Беннет глубоко вдохнул запах страха и улыбнулся.

А потом без предупреждения рассек хлыстом воздух. От резкого свистящего звука краска отлила от лица парня, он стал белее зимней луны.

Беннет всегда смаковал подобные мгновения, жаждал их так же страстно, как некоторые его собратья офицеры жаждали овладеть девственницей. Вкус чужой крови возбуждал, а предвкушение этого действовало почти так же сильно, как само обладание.

Почти.

Улыбка его была отвратительна, взгляд тверд, ноги широко расставлены. Беннет расстегнул брюки, подготавливаясь. Если бы не выскочившая из расстегнутых брюк отвердевшая плоть, его можно было бы принять за выигравшего сражение воина, возбужденного нелегко давшейся победой. Да это и есть сражение, считал Беннет, только победитель в нем определен с самого начала.

Он подошел ближе, увидел слезы, текущие по лицу парнишки, и почувствовал сладковатый запах страха, который возбуждал его еще больше. Беннет подошел почти вплотную, с нежностью поставил подчиненного в нужное положение, затем несколько раз легонько стеганул по ягодицам. Его товарищи только смеялись, скука сменилась нетерпеливым ожиданием. Мужеложство – оригинальное развлечение в дождливую ночь.

Когда парень застонал от боли, Беннет рассмеялся. В этот миг он испытывал подлинное блаженство. Однако крик был слишком мужским, ему не хватало настоящего ужаса. Беннет закрыл глаза и вошел в него, продолжая яростно стегать парня по спине хлыстом, свист которого сливался с его собственными криками наслаждения.

«Джудит!» – едва не сорвалось у него. Ярость, внезапно охватившая Беннета, вернула его к действительности.

Это она, Джудит, должна сейчас лежать и извиваться под ним, это ее крики он должен слышать, ее кровь проливать.

Ничего, придет день, когда он ее отыщет. А до этого времени она будет жить в его памяти, наполняя экстазом длинные ночи.

Экстазом и своими криками.

– Лучшая шерсть, – поясняла Джудит, – располагается за лопатками и вдоль передних ног. Здесь и здесь. – Несколько ловких движений, и бедная овца потеряла половину своего одеяния. – Стричь всегда надо от ног к спине, и не важно, делаете ли вы это одним движением или несколькими. Шерсть потом придется раздирать и сортировать. Желательно делать это сразу во время стрижки. – Она бросила одну прядь шерсти в небольшую кучку справа от себя, а другую – в быстрорастущую кучку слева.

Пока появление Маклеода заметили только близнецы, а его жена-англичанка, увлеченная показом, и не подозревала о его присутствии.

– Лучше всего, конечно, вымыть овцу перед стрижкой, хотя потом шерсть все равно нужно стирать.

Алисдер всякого ожидал от Джудит: опасался, что она навлечет на себя неприязнь клана, возможно, даже гнев. Не исключено, что она действует на них так же, как на него. Но он не мог даже вообразить себе сцену, которую наблюдал сейчас, по возвращении из Инвернесса.

Его английская жена, сидела верхом на овце.

Юбка ее была заткнута за пояс, обнаженные ноги крепко сжимали с боков покрытую густой шерстью овцу. Рукава платья закатаны до локтей, волосы затянуты в небольшой узел, но отдельные пряди выбились и в беспорядке спадали на плечи, словно у хорошо потрепанной шлюшки на исходе удачной ночи. Руки Джудит утопали в длинной шерсти, лицо блестело от пота, а ко лбу пристала грязь, о происхождении которой Алисдер предпочитал не думать.

У загона собрались мужчины, поддерживая Джудит советами, а внутри ее тесным кольцом окружили женщины, обменивающиеся впечатлениями. Алисдер взмахнул рукой, делая мужчинам знак разойтись, для женщин хватило одного только взгляда, от которого они словно мыши разбежались кто куда. Близнецы стояли по обе стороны от его жены, каждый из них держал по две ноги несчастной овцы, пока Джудит делилась опытом непростого дела стрижки.

Заметив, что оба ее помощника плохо справляются с работой, она толкнула локтем в бок одного из них, кажется, Даниэля, а может, и Дэвида. Только потом она подняла голову и поняла, что их отвлекает.

В улыбке Маклеода было больше удивления, чем насмешки.

От изумления Джудит не могла вымолвить ни слова. Вместо того чтобы отвести глаза, как поступил бы на ее месте любой благоразумный человек, она впилась взглядом в Алисдера.

Штаны на нем были не новые, но плотно обтягивали стройные мускулистые ноги. Никаких прокладок, которыми пользовались англичане для исправления природных недостатков, ему не требовалось. Белая старая рубашка, сшитая из лучшего полотна, сидела на Алисдере с небрежной элегантностью. Поверх рубашки на нем был синий сюртук, сапоги до блеска начищены. Алисдер Маклеод беззаботно стоял у изгороди, опираясь на нее одной рукой, вторая свободно висела вдоль тела. Его никак нельзя было назвать элегантным: он был слишком высок, слишком крепок и слишком загорел для настоящего денди. Внезапно у Джудит промелькнула в высшей степени странная мысль. Она подумала, что, хотя Алисдер всего-навсего глава обедневшего клана, а замок его сгорел, он все равно смотрит на мир с герцогской гордостью и королевским высокомерием.

– Могу ли я поинтересоваться, чем здесь занимается моя жена? – спросил он тоном не полудикого горца, а утомленного скукой, изнеженного завсегдатая лондонских светских салонов.

На мгновение Джудит представила его студентом-медиком в Брюсселе или Эдинбурге, половину времени занятого изучением анатомии человеческого тела, а другую половину гораздо более близким изучением особенностей устройства женского организма.

– Стригу твою овцу, – наконец отозвалась Джудит, распрямляясь и прижимая руки к бедрам.

Дэвид и Даниэль по-прежнему стояли у нее по бокам, держа блеющую овцу.

Рядом громким блеянием сердито выражали недовольство не менее двадцати остриженных овец, выглядевших беспомощно без привычной густой шерсти.

Одно еле заметное движение головы Алисдера – и близнецы испарились. Овца обрела свободу и заторопилась прочь. Джудит освободила юбку и опустила ее до самой земли, старательно не замечая Маклеода. Однако с таким же успехом можно было не замечать приближающуюся бурю – Алисдер был слишком высок и широк в плечах.

Что бы она ни испытывала по отношению к этому человеку, в его присутствии эти чувства резко обострялись. Он оказался загадкой, этот неожиданный и нежеланный муж. Обращался он с ней вежливо, но без чрезмерной сердечности, почтительно, без тени насмешки. При встрече по утрам улыбался вроде бы искренне, вот только в глазах горели подозрительные искорки. Всегда осведомлялся о ее самочувствии, спрашивал, чем она будет заниматься, будто это его действительно интересовало, каждый вечер желал ей спокойной ночи. Однажды они даже разговорились о Брюсселе, его путешествиях по континенту, занятиях. Алисдер ни разу не нарушил мира, ни разу не дал Джудит повода для страха. Прошел месяц, она чувствовала себя в безопасности.

И хотела отблагодарить его за это.

Когда она взглянула на него, то увидела странно оценивающий взгляд, словно он судил ее по каким-то тайным критериям. Джудит почувствовала, что краснеет от кончиков пальцев на ногах до щек.

– Зачем?

– Уже лето, Маклеод, шерсть у овец хорошо отросла.

– Я хотел нанять людей для этой работы, – заметил он негромко.

Ни один из них не стал говорить, что наемным рабочим придется платить, а если бы деньги на это были, Джудит давно покинула бы Тайнан.

– Сомневаюсь, что ты нашел бы много охотников так далеко на севере, – проговорила она, отчасти чтобы успокоить его гордость, отчасти чтобы нарушить тяжелое молчание. Впервые оно вызвало у нее чувство неловкости. Даже неумолкаемое блеяние овец стало вдруг далеким и приглушенным, словно стеклянный купол отгородил их от остального мира. – Я знаю про овец очень много, Маклеод, больше, чем мне бы хотелось. Отец позаботился об этом.

Сквайр Кутбертсон всегда настаивал на том, что его дочери обязаны отрабатывать свое содержание, хотя уход за овцами требовал большой физической силы. В девять лет Джудит уже самостоятельно пасла этих глупых созданий, переходя с ними с холма на холм в обширных отцовских владениях. Она научилась стирать и расчесывать стриженую шерсть еще до того, как ей исполнилось двенадцать лет.