Ярмат и без нового тягла нелегко жил: зарабатывал свой двор. Небольшой. Зато собственный. По старому обычаю, если кто расчищал неудобье, то половину земли получал в наследуемое владение. Заманчиво. Да только — расчистку словами не опишешь. На родовой земле за день наломаешься, спина не гнется… а и вечер не спасает: идешь к своему неудобью, тянешь топор из-за плеча: здравствуй, пень! Это я, твой последний день… Хотя иные пни за октаго только и обрубишь, до того корни разлаписты. А на корчевку все равно родичей звать. Их же потом отдаривать — чем? И хорошо, у кого лопата железная. Ярмату дед отжалел лишь деревянную, окованную по краю. Не столько копаешь, сколько новые лопасти вытесываешь, да перековываешь. Ярмат и не заметил, как юность свистнула — где там до девок! Будет своя земля, вот тут уж, красавицы, улыбайтесь: хозяин идет, не так себе! Землю можно ведь и вовсе выкупить. Потом, как денег насобираешь…

Пока жил старый владетель, жила и надежда. А его потомки уж больно хорошо освоились с новым указом. Раз подвладному бежать некуда — запрягай его всячески. Жить захочет — выкрутится!

Покрутилось село весну и лето, а к зиме посчитало остатки в амбарах — и дружно воткнулись лопаты в земляные полы. Сын тайком от родителей закапывал жалкую горсть серебра. Отец от детей прятал женины украшения: молодо-зелено, продадут за долги, ну, а потом? И тянули бы голодную зиму чем придется, и пахали бы весной на коровах — но тут дед Ярмата нежданно-негадано отыскал клад. Прятал пять монет, а раскопал двенадцать мечей. И еще кольчугу, пластинчатый доспех (ремешки напрочь сгнили), три ржавых шлема. Железо очень дорого стоило в Княжестве. Даже проданная по весу, находка могла бы прокормить село.

Только дед решил иначе. Раздал оружие самым сильным и ловким, велел чистить ржавчину и смазывать. Ярмат меча брать не хотел: понимал, что деревня против Княжества не выстоит, смешно надеяться. Но слушал его мало кто. Мечи радостно расхватали братья и племянники. Шлемы достались отцу, деду и дяде. Прочие повернули косы на древках. Обтесали, как смогли, оглобли. Обожгли полученные колья в костре. Тут уж Ярмат от своих откалываться не мог. И ночью бросились на владетельский двор волчьей стаей: быстро, бесшумно и безжалостно. Ни живого дыхания не пожалели.

Наутро из города вернулся господский приказчик. Издали разглядел сгоревшую усадьбу, завернул коня — дозорные его не догнали. Стоило бы тотчас и разбежаться по лесам, но в споре зря потеряли время. К вечеру село окружили всадники: выдайте вожака, а не то — сами знаете, что будет! Для пущей угрозы хорунжий приказал сжечь крайний дом — тот самый, который Ярмат только весной, наконец, поставил на своей половине вырубки. «Вот видишь!» — зло сказал отец, — «А ты меча не хотел брать!»

Больше он ничего сказать не успел: конница влетела в деревню, и началась жаркая бессмысленная свалка. И пришлось Ярмату все-таки взять меч — из чьих-то уже остывших ладоней. Тут ему раз в жизни повезло: успел запрыгнуть на оседланного коня и скрыться в ночном лесу. На этом удача кончилась: конь скоро захромал, пришлось вести в поводу. Запасная одежда во вьюках оказалась коротка и тесна; по ней Ярмата опознала дорожная застава. Пришлось прыгать в реку, и опять неудачно: руками долбанулся о корягу. Не сломал, но пальцы на правой долго не гнулись. Хорошо хоть, не головой — но ушел голый и босый. Сидел в придорожных кустах, воя от бессилия.

Заметили его, конечно, мимоезжие купцы. Тотчас схватили, сунули в рабский ошейник и приставили к лошадям. Все бы ничего, да в холопах Ярмат уже нажировался. Надоело. Сбежал, как только дошли до ГадГорода.

Тут его подобрал Ильич — видная шишка в местной воровской жизни. Ошейник снял. Накормил. Думал вытесать из простоватого паренька сильного подручного. Уж, казалось, бы, жизнью обижен досыта — стало быть, и озлоблен. Обогреть, обласкать недорого… Направить злобу в нужную сторону…

И быть бы Ярмату очередным сборщиком рыночной дани, ненавидимым всеми, кроме шлюх. Да только совершенно случайно зашел Ярмат в «Серебрянное брюхо» — Ильич велел ему идти в другой трактир, где собиралось городское ворье, но деревенский парень попросту заплутал в городе и попал на Ковровую улицу.

А в «серебрюшке» Неслав как раз беседовал с Арьеном и Сэдди. Долго Ярмат комкал подаренную вором шапку. Не сгори его хата, может, и поверил бы в доброту Ильича. А так, пока выбирался из Княжества, насмотрелся всякого. Сколь вор ни нагребет, а уважения не украсть. Все равно изгой. Решил Ярмат: лучше уж с ватагой голову подставлять, чем стать всему городу врагом! Но как осмелиться подойти? И ведь не возьмут вчерашнего хлебопашца: разве он меч держать умеет?

Наконец, Ярмат бросил подарок в ноги, и для пущей решимости наступил. Выбрал себе другую жизнь — как сумел. Казалось, начало везти понемногу. Правда, вояка из него не вышел: в первой же стычке руку пропороли. Но зато никто не смотрел исподлобья. И доля была обещана та же, что и всем… И жил на Волчьем Ручье так, как в его родной деревне не жил даже староста — собственную комнату отвели…

Говорят также, что счастье долгим не бывает. Пожил Ярмат, пообтерся, поездил с караванами. А все равно не стал воином. Не почуял, чем обернется простое желание глоток молока попросить. Сунулся Ярмат в дверь одной из трех новых избушек. Схватили его под белы руки, вытащили из-за пояса нож, несколько раз ударили по бокам. Потом подняли и поставили перед чернобородым мужиком, вольготно рассевшимся на лавке. Бородач поковырял ножом в зубах, спросил:

— Не узнаешь?

— Ильич, паскуда?

— Дайте-ка ему еще! Забыл, гниденыш, кто с тебя ошейник снял?

— Перед тем, как коня забить, его тоже из ярма выпрягают… — прохрипел Ярмат.

Разбойники швырнули взятого на белые доски.

— Не попорти вид ему! — распорядился Ильич. — Наши готовы все?

Нож! До ножа бы дотянуться! Вот же он, под лавкой… Да только смотрят наверняка… Сразу не убили, значит, хотят чего-то. Ну, тут догадаться нетрудно…

— Откроешь нам вход в крепость… — Ильич наматывал на толстый палец бороду колечками. Двое его подручных вздернули пленника на ноги и приставили сзади острые спицы. Спица не нож, в складках одежды не так просто заметить. А убивает надежно.

… - Понял?

— Вас слишком мало! — Ярмат выдавил улыбку, — Еще во дворе вас голыми руками передушат!

— Десять восьмерок это ему мало… — проворчал левый бандит. И главарь тотчас ударил его прямо в лоб топориком из-за пояса, зарычал надсадно:

— Урод!!! Ублюдок!! Туманная падаль! Я что, неясно говорил?! Ни одного слова при нем!

Незадачливого грабителя бросили тут же под лавкой. На его место немедля встал другой. Пленника осмотрели: нет ли красных брызг.

— Вино!

На голову и воротник полилось вино. Понятно: поведут, словно бы пьяного. Тут и перекошенная рожа, и глаза шалые — все будет объяснено.

— А то, может, глотни? Напоследок-то? — гыгыкнул правый бандит, — Пей, пока мы добрые!

Главарь приблизил лицо к лицу бывшего крестьянина:

— Поможешь нам — равную долю получишь. Без обмана. Не поможешь — там и останешься, на склоне. А хутор все равно наш. Раз уж ты слышал, сколько нас.

Ярмат содрогнулся всем телом. Десять восьмерок! А в стенах одна полная восьмерка будет ли? Ведь Спарк и Ратин ушли с караваном! Первый весенний караван, открытие пути… Йолль на охоте, Дален с ним тоже.

Пленника повели на улицу, с обеих сторон придерживая под руки. Тут-то и понеслась перед глазами Ярмата вся его неказистая жизнь. Обидно: смерть ведь не лучше будет! Либо своих предать, либо погибнуть дуром, ни разу мечом не махнув в отместку…

Ильич хмуро посмотрел вслед, обернулся внутрь дома:

— Думаешь, не продаст своих?

Показавшийся из полутьмы Шеффер Дальт дернул тонкими губами:

— Зря ты позволил жителей в хатах перебить. За их бы спинами, крепость бы нам сама открыла ворота.

Главарь поморщился:

— У меня не войско. Хотели ахтаны позабавиться — ну так пусть. Мы холм все равно возьмем. Ты же точно указал? Этот у них самый невезучий, верно?