Энни улыбнулась матери, чувствуя, что они обе близки к тому, чтобы расплакаться.

– Мне нужно идти, мамочка.

– Конечно, конечно. Томас приходит в четыре часа, не так ли?

Когда Тибби протянула ей свою руку, Энни заметила, как болтается сапфировое обручальное кольцо на истончившемся пальце матери. Тибби инстинктивно вернула кольцо на место уже привычным движением большого пальца. Энни склонилась к ней и поцеловала в щеку, ощутив непривычный запах лака для волос, исходивший от материнской головы. Мать стала использовать его, чтобы сохранить прежний стиль, потому что волосы у нее поредели.

– Я приду к тебе завтра…

– Ты бы могла взять с собой Томаса и Бенджи?

– Они тебя не очень утомят? Меня они совершенно выматывают.

– Я бы хотела с ними повидаться…

«Сколько раз ты еще сможешь повидать своих внуков?»

– Конечно, я приду с ними. До свидания, любимая моя. Хорошего тебе сна.

Энни помогла матери сесть поудобнее среди ее подушек и, идя к выходу, все время чувствовала спиной взгляд Тибби, ее глаза, жадно глядящие ей вслед, и кажется, видящие насквозь ее прошлое и будущее, сокрытое для дочери.

Энни ехала домой и всю дорогу старалась удержать слезы, застывшие в глазах.

Вечером того же дня Мартин и Энни отправились в супермаркет, чтобы сделать запас необходимых продуктов на месяц вперед. Как обычно, они поехали в магазин, оставив мальчиков под присмотром Эдри.

Со времени возвращения Энни они впервые поехали вместе. Машина двигалась по улице в потоке других автомобилей, и Энни, сидя на переднем сидении, смотрела в окно на мелькающие мимо витрины магазинов. Мартин изредка бросал на нее взгляды, хмурясь из-за молчания, разделявшего их. Наконец, они подъехали к огромному зданию супермаркета, и Мартин припарковался среди длинного ряда других автомобилей. Вдвоем они пошли по выбитому тротуару ко входу магазина. Везде здесь были грязные лужи, мусор, старые проволочные сетки для покупок и даже воздух казался пыльным, пропитанным дизельными выхлопами и жирным луковичным запахом из гамбургерной возле двери магазина.

Энни очень устала, у нее внезапно так отекли ноги, что она даже засомневалась, сможет ли выдержать длительную ходьбу по заполненным людьми переходам и отделам. Мартин ускорил свои шаги, и ей пришлось торопиться, чтобы от него не отстать.

– Не иди так быстро, – попросила она, но муж, не обернувшись и не замедляя шагов, огрызнулся:

– Прекрати, необходимо поторапливаться! – Энни понимала, что он раздражен, но от обиды она сама разозлилась так, что даже забыла об усталости.

– И ЭТО ВСЕ? – подумала она. – ВСЕ, ЧТО Я СТАРАЮСЬ СОХРАНИТЬ?

Перед ними открылась автоматическая дверь, загорелся неоновый свет. Мартин вытянул проволочную тележку и с ужасным грохотом покатил ее за собой.

Не разговаривая друг с другом, Мартин и Энни прошли в самый конец переполненного людьми торгового зала и двинулись назад вдоль полок с товарами.

Сильный свет из-под потолка резал Энни глаза, а перед нею всеми цветами радуги переливались бесконечные ряды банок и коробок. Продвигаясь вдоль прилавка, Энни шептала про себя, как будто молилась: «яйца… масло… йогурт… сыр… любовь… долг… привычка… уважение». Мартин двигался с противоположной стороны прилавка, и ей были видны упрямый наклон головы и прямая линия сердито сжатого рта. Внезапно, словно жаром расплавленного металла, женщину обожгла ненависть к мужу. Энни повернулась к нему спиной, невидяще уставившись на полку с товарами, на которой голубые, оранжевые, красные пакеты рекламированных плакатов назойливо выкрикивали свои просьбы купить их. С лицом, все еще полыхающим от гнева, Энни взяла с полки банку с консервированной кашей. Потом в тележку последовала одна такая же банка, а вслед за кашей Энни положила коробку сахарного драже, которого давно требовал Бен.

Фруктовый сок, пахта, определенный порядок, обязанности сегодня, завтра, бесконечно. Пробираясь сквозь пелену охватившего ее гнева, Энни пыталась вызвать в себе чувство уверенности, которое было у нее под завалившими ее камнями. Тогда она была убеждена, что жизнь ее с устоявшимся бытом и неизменным укладом имеет огромную ценность. Теперь эта уверенность исчезла. Сейчас в этом ужасном супермаркете, переполненном уставшими после работы людьми, она чувствовала себя, как весь ее образ жизни внезапно рушится, а она стоит среди его обломков, не имея возможности освободиться, как и тогда под руинами магазина, накануне Рождества.

Мартин обернулся к жене, держа в руках банки с консервами, и увидел ее лицо. Энни понимала, что ее вид только сильнее взбесит его.

– Пойдем, – сердито проговорил он, – я не собираюсь провести тут всю ночь.

Она резко двинулась вперед и опять, не глядя друг на друга, они пошли, каждый по своей стороне прохода, разделенные другими покупателями, озабоченно толкающими перед собой тележки с товарами. В дальнем конце магазина Энни с мужем развернулись и пошли в обратном направлении с одной стороны стеллажей. Но Энни шла медленнее и Мартин нечаянно наехал своей тележкой, тяжело нагруженной покупками, на пятку жены. Боль была настолько острой, что у Энни из глаз брызнули слезы.

– Извини, – произнес Мартин, все также не глядя в ее сторону.

Боль отступила также быстро, как и появилась, но обида и гнев Энни от этого, похоже, только усилились. Ей пришлось крепко сжать кулаки, чтобы удержать свое страстное желание изо всей силы хлестнуть чем попало, в первую очередь, по Мартину, а потом уж по всем этим рядам консервных банок, бутылок с их самодовольными наклейками, смахнуть их на пол супермаркета. Ее гнев разрастался, как горячая, кипящая вода, затопляя собой покупателей с их пустыми, невыразительными глазами, и этот магазин и всю свою жизнь, которую олицетворял для нее сейчас Мартин; в нем, этом жгучем потоке, потонуло все-все, что произошло с нею после того взрыва. Вспышка гнева была такой сильной, что лишила ее последних сил, и Энни почувствовала, что она вся ослабла и дрожит. Ей даже пришлось опереться о полку с товарами, чтобы не упасть.

Тогда, накануне Рождества, Энни впервые познала настоящий гнев и даже ярость против террористов за то, что они сделали с ней. Но теперь, в магазине, она пылала ненавистью ко всему миру за жизнь, которую вела в ней, что в нем было, кроме Стива и настоящей причиной ее гнева было именно то, что она не могла соединиться с ним…

И как только она это поняла, весь поток ее раздражения принял другое направление. Языки сжигавшего ее пламени съеживались в размере, угасали, пока, наконец, окончательно не исчезли вместе со всем гневом, породившим их.

Энни изумленно посмотрела на длинный ряд банок с джемом, словно впервые увидела их.

– Я больше не могу тут оставаться, – подумала она с болью, осознавая, что гнев ее исчез, как только она поняла истинные причины, вызвавшие его.

Исчезла ненависть к Мартину, к этой такой обычной, такой будничной жизни, и осталось одно единственное желание.

«МНЕ НУЖНО УХОДИТЬ»

«Мне… Я должна оставить Мартина и пойти к нему, Стиву. Я должна сказать мужу…»

Знание этого вызвало дрожь во всем теле и не принесло Энни ни счастья, ни облегчения. В нескольких метрах впереди, над головами покупателей, она увидела Мартина, выходящего из прохода между прилавками. Его губы были все также сурово, плотно сжаты.

У Энни подгибались ноги, как будто они у нее были совсем без костей, словно джем в банке, но она все же заставила себя последовать за мужем. По дороге она механически снимала с полок коробки со спагетти, пачки с солью, банки кетчупа, еще что то. Наконец, они с мужем дошли до контроля и все также молча стали в очередь к кассе. Мартин опорожнил тележку, и Энни стала упаковывать покупки по коробкам. Яйца, масло, йогурт, сыр, все, чтобы кормить семью…

Энни дрожала, как в лихорадке…

На улице небо казалось окрашенным в оранжево-коричневые тона из-за тусклого света уличных фонарей. Они с Мартином снова прошли мимо луж к своему автомобилю, и сложили покупки в багажник. Изредка они обменивались краткими, только самыми необходимыми репликами. Энни зябко передернула плечами, поплотнее запахнула пальто и, затем с сожалением скользнула в машину, через открытую перед нею мужем дверь.