– Это не мешает тому, что если бы мне попался в руки этот фламандец, этот Дюсберг, я с удовольствием свернул бы ему шею.

– Если бы он действительно оказался в твоих руках и я бы приказал тебе убить его, ты бы заколебался.

Наши друзья приехали в Гейльбронн около восьми часов вечера. Было довольно холодно. К счастью, они нашли приют у одного плотника, который предоставил им комнату на ночь. Валясь с ног от усталости после трудного пути, они сразу же легли и уснули. Однако где-то в полночь их разбудили звуки, похожие на жалобный стон.

– Что это? – спросил Бальтазар.

– Вроде бы кто-то стонет, – заметил алхимик.

Они прислушались. Стон не утихал, душераздирающий, хотя и далекий. Казалось, кто-то звал на помощь.

Оба оделись, вооружились факелом и спустились на первый этаж дома. Плотник спал как убитый. Они решили его не будить и вышли на улицу, освещенную полной луной. Стон, казалось, исходил из соседнего дома, но когда они туда подошли, он уже доносился от следующего жилища, и таким образом, по мере того как наши друзья продвигались вперед, стон удалялся. Конечно, было бы разумнее возвратиться в дом плотника, но этот зловещий голос их притягивал.

Вскоре они оказались за городом, посреди каких-то развалин. Пройдя еще немного, увидели в бледном свете этой морозной ночи карьер с беловатыми стенами. Они вошли туда. Это был соляной карьер. Стон усиливался, он увеличивался, словно катящийся снежный ком. Они наклонились и увидели на дне глубокой ямы людей, которые работали при свете факелов. Их голые тела были покрыты коркой соли. В то время как они долбили кирками породу, с их разъеденных проказой губ срывался жалобный стон.

– Это люди, осужденные на работу в соляных копях, – объяснил Каммершульце. – Я хотел, чтобы ты собственными глазами увидел, какова их судьба. Можешь ли ты себе представить, что их ужасное существование может прекратиться только со смертью, и их единственная надежда – это надежда на лучшую жизнь в потустороннем мире? А теперь подумай об осужденных мучиться в аду, представляющем собой соляную копь, намного более ужасную, но те несчастные не имеют даже надежды когда-нибудь оказаться в потустороннем мире, где им будет лучше, ведь они пленники вечности. Как Бог может выдержать этот вечный стон?

Бальтазар понял урок. Или Небесный Иерусалим объединит всю вселенную, все очищенное человечество, или его вообще не будет. Они возвращались досыпать ночь, но перед их мысленным взором еще долго стояло страшное видение этих голых, истерзанных болью тел, которые на дне карьера монотонно взмахивали и взмахивали кайлами, и так час тянулся за часом, а соль все глубже и глубже разъедала их раны, причиняя им нестерпимые муки.

Когда Бальтазар опять улегся в постель, он увидел своего отца, Иоганна Сигизмунда Кобера – тот подошел и сел на край его кровати.

«Ты давно уже ко мне не приходил, – заметил молодой человек. – А я ведь очень нуждался в твоей помощи, когда сидел в темнице ректора».

«Не вини меня, – сказал Иоганн Сигизмунд. – Мы не имели разрешения к тебе подходить. Надо было, чтобы ты преодолел эту длинную дорогу в подземельях, которая приведет тебя к Иерусалиму. К тому же у тебя нет особых причин жаловаться на судьбу. Твоя книга напечатана. Я горжусь тобой».

«Ты говоришь мне об этой книге так, будто бы живешь в этом мире! Неужели на том свете существует возможность читать произведения, которые создаются здесь?»

«Это мастер Виткоп принес нам твою книгу, – объяснил отец. – Когда солдаты Шеделя сбросили его с лестницы, он держал один экземпляр в руке».

«Мой дорогой отец, – сказал Бальтазар. – Книгу, о которой ты говоришь, сочинил не я. Ее написал вот этот человек, спящий со мной рядом. Я только помогал мастеру Виткопу и Валентину Бонгефферу ее печатать».

«Странно, – ответил Иоганн Сигизмунд. – Мне казалось, ты что-то сочинил».

«Это так и есть, – сказал Бальтазар, – и могу даже подарить тебе один экземпляр, если хочешь».

Он встал с постели, подошел к своей сумке, взял там книгу и поднес ее отцу, который со слезами на глазах принялся его благодарить.

«Я так мечтал писать! И вот теперь пишешь ты. Как будут довольны твои братья и сестры! Но скажи мне, Бальтазар, ты знаешь, куда ты идешь?»

Студент был ошарашен этим вопросом. Потом он ответил:

«Я буду сопровождать своего учителя. Мы поедем в Италию, в Венецию! Там мы встретимся с Паппагалло, с розой…»

«А после того как ты присоединишься к своим друзьям, куда ты пойдешь?»

«Туда, куда и они. Какое это имеет значение? Всякая цель – обман. Только движение имеет смысл».

«Ты в этом уверен?» – спросил Иоганн Сигизмунд, удаляясь.

И тогда, только тогда, Бальтазар заметил, что тело его отца покрыто солью.

Эта ночь, проведенная в Гейльбронне, осталась в душе Бальтазара тяжелым воспоминанием. Скача на лошади по равнине в направлении к Вюртембергу, он вновь и вновь с глубокой печалью думал об этих событиях. В действительности его не так беспокоил тот факт, что реальность оказалась такой расслоенной, как то, что не просматривалось никакой связи между этими различными слоями и реальностью, какой он ее знал.

– В этом вся трудность нашего жизненного пути, – объяснил Каммершульце. – Сначала он учит нас, что реальность не одна, что их множество. Потом убеждает, что все эти фрагменты имеют смысл. В дальнейшем он дает нам основания считать, что эти смыслы совпадают и таким образом речь идет об одной реальности. Получается, что наш жизненный опыт нам лжет? Ни в коем случае. Он просто ведет нас от ложного представления о реальности к самой реальности. Ты сейчас находишься в той временной точке, где фрагменты ищут свое значение через тебя. Поэтому не обманывайся, ты и только ты один образуешь связь и смысл этих фрагментов.

12 февраля они прибыли в Тюбинген. Местный университет, хоть и был протестантским, но на него не распространялась жестокая и преступная власть ректора Франкенберга. Тогда это было австрийское ленное владение, управляемое герцогом Фридрихом, который, впрочем, уже в следующем году освободил Вюртемберг от венского ига. И вот, когда ректор университета Эбергард Оппенгеймер узнал, что приехал Каммершульце, он пригласил его к себе и, приняв его с большим почтением, попросил прочитать несколько магистральных лекций по теологии, на что алхимик дал согласие.

При всем при том, что Бальтазару не терпелось добраться до Венеции, он с большим удовольствием наблюдал, какие высокие почести оказывают его учителю. К тому же ему было очень любопытно услышать выступление Каммершульце перед большой аудиторией. Темой первой лекции он избрал «Семь отделений души», второй – «О Софии, рассматриваемой как мировая душа», третьей – «Об ангелах и о божественном присутствии религии в человеке».

Первая лекция состоялась в начале марта. Большой амфитеатр университета брали приступом. Половина скамей была занята профессорами, духовенством, знатью, в то время как на других скамейках, на лестницах и подоконниках разместилось великое множество студентов. Бальтазар был среди них. Какое ликование, какая гордость овладели им, когда Каммершульце вышел в полукруг амфитеатра, и вся эта огромная толпа, стоя, приветствовала его!

Ибо репутация человека, подписывающего свои произведения фамилией Редививус, была очень высока в Тюбингене, где его трактаты, такие, как «Начала и причины», 'Царство любви», «Религия Христа и Духа» или «Дорога к Богу» считались фундаментальными источниками, обязательно используемыми в процессе обучения студентов. Таким образом, тот, кто вынужден был скрываться в Дрездене и Нюрнберге, здесь был чествован как уважаемый метр. Особенно высокую оценку получили его комментарии к Ветхому Завету в свете учения каббалы.

Бальтазар прослушал три лекции своего учителя с восторгом. Чего бы он ни отдал, чтобы уметь выражать свои мысли одновременно так просто, с такой проникновенной силой убеждения и с такой научной строгостью! Безусловно, он уже знал все то, что Каммершульце излагал своей аудитории. Он имел возможность многому научиться во время их совместного путешествия. Но теперь впервые он постигал эти знания в их структурных взаимосвязях, в единстве. Словом, то, что раньше виделось ему в виде разрозненных элементов, теперь возникало перед его мысленным взором как система строго упорядоченных форм совершенной архитектуры. Когда лектор кончал говорить, он был одним из тех слушателей, которые наиболее громко кричали от восторга.