— Ты бы хотел, конечно, Южный Тракт убить вовсе, — спокойно ответил Корней. Пол привстал, оперся локтями о стол, внимательно и недобро сощурил светлые глаза. Посадник досадливо поморщился, словно горячего хватил. Вытер повлажневшие пальцы о красно-синие клетки скатерти. Продолжил:

— Наложить полный запрет — вовсе без ЛаакХаарских металлов останемся. Второе, наши торговые дворы в ЛаакХааре окажутся брошены. Рано или поздно мы ту торговлишку совсем потеряем. А кто ее подберет? Железный Город не так богат, да и мимо наших ворот им не проехать. Слабого перекупим, сильного на заставах задержим, прочего пошлинами разорим… Нет, ЛаакХаарцы против нас не вытянут.

— А кто ж тогда вытянет? — Ковник подбоченился, готовясь к спору. Никто бы не дал ему сейчас семь десятков лет. Когда еще Матвей Ворон повзрослеет; а Ковник все молод! И спина прямая, как на брань, и оделся в цвет: багровый кафтан с неистовыми золотыми молниями по рукавам, по воротнику. Тиреннолл против него — сиротка приютская в сером плащике.

Каменные змеи, держащие свод палаты, тонули в полумраке. За узкими окошками издыхал день. Корней поглядел словно бы сквозь город — померещились гнилые клыки башен, рассыпанные бревна стеновых срубов; мертвый Волчий Ручей. Злобными искрами укололи глаза — желтые, как у погибшего сотника. Тиреннолл поднял золотое «солнышко», знак посадника — чтобы все видели — и отрезал:

— Будем ездить, как деды ездили: во все времена, кроме осенней Охоты. Мы не можем выпускать из рук Тракт. Потому что подберет его Князь!

Князь вышел из покоев гневен. Хлопнул дверью, топнул подкованным каблуком. По галерее так разлетелся, что балки гнулись с противным скрипом. Успокоился только на середине двора, перед колодцем. На крышке колодца сидела старшая дочь князя. Рыжая, рослая и своенравная. А вокруг нее кочетом вышагивал воевода Михал Макбет. Рассказывал что-то смешное: княжна легонько улыбалась, то и дело поправляя на плечах теплую воеводскую шубу. Воевода мерз, скрипел зубами, но улыбался тоже.

— Что, воевода, мечтаешь о подвигах?

Макбет тотчас позабыл и о морозе, и о шубе, и даже о княжне. Девушка капризно надула губки, но потом насторожилась: чересчур близко у князя сошлись брови.

Налетел холодный ветер. Снежная крупа полоснула по лицам. Княжна досадливо фыркнула, нырнула в отнятую шубу с головой. Мужчины снега не заметили. Князь был зол, а воевода внимателен.

— Готовь войско под ГадГород! — велел князь. — Года через три созреют. Там с Трактом неладно. Прибыль даже меньше, чем обычно. А железа мы нынче закупили вдоволь. Накуем мечей, наберем людей.

Из шубы появился белый лепесток лица под рыжими волосами:

— И не прискучила тебе война, батюшка?

Князь протянул руку: ступай! Воевода быстро поклонился. Крупными шагами покинул внутренний двор, даже не заикнувшись о шубе.

— Пойдем в тепло, дочь.

До дверной арки дошагали молча. В передней набежали служанки, приняли шубу, со знанием дела переглянулись: нынче девочка воеводу ободрала. Кто-то завтра попадется? Кому еще польстит с княжной поболтать, как с подружкой?

Красавица причесала медноцветные волосы, оправила бирюзовое платье. Насмешливо улыбнулась: много воевод в Княжестве, а шуб еще больше!

— Верно, милая, — сказал князь, точно разгадавший переглядку. — Только эту шубу вернешь сегодня же.

— Алиска, отнесешь! — не моргнув, приказала девушка. — Так что ж ты, батюшка, все воюешь да воюешь? Я тебе не чужая, мне хоть правду скажи! Неужели княжество и в самом деле не может стоять без южного железа? Или тебе дедову славу превзойти охота?

Старый князь оперся на витую стойку лестницы. Дочка забежала под руку, ласково посмотрела в высветленные годами глаза:

— Ты, батюшка, не печалься, я тебе пенять не стану. Каждому своя мечта. Только правду скажи!

Отец оторвал руку от опоры:

— Всего понемногу, дочь. И потом, слава славой, а железо железом… — подумал еще немного, решился:

— Расскажу тебе, сегодня сон видел. Приснился мне человек в желтой одежде до пола, как будто шуба, только застегивается не встык, а большим запахом. И шапочка черная, буханкой хлеба, и вот с такими ушами… — старый князь приставил ладони к голове. Служанки хором прыснули, уронили воеводскую шубу. Девушка ожгла их взглядом — не хуже отцовского:

— Алиска! Я кому велела шубу отнести!

Самая быстроглазая недовольно попятилась, укладывая одежду на руке. Запахнула душегрейку, выбросила поверх толстенную пшеничную косу — и медленно, всем видом выражая возмущение, заскользила к двери. Князь не выдержал, рассмеялся тоже:

— Верни ее. Пусть уж дослушает, — ехидно подмигнул: — Каждому своя мечта, так?

Сложил кисти вычурно: левой взялся за правый локоть, а правой — за левый. Пояснил:

— Вот так этот человек руки держал. Лицо и шуба у него были одинаковые: желтые, гладкие, только что не блестящие. А еще одинаковые глаза и шапка: черные, как сливы в вине. И сказал он… — старик вдруг выпрямился, белесые зрачки налились ясной зеленью. Вместо доброго дедушки в горнице невесть откуда возник Великий Князь ТопТаунский. Даже дочь примолкла, а служанки вовсе попятились.

— …Война — это великое дело для государства, почва жизни и смерти, путь существования и гибели!

Бесшумно распахнулась смазанная дверь. В облаке колючего снега возник воевода Михал. Увидев свою шубу на локте Алисы, одним движением скользнул к служанке. Взял шубу, потрепал девушку за пухлую щечку. С издевательской вежливостью поклонился остолбеневшей княжне:

— Рад, что шуба вам пригодилась. С вашего дозволения, шубу верну. На рубеж еду, а холодно там. А не так мы близко знакомы, чтобы ваш светлый образ меня грел. Так пусть уж греет шуба!

Поклонился князю:

— Еду по округам, списки составлю. Людей хочу сам посмотреть. Через четыре октаго буду.

Вышел, не прощаясь — род Макбетов имел такую привилегию.

Служанки посмотрели на князя, на его дочь — и вдруг хихикающим табунком побежали из комнаты. Княжна потеребила кисточки на поясе… взялась за черепаховый гребень… Рванула с мясом и запустила в дубовую дверь — только осколки брызнули.

— Эх! — крякнул старый князь, — Какой парень с крючка сорвался! Сорвался, а? Ты ведь думала, не попросит шубу, гордиться будет?

Княжна отмахнулась:

— Лучше скажи, сможешь ты удержать завоеванное? Может, лучше хранить то, что имеешь?

Князь наконец-то посмотрел на дочь серьезно:

— Не бойся, девочка. Я не повторю ошибки прадеда. Не придется нам тут сидеть в осаде, и ты глазки свои синие не выплачешь. Советуешь хранить, что имеем? Ну так и займись своими школами, ты же давно хотела!

Потом князь прошел в свои покои, где дожидались его сановники, дела и бумаги. А княжна накинула плащ, закусила губу — побежала на стену. Хотела посмотреть, как выедет из ворот наглый Михал-воевода. Но ничего не увидела: от равнин севера до Хрустального Моря на юге, от восточного Пустоземья до Колючих Краев и города Исток Ветров на западе — над всей этой необозримой землей опускалась непроглядная вьюжная ночь. Мерзлыми пальцами лезла за пазуху, слепо нащупывала сердце. Нащупав, сдавливала морозом: выдержит? Лопнет? Ледяным дыханием выдувала души, снежными крупинками бросала к небу, рвала и перемешивала человечьи судьбы.

— Судьбу на кривой не объедешь, а на прямой не обгонишь… — Ахен помогал собирать вещи. Маг привык путешествовать, и складывался быстро, умело. Но и Спарк уже изрядно «оттоптал половиц» у Висенны. В четыре руки работа шла быстро.

— Пальцы правильно пахнут… — рассеяно заметил проводник.

— А как это — правильно? — удивился маг.

— Стружкой смолистой, немного горячим железом. Заходил на днях к Лотану. У него новые ученики. Смотрят на меня, как на… не знаю, с чем сравнить. Рассказал ему новости. Вспомнил, как луки делать. Попробовал щит собрать. Не получилось без подсказок: слишком много из памяти выпало… — Спарк встряхнул церемониальную куртку, которую не хотел убирать в мешок. — Я на окраине, представь себе, даже вас забывать начал. Лучше всего помню медведей: один большой, другой маленький. Ежик часто на ум приходит. Иногда Панталера вспоминаю. Доврефьеля от Скорастадира еще как-никак отличу. А вот Вийви — просто имя. За ними для меня никакой человек не стоит, по ночам не снится…