– Есть Анхесенпаатон.

Сменхара бессовестно решил рискнуть.

– Это правда, – прошептал он, – но Атон уже показал мне, что я твой наследник. Он приходил ко мне во сне прошлой ночью и сказал, что ты отдашь мне Мериатон.

Эхнатон лежал неподвижно. Постепенно выражение огромной печали смягчило его лицо, и он умоляюще посмотрел на Сменхару.

– Бог говорил с тобой? О Сменхара, какой ты счастливый! Я истосковался по голосу, который слышал прежде. Хорошо. Если это воля Диска, я отдам ее тебе.

Сменхара широко раскрыл глаза. Он не мог поверить, что фараон так легко сдался.

– Благодарю тебя, – сказал он, не в силах скрыть радость в голосе.

Эхнатон улыбнулся.

– Если ты истинно благодарен, тогда поцелуй меня.

Несколько мгновений Сменхара рассматривал выжидательно раскрытые губы фараона, но затем, набравшись решимости, наклонил голову и поцеловал их.

Эхнатон не делал попыток скрывать свои отношения с братом; он счел бы неестественным делать так. Он известил всех, что посвятил Сменхару в служение богу с помощью своей плоти, даровав ему власть единственным образом, который считал приемлемым. Жителям Ахетатона и придворным было уже все равно. Один раз подозрительно взглянув на пару, шествующую по дворцу рука об руку, лаская друг друга, и заметив, как они при каждой возможности прижимаются друг к другу губами и телами, все обращали тревожные взгляды к реке. Время половодья пришло и минуло снова, но уровень воды не изменился, и к этому моменту река действительно пересохла, оставшаяся вода постепенно испарялась из нее в сухом горячем воздухе.

Эхнатон был по-прежнему беззаботен.

– Скоро придет полноводье, – заверял он. – Сменхара общается с богом.

Долгими иссушающими ночами Сменхара с надлежащим вниманием предавался любовным утехам со своим владыкой, а после становился все более велеречивым, когда Эхнатон спрашивал его о желаниях Атона и его заявлениях. Полноводье придет, отчаянно убеждал его Сменхара, но оно будет поздним. Египет должен научиться терпению.

Скоро Эхнатон начал называть брата любовным прозвищем, которым когда-то удостоил Нефертити, Нефер-неферу-Атон – Прекрасны совершенства Атона, и Сменхара также позволил обращаться к себе как к «возлюбленному Эхнатона», потому что фараон изливал на юношу всю свою любовь. Эхнатон даже заказал художникам Кеноферу и Ауте две статуэтки: на одной царь левой рукой обнимал царевича, а правой ласкал его лицо, на другой, которая так и не была закончена, они сливались в поцелуе. Обе статуэтки изображали царственные тела в сильно искаженных пропорциях. Сменхара с ужасом смотрел, как они появлялись из камня. Ему не нравилось, когда ему напоминали о постепенном удлинении его черепа, о растущем слое жира на животе, согнать который, казалось, не могли никакие упражнения. Для фараона же такие физические изменения в его теле были знаком божьей милости. Для Сменхары они были ужасающим видением будущего, которое подталкивало его все более пылко искать радости в настоящем.

Миновали хояк, тиби и мехир. Кратковременная надежда, вдохнувшая некоторое оживление во дворец, что в этом году разлив все же наступит, начала угасать. Фараон еще шествовал к храму и обратно рядом со Сменхарой, останавливаясь у окна явления, чтобы улыбаться и подбадривать немногих горожан, которые еще собирались на дороге взглянуть на него. Он еще играл со своими детьми, сидел на общественных приемах и возглавлял праздники, но выглядело это так, будто он страдает какой-то внутренней слепотой, из-за которой был неспособен видеть реальность, неумолимо сжимающуюся вокруг него. Вид, открывавшийся из окна явления, был суров. Бесчисленные деревья были мертвы, прекрасные лужайки исчезали под вторгающимся в город песком пустыни, и люди, хотя еще выстраивавшиеся каждый день в очередь к царским зернохранилищам, были малочисленны и молчаливы. В городе стоял запах болезни и испражнений. Дочери фараона приветствовали его в тихой, полупустой детской. Его приемы проводились для призраков. Все иноземные миссии покинули Ахетатон.

Но еще оставались некоторые официальные церемонии. Фараон, теперь встревоженно пытавшийся сделать что-нибудь, чтобы отвести проклятие Атона от Египта, наконец, продиктовал и скрепил печатью договор о бракосочетании Сменхары и Мериатон. В ночь, когда юноша получил свою жену, он ждал ее в своих покоях. Он был очень спокоен, почти холоден, время, когда он трепетал от волнения, давно прошло. Его сердце не дрогнуло, даже когда он увидел ее, стоящую в дверях, ее слуги отступили назад, а его рабы, низко кланяясь, закрывали двери. На ней было простое желтое гофрированное платье, скрепленное на одном плече. В черных прямых волосах вилась золотая лента, тонкие золотые звенья цепочек охватывали запястья и щиколотку. Сменхара смотрел, как она плавно идет по запыленному полу. Он не чувствовал ничего, только неопределенная печаль разливалась там, где прежде жила его огромная любовь. Они долго стояли, глядя друг на друга. Наконец он широко раскрыл руки, и она шагнула к нему. Ему было приятно держать ее в объятиях, зарывшись лицом в ее волосы, вдыхая тепло и аромат ее крепкого молодого тела, он закрыл глаза, когда к горлу подступили слезы, и почувствовал, что готов разрыдаться. Она отстранилась и попыталась улыбнуться ему, ее губы дрожали, слезы текли по накрашенным щекам. Плача, он сцеловывал слезинки, потом нашел ее губы. Она не сильно изменилась. После рождения ребенка ее бедра чуть раздались. Груди сделались полнее, глаза спокойнее. Однако, хотя он продолжал целовать ее, он по-прежнему ничего не чувствовал. Даже нежность ушла. Осталась только ужасная, болезненная печаль. Он бережно уложил ее на постель, раздвинул одежды, говоря себе, что теперь наконец он волен касаться ее, где хочет. Он дождался и добился ее. Она принадлежит ему. Она лежала тихо, легко обвив его шею одной рукой, глядя на него, все еще плачущего. Через несколько минут он отстранился.

– Я не могу! – сдавленно выкрикнул он. – Амон, помоги мне, я не могу! – Он сел, глядя на свои руки. – Это бесполезно. Мы стали другими.

Она отвернулась.

– Да, – прошептала она. – Мы стали другими.

Эхнатон вошел в комнату Анхесенпаатон. Его третья дочь год назад покинула детскую, став девушкой, и гордо совершила обряд перехода в девичество. Ей состригли детский локон, и волосы начали отрастать, так что теперь они достигали подбородка, черные и блестящие, обрамляя милое личико с огромными глазами. Новое положение позволяло ей занимать анфиладу комнат во дворце и иметь собственных слуг. Она уродилась счастливым, легким ребенком, от отца ей передалась любовь к природе. Услышав, как вестник объявил о его приходе, она вскочила с пола, где приводила в порядок свои безделушки, и бросилась в его объятия. Он ласково обнял ее.

– Ты выглядишь очень свежо сегодня, – сказал он. – Вижу, что ты носишь венец из ониксовых цветов, который я прислал тебе. Ты сама как цветок, Анхесенпаатон. Хорошо ли ухаживают за тобой твои служанки?

– Ну конечно! Сегодня приходил дедушка. Принес мне эти браслеты. Их сделала Тии. Как тебе нравится? – Она схватила их с пола и бросила ему.

– Они чудесные, но я хотел бы принести тебе живые цветы лотоса. – Эхнатон отдал ей браслеты. – Даже водяная лилия была бы чудом сейчас.

– Не волнуйся. – Она коснулась его щеки. – Атон возвестил царевичу Сменхаре, что его гнев почти иссяк. Все ведь не так ужасно у нас, правда, папочка? Египет силен!

– Ты права. Теперь, дорогая, прикажи служанкам выйти. Я желаю говорить с тобой наедине.

Анхесенпаатон отдала приказание, и служанки, одна за другой, вышли из комнаты. Эхнатон взял ее за руки и подвел к ложу. Усевшись, он потянулся к ней.

– Иди ко мне на колени, – улыбнулся он, – и слушай внимательно. Ты знаешь, что твоя сестра теперь принадлежит Сменхаре?

– Да, конечно. Женщины болтали об этом. Они говорили, что царевич добивался Мериатон очень долго.

– Думаю, это правда. Но я теперь остался без царицы.

– Бедный папочка! А как насчет царевны Тадухеппы?