Только Мериатон не обратила внимания на появление жрецов. Сжавшись у ложа, она обхватила обеими руками ноги мужа и уткнулась в них лицом, люди из Обители мертвых неловко мялись в сторонке. Потом они благоговейно помогли ей подняться на ноги.

– Ты скоро станешь воплощением Амона-Ра, Великого Гоготуна, – обратилась она к нему. – Гусь – это символ твоей божественности.

В этот вечер гусь занимал все их внимание. Ему сделали толстый золотой ошейник, и гусь сидел на столе, хватая кусочки пищи, которые ему подносили дети, и злобно шипел на слуг. Радостно слышать, как они смеются, – думал Эйе. – Малкатта всегда была полна смеющимися людьми. Как печальны и подозрительны мы все стали!

Его взгляд случайно упал на Хоремхеба, ковыряющего поставленное перед ним кушанье. Он сидел, наклонив стянутую синими лентами голову, а Мутноджимет что-то шептала ему на ухо. Эйе почувствовал, как у него на душе потеплело при взгляде на младшую дочь. Несмотря на праздный и беспутный образ жизни, время было милостиво к ней, и в тридцать пять ее все еще окружали толпы восхищенных молодых колесничих, что начинало утомлять ее. В этот вечер детский локон, который она до сих пор носила, был заплетен и подвязан к голове, с него свисали серебряные колокольцы. Глаза подведены серебряной краской, и рука, которой она слегка поддерживала супруга под руку, увешана серебряными амулетами. Она смешала серебряную пудру с хной для губ, поэтому ее зубы казались слегка желтоватыми, кожа тоже желтоватой, и глаза были с желтым оттенком. Как и любая новая мода, которую она диктовала при дворе, наряд ее был эксцентричным, но, так или иначе, в ней это скорее очаровывало, нежели отталкивало. Глядя, как она прервала поток соленых словечек, которые, очевидно, нашептывала Хоремхебу, и прихватила острыми зубками мочку его уха, Эйе внезапно почувствовал прилив тоски по дням своей давно прошедшей бурной молодости. Какое право она имеет оставаться незамаранной ни в чем? – подумал он. – Почему боги пощадили ее, когда все мы брошены молодыми и невинными в темные коридоры нужды, чтобы выйти оттуда искалеченными и запятнанными?

Она почувствовала, что отец смотрит на нее, и, улыбаясь, взглянула в его сторону. Но он не успел улыбнуться ей в ответ, потому что внезапно наступила тишина. Эйе проследил за взглядами публики: они были устремлены в дальний конец залы. Из теней, где между колонн сочилась ночь, вышла Мериатон. Отступив от каменной колонны, на которую опиралась, она качнулась вперед. Горячий сквозняк подхватил и приподнял ее белые гофрированные одежды, разметал черные, неубранные волосы вокруг ненакрашенного лица. Она была босая. В одной руке она сжимала диадему царицы с коброй, в другой – кубок вина. Собравшиеся неуверенно опускались перед ней, когда она с чрезмерной осторожностью стала пробираться между столиками. Дойдя до помоста, она поклонилась Тутанхатону, и от этого движения ее качнуло вперед. Споткнувшись о ступеньку, она несколько мгновений сидела, качаясь, ее свита неуверенно и испуганно поглядывала на Эйе. Анхесенпаатон схватила гусенка и в страхе прижала его к себе. Тутанхатон наклонился к дядюшке.

– Следует ли мне приказать, чтобы для нее принесли стол, или велеть им увести ее? – шепотом спросил он. – Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит.

Эйе колебался. Мериатон поставила кубок на ступеньку рядом с собой и, взяв диадему обеими руками, водрузила ее себе на лоб. Стражники свиты посмотрели на Хоремхеба, который было приподнялся, и Мериатон сразу же повернула к нему голову.

– Вас, придворные, кажется, не беспокоит, с каким демоном вы обедаете, – произнесла она заплетающимся языком, вставая. – Вы все знаете, что сделал верховный военачальник. Его присутствие здесь придает кислый вкус вашему вину и отравляет ваши кушанья, но вы разговариваете и смеетесь, будто это не имеет значения. О, будущий царь, – обратилась она к Тутанхатону, не отводя глаз от Хоремхеба, – чьи руки невидимо обовьются вокруг твоих рук, когда ты поднимешь крюк, цеп и скимитар? Мы сделались проклятым народом! – Она повысила голос, и он разнесся эхом, отразившись от темного потолка, ее обнаженные руки были подняты вверх, и кулаки сжаты.

Хоремхеб встал и начал спокойно приближаться к ней.

– Царица, тебе нужно поспать, – успокаивающим тоном произнес он. – Ты утомлена.

Повернув к нему обезображенное лицо, она принялась плакать. Она расставила ноги, чтобы сохранить равновесие. От нее разило вином, немытым телом и неосушенными слезами, но поблескивающая кобра на лбу придавала ей достоинства.

– Утомлена? – неприятным голосом сказала она. – У меня вырвали сердце, а ты осмеливаешься стоять здесь передо мной и богохульствовать? Интересно, о чем думает твоя жена, лежа в объятиях богоубийцы? А мои руки пусты. Пусты!

Слезы душили ее. Хоремхеб подхватил ее, когда она чуть не свалилась на пол. Он отдал приказ, и ее служанки взяли ее под руки и вывели из залы. Рыдания постепенно утихли.

Никто в зале не осмеливался смотреть по сторонам, стояла тишина, слышалось только тихое клохтанье гуся, который пощипывал яшмовую сережку Анхесенпаатон. Тутанхатон сильно побледнел. Наконец он поднялся, и тут же застывшие гости ожили, распростершись перед ним ниц. Мальчик покинул помост вместе со своей свитой и исчез. Ради приличия Хоремхеб побыл еще немного, беседуя с Нахт-Мином и другими офицерами, чьи столики стояли рядом с его собственным, все время чувствуя на себе откровенно напуганные взгляды придворных. Он пожелал доброй ночи жене и друзьям и нырнул в темноту коридора, ведущего к покоям царицы.

Стража Мериатон вежливо попыталась не впустить его. Как их начальник, он мог просто оттолкнуть их с дороги, но он говорил с ними терпеливо и благоразумно, сознавая их безотчетный страх, и, в конце концов, они пропустили его. У дверей опочивальни Мериатон ему снова преградили путь ее вестник и управляющий. Он безропотно ждал, пока управляющий ходил справляться, позволено ли будет ему войти. Хоремхеб ожидал, что ему откажут, но вскоре его проводили в покои, которые прежде занимала Нефертити. Она еще незримо присутствовала в комнате. Ее изображение надменно улыбалось со стен, прекрасное и величественное под тяжестью солнечной короны. Ее золотые руки, унизанные кольцами, еще совершали подношения Атону, пока ее супруг подносил анх – ключ жизни – к ее улыбающимся губам, и сам Атон касался ее своими лучами. Все это уже принадлежало бесконечно далекому прошлому. Хоремхеб медленно прошел к внушительному ложу с ножками в форме львиных лап и рамой, украшенной сфинксами. Маленькая фигурка, кажущаяся совсем крошечной на огромном ложе, наблюдала за ним. Он поклонился.

– Почему ты позволила мне прийти? – спросил он.

– Ты не почитаешь меня как свою царицу, – устало отозвалась она. – Если бы ты почитал, ты бы подождал, пока я заговорю первой. Но пока Тутанхатон не коронован, я еще царица Египта. Не знаю, почему я позволила тебе прийти. В любом случае, не думаю, что смогла бы остановить тебя, убийца.

Она говорила громче и более внятно, Хоремхеб подумал, что ее, должно быть, вырвало вином.

– Божественная, ты знаешь, что твой отец уничтожил Сменхару задолго до того, как это сделал я, – спокойно ответил он. – Мне не следовало приходить к тебе сегодня. И мне не нужно оправдываться перед тобой. Ты была его женой. Ты лучше меня знаешь, как он стал все больше и больше походить на твоего отца. И он тоже знал это.

– Это не причина, чтобы убивать его.

Она лежала неподвижно, свободно положив на покрывало бледные руки, ее щеки были еще мокрыми, и Хоремхеб вдруг осознал, что она уже не молода. В его сознании она оставалась девочкой, которая встретила Сменхару в Ахетатоне, – спокойная, улыбчивая дочь Атона. Она с презрением посмотрела на него снизу вверх.

– Ты можешь не оправдываться передо мной, Хоремхеб, но будь уверен, что Атон уже осудил тебя. Сменхара сделал бы все, что ты от него хотел, если только ты оставил бы нас в покое. – Ее голос дрожал. – Но ты отнял у нас единственный шанс на счастье.