Это был голос Хоремхеба. Теперь он откинулся в кресле, в сгущающейся темноте сада невозможно было разглядеть выражение его лица, он сидел, закинув ногу на ногу и обхватив руками подлокотники кресла. Тейе скорее почувствовала, чем увидела, как он напряжен. Они с Эйе повернулись к нему в повисшей тишине, и, наконец, Тейе тихо сказала:

– Продолжай, военачальник.

– Его презирают жрецы всех богов, кроме жрецов Мемфиса и Она. Над ним смеются все придворные, живущие от его щедрот. Он сделался объектом насмешек во всем мире, вождей различных племен и народов, которые снова начинают гордиться своей военной мощью. Твой сын лишил нас империи, богиня. Нельзя допустить, чтобы он лишил нас и страны.

При словах Хоремхеба Тейе обнаружила, что до боли крепко сжимает подлокотники кресла и почему-то не может их отпустить.

– Он – воплощение Амона, царевич царской крови, истинный сын фараона, – горячо ответила она, инстинктивно бросаясь на защиту сына, – верит он в это или нет. И поднять на него руку – значит погрешить против Маат.

– Я не говорю об убийстве. – Низкий голос Хоремхеба зазвучал умиротворенно. – Пусть царствует, пока не будет готов принять правление царевич Сменхара. Но отстраните его от командования армией и используйте ее, чтобы начать войну за возврат утраченного.

– И, я полагаю, ты возглавил бы такую армию? – невозмутимо отозвался Эйе. – Ты и вправду так наивен, Хоремхеб?

Победив в этой войне, неужто ты смог бы устоять перед искушением возложить двойную корону на свою голову? Не забывай, что, хотя мы и расцениваем всемогущество Атона как его заблуждение, есть много людей – как в армии, так и среди жрецов и царедворцев, – кто истинно уверовал в это. Полагаю, пытаясь вырвать военную мощь из рук фараона, мы, возможно, развяжем гражданскую войну. Мы, в конечном счете, победим, но ценой большой крови. Предположим, мы отдадим корону Сменхаре. Как много времени пройдет, пока его благодарность не иссякнет и он не начнет с подозрением глядеть на тех, кто сверг его предшественника? Или, если корона перейдет к одному из нас, Сменхара как законный наследник сможет заручиться поддержкой простого народа и затеять войну против нас. Кроме того, нам следует помнить: что бы ни случилось, мы останемся запятнанными своей близостью с Атоном. И даже когда страна вернется к истинному состоянию Маат, мы будем пользоваться дурной славой. Есть только один ответ на вопрос, что делать: мы должны действовать окольным путем.

Я не забуду эти слова, – подумала Тейе. – Он много раз уже говорил нечто подобное, но сегодня он произнес их лишь для того, чтобы проверить меня. Нужно непременно завести осведомителей в обоих домах.

– Хоремхеб, насколько безнадежна ситуация в Сирии? Существует ли там непосредственная угроза для Египта?

– Сейчас нет, – неохотно ответил он. – Иноземцы с удовольствием воюют между собой, освободившись от столь долгого мирного давления Египта. Они пока еще пребывают в страхе перед ним и предпочитают убивать друг друга, чтобы проверить свое умение и силу. Когда-нибудь Суппилулиумас поведет хеттов на нас войной, но не сейчас.

– Благодарю тебя, – сказала она спокойно. – Тебе не обязательно было отвечать с такой прямотой. Ты мог бы быть и понастойчивее в попытке произвести на меня впечатление, однако ты не очень старался.

Он коротко рассмеялся:

– Было бы неумно тебе лгать, императрица.

– Да, наверное. Поэтому я предлагаю сначала очернить племянницу, для того чтобы я могла начинать постепенно влиять на сына. Должна добавить, что нечего даже помышлять об убийстве царицы. Аменхотеп лишится рассудка, если она умрет при подозрительных обстоятельствах. Это священный приказ, – подчеркнула Тейе, заметив, что Эйе и Хоремхеб обменялись взглядами в темноте. – Нарушите его – я вам не защита. Ты спишь, Мутноджимет?

– Нет, тетушка, – донесся спокойный голос. – Это был очень интересный разговор.

– Тогда вызови свои носилки. Хочу лечь спать. Мутноджимет поднялась, оправила платье и позвала слуг.

Хоремхеб тоже поднялся и, запечатлев поцелуй на руке Тейе, пробормотал слова почтения. Потом они поклонились и исчезли в ночи.

– Как давно Хоремхеб имеет виды на трон Гора? – прямо спросила она Эйе, когда факелы, освещавшие дорогу для супругов, скрылись из виду.

Эйе пододвинул ближе свое кресло.

– Не думаю, что он на сегодняшний день вынашивает такие честолюбивые замыслы, – ответил он. – Но это большое испытание для прирожденного командира – видеть, как его солдаты год за годом слоняются без дела, в то время как страна рассыпается из-за отсутствия элементарного порядка.

– А ты, Эйе, у тебя есть такие замыслы?

– Тейе, – побранил он ее мягко, – боги благословили меня прожить пятьдесят восемь лет. Я слишком стар, чтобы лелеять глупые и кружащие голову мечты юности. Моя сестра – богиня, моя дочь – царица. Чего еще желать старику?

Интересно, – задумалась Тейе, когда он ушел. – Честолюбивые замыслы, которые преспокойно дремали бы при сильном Горе, неизбежно пробуждаются во времена, подобные нынешним. Не хотелось бы мне дожить до того дня, когда они окрепнут!

Тейе пришлось выждать несколько дней, прежде чем ей удалось поговорить с сыном, потому, что возбуждение от ее прибытия послужило причиной сильнейшего приступа головной боли, которая сопровождалась рвотой, ставшей такой модной при дворе. Тем временем она получила послания из Фив. Мэйя писал, что в Ниле стали находить истощенные тела умерших от голода жрецов. Управитель города тоже писал ей, его письмо было одной большой жалобой на рост насилия среди безработных, осквернение пустых жертвенников Амона невежественными феллахами и нехватку запасов продовольствия, вызванную приказом фараона о том, что все товары должны сначала проходить через таможни в Ахетатоне. Тейе бесстрастно слушала монотонный голос писца. Она ничего не могла поделать, и поэтому изводить себя понапрасну было бессмысленно. Послушная долгу, она дважды в день ходила в Большой храм и выстаивала службы в своей волшебной ротонде, глядя, как Нефертити и жрец Мерира отправляют обряды для выздоровления больного фараона.

Коротая время до встречи с сыном, она вызвала одного из жрецов Атона и заставила его читать ей свиток учения. Так же как в тот раз, когда Эхнатон пел для нее свою песню, она снова поразилась безыскусной красоте его веры. Его бог не был величественным вершителем людских судеб, он был кроток и человеколюбив, как и сам Эхнатон.

«Ты сотворяешь семя в мужчине, Ты даешь жизнь сыну во чреве матери его, Ты успокаиваешь дитя – и оно не плачет, Ты питаешь его во чреве, Ты даруешь дыхание тому, что Ты сотворил… Лучи Твои кормят все пашни: Ты восходишь – и они живут и цветут. Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворенное Тобою, – установил зиму, чтобы охладить пашни свои, жару, чтобы они могли познать Тебя… Из Себя, единого, творишь Ты миллионы образов Своих…Ты единственный, Ты восходишь в образе Своем, Атон живой, сияющий и блестящий. Вся земля во власти Твоей десницы, ибо Ты создал людей; Ты восходишь – и они живут, Ты заходишь – и они умирают. Ты время их жизни, они живут в Тебе. До самого захода Твоего все глаза обращены к красоте Твоей… Ты в сердце моем…»

Такие чувства были столь необычны, что Тейе задумалась, чем же они были вызваны. Когда они вместе с первым мужем сознательно поощряли поклонение Атону в дипломатических целях, ни один из них не проявлял настоящего интереса к Ра как Зримому Диску. Другой отрывок учения, просто озаглавленный «Откровение царю», гласил: «Нет другого, познавшего Тебя, кроме сына Твоего Эхнатона. Ты даешь ему постигнуть предначертания Твои и мощь Твою». Она узнавала натуру своего сына, глубоко погруженного в видения, понятные только ему одному и непостижимые для окружающих.

Искренне опечаленная, Тейе явилась в личные покои фараона, и вестник объявил ее титулы. Она знала, что Нефертити с Анхесенпаатон были в Мару-Атоне, где позировали Для скульптурного изображения, которое выполнялось с натуры, и фараона можно было застать одного в этот час. Она уверенно шагнула через порог.