, давно оставленных заботой оливковых деревьев, за которыми виднелась заросшая поляна с развалинами дома. Крыши на нем не было, и стены местами обрушились. Лучи солнца, вместо того чтобы оживить эти остатки, как-то странно подчеркивали пустоту окон и сокрывшиеся тени внутри. Таинственность окутывала это место, и у меня возникло чувство, что сюда долгое время никто не приходил, но в развалинах дома по-прежнему продолжает звучать жизнь тех, кто когда-то жил в нем. Такие места заставляют верить в существование привидений.
– Вы думаете, это тот самый дом? – спросил я Алекс.
– Похоже, что да.
Казалось, вихрь переживаний, которые пробудило в ней это место, снова унес ее и ей захотелось побыть одной. Я завернул за угол дома и обнаружил то, что когда-то было террасой. Из земли, покосившись, торчал заржавелый штырь – все, что осталось от шпалеры, которую некогда обвивали виноградные лозы. На склоне горы рядами росли оливковые деревья, каменные стены сильно нуждались в ремонте, а сама заброшенная терраса сплошь поросла травой.
Внутри развалин смотреть было не на что, кроме нескольких выгоревших надписей на стене. В целом вид вокруг говорил о крайнем запустении. В воздухе стояла гнетущая тишина.
Звук за моей спиной заставил меня вздрогнуть, но, обернувшись, я увидел только Алекс. Я смущенно улыбнулся; сердце бешено колотилось.
– Я не слышал, как вы подошли.
– Простите. Здесь возникает какое-то странное чувство, правда?
– Согласен, – признался я, довольный тем, что это странное чувство возникло не только у меня. – Говорите, именно здесь родилась ваша бабушка?
– Да. И моя мама тоже. Хотя она была совсем крошкой, когда Нана увезла ее в Англию. – Алекс опять замолчала, и я не мог отделаться от мысли, что она снова засомневалась, стоит ли мне все рассказывать. Затем она продолжила: – У вас было когда-нибудь такое ощущение, будто вы не знаете, кто вы такой на самом деле?
Вопрос показался мне несколько странным, но в общем было понятно, что она имеет в виду.
– В детстве меня отправили в школу-интернат, – сказал я. – Там я всегда чувствовал себя не на своем месте: просто не понимал, что я там делаю.
– Вот именно! Когда меняется все, к чему ты привык, трудно решить, где твое место.
– Что-то вроде этого.
– Подростком я никогда ни в чем не сомневалась. Когда я оглядываюсь на прошлое, мне кажется, что такого не могло быть, однако мои брат и сестра думают так же. На мой взгляд, родители у меня весьма зажиточные люди. Я ходила в хорошую школу. У меня был пони. У нас есть загородный дом и все такое. В нашу жизнь не вписывалась только моя Нана. Она жила в маленькой квартире в Северном Лондоне, там же выросла и моя мать. Она была счастлива и не хотела оттуда уезжать, потому что там жили ее друзья и все, кого она знала. Все греческие семьи. Забавно, но я никогда не слышала, чтобы она говорила на каком-либо другом языке, кроме английского, несмотря на ужасный, почти непонятный акцент. Вы, наверное, подумали, что этот вопрос надо было задать бабушке?
– Необязательно. По-моему, дети спокойно принимают все, что угодно, если так было всегда.
– Да, наверное. Возможно, поэтому я никогда и не интересовалась по-настоящему своим дедушкой. Никто никогда не говорил о нем. Когда я выросла, все, что о нем было известно мне, – это то, что он умер много лет тому назад. У нас не было его фотографий. Даже мама никогда о нем не упоминала.
Алекс заглянула внутрь разрушенного домика. Ее взгляд остановился на выцветшей надписи на стене. Слова были написаны по-гречески, поэтому я понятия не имел, что они означают. Порывшись в кармане, Алекс выудила оттуда ручку и блокнот.
– Хочу узнать, что здесь написано, – пояснила она, старательно копируя надпись.
Мы вышли из развалин, и, перед тем как уйти, Алекс остановилась и в последний раз окинула взглядом останки дома. Сквозь листву оливковых деревьев, растекаясь по сухой земле, пробивались солнечные лучи. В глубине густого кустарника, в полумраке, я заметил какое-то движение и поначалу решил, что это животное или птица, но, присмотревшись внимательнее, с удивлением обнаружил, что ошибся.
– У нас гость, – кивнул я в сторону старика, почти незаметного среди деревьев.
Он молча смотрел на нас, и, хотя я едва различал черты его лица, его темные, полные ненависти глаза произвели на меня сильное впечатление. Мне показалось, что черная злоба льется из него, стекая на землю.
– Kalimera! – крикнула Алекс. – Oreos keros.
Старик не ответил.
– Может, нам лучше уйти, – предложил я. – По-моему, он не жалует посетителей.
Мы пошли по тропинке обратно. Выйдя из рощицы, я оглянулся. Старик, глядя нам вслед, стоял на прежнем месте. Я почувствовал облегчение, когда мы оказались на улице, но ощущение, что он наблюдает за нами, не покидало меня. Когда же из переулка впереди нас появилась фигура, я не удивился, узнав его.
– Как по-вашему, что ему нужно? – спросила Алекс.
Старик стоял у обочины дороги, наблюдая, как мы приближаемся.
– Наверное, он безобидный. Скорее всего просто не привык видеть здесь незнакомцев. А может, просто не в себе.
Сморщенное коричневое лицо старика напоминало грецкий орех; на вид ему было лет семьдесят, а то и восемьдесят. Его одежда была грубой, покрытой заплатами и старой, превратившейся в корку грязью. Но самым неприятным был его напряженный взгляд. Проходя мимо, я кивнул ему, но он, похоже, даже не заметил этого. Он зловеще смотрел исключительно на Алекс, едва слышно бормоча чтото. Я не разобрал его слов, но звучали они сурово и враждебно.
– Вы поняли, что он сказал? – спросил я.
– Я не настолько владею греческим. – Но вид у нее был потрясенный.
Старик следил за нами до самого джипа. Он был единственной живой душой, которую мы встретили во всей деревне, и, спускаясь вниз под гору, я радовался, что покинул это место.
Добравшись до залива Полис, я предложил остановиться и где-нибудь перекусить. Мы сели за столик на пляже и заказали пиво, хлеб и салат. Рыбаки чинили привязанную у пристани лодку, а рядом в воде возились двое маленьких мальчишек. Все вокруг выглядело обыденно-умиротворяющим.
– Этот старик… он все время смотрел на меня, да? – спросила Алекс.
Я согласился, что, похоже, это так. Она порылась в сумке и вынула оттуда напоминавшую дневник тетрадь. Из-под задней стороны обложки она достала несколько фотокарточек и протянула мне одну. На ней была изображена пожилая седая женщина.
– Это моя бабушка перед самой болезнью.
Несмотря на разницу в возрасте, сходство было очевидно, особенно потому, что у обеих были одинаковые, поразительно светлые зеленые глаза. Алекс подала мне другой снимок, черно-белый и намного более старый. Несмотря на нечеткое изображение, сходство оказалось еще более явным.
