Арьен хмуро кивнул. Ингольм добавил:

— Сэдди в городе остался, плотников нанимать. Он бы тебе сейчас рассказа-ал, точно говорю.

— Ага, Сэдди может, — согласился Ульф. — Рассказать.

— Так, может, в лесу построимся, невдалеке от опушки? А на Тракт выходить только для проводки обозов? — Неслав озабоченно почесал подбородок. Спарк тронул коня, обернулся и отрезал:

— Нет!

Ватажники не стали ни переспрашивать, ни возмущаться. Для них Спарк служил живым пропуском через дикие земли. В том, что касалось степи, проводнику предпочитали верить на слово.

Отъехав к повороту, проводник натянул поводья. Поглядел назад: всадники пока что не двигались с места. Думали. Рванул особенно холодный ветер. Несмотря на утро, потемнело еще сильнее. Тучи почти скребли по земле. Спарк и сам был бы непрочь укрыться от непогоды: в лесу всегда теплее, чем на открытом месте. Только… Сердце тянуло его к холму, к памятным двум деревьям. Стой! Ведь в том сне, где он самый первый раз видел Иринку, не было никакой крепости на холме! Игната прошиб холодный пот. Вот построили б тут форт — и конец причинно-следственной связи… Проводник решительно развернул коня, подскакал к своим:

— Неслав прав! Тут нельзя строиться. Но надо недалеко. Таб, до озера сколько ходу?

— Два пальца конно, — ответил стрелок, разумея расстояние, которое солнце проходит по небу, и отмеряемое таким образом время.

— Я знаю это место! — повеселевший Неслав выпрямился, отряхивая с капюшона серебристую морось, — Там бугор не хуже… Двигаем, тут что-то кони неспокойны…

Ватага согласно повернула лошадей вслед Табергу. Неслав придержал буланого, чтобы оказаться рядом со Спарком, наклонился, встревоженно прошептал на ухо:

— Ты ж с нами живи, не уходи в Лес на лето. Сам пойми: потеряешь связь с ватагой, может плохо быть.

Проводник кивнул, понимая, как важно думать и чувствовать «в одно ухо» с товарищами. Особенно — посреди степи, в диких местах, где часто жизнь всех зависит от того, не уснул ли на страже часовой; не прозевал ли появление зверей, разбойников, степного пожара.

— Отъехал ты, будто обиделся, — пояснил Неслав. — А такие вещи лучше сразу решать.

— Мне отец то же самое говорил! — вздохнул Спарк, — Почему я отъехал — тоска укусила, дом вспомнил.

Неслав сплюнул:

— Что говорить! Мои — не знаю, где и кости лежат. Если бы Ратуша простила хоть меня — из рода я один выжил. Детям чистое имя передать бы…

Проводник глянул на рослого атамана снизу вверх. Подумал, что дальнейшие расспросы вряд ли его порадуют, и смолчал. Неслав тоже ушел в себя, ослабил поводья. Буланый под ним только того и ждал. Глядя, как резко и далеко летят плюхи из-под копыт, Спарк порадовался, что сейчас не лето. Хорошо хоть, пыль глотать не придется.

— Ладно еще, что сейчас не лето! — Айр Болл огладил бороду, выпущенную поверх парадного синего кафтана, и цветом схожую с лисьим мехом отделки этого самого кафтана. Его племянник и вечный противник, Айр Бласт, ехидно прижмурил набрякшие веки:

— Ужели душно спалось вашему степенству? Опять полночи думалось, на одеяло бороду класть, или под? А может, на скалку намотать, чтоб в пузо не кололась?

— Стыдись, Айр! — укорил высокий и строгий дедушка, главный сегодня в комнате. Звали дедушку Рапонт Лованов, и носил он на шее серебряную цепь с золотым солнышком — знак посадника. И собрал «дедушка Лован» четвертников ГадГорода, чтобы поговорить о серьезном деле. А они вон, детские обиды вспоминают, бородами меряются… Нет, князь великий ТопТаунский своих в ежовые кулаки зажал, так, видно, и прав! Потому и идет от победы к победе.

Тут комнату заполнили слуги в клетчатых желто-зеленых накидках и таких же штанах. Мигом застелили большой стол дорогой скатертью с тканым узором. Расставили золотые блюда с заедками: орехи, сушеный мелкий рак, вареные овощи. Подали «первый мед», по обычаю — в стекляных, хитрого литья, бутылках. Засуетились с приборами, ложками.

Посадник и четвертники отошли к окошкам, не сговариваясь, глянули вниз. Площадь перед Ратушей оставалась спокойна, и все, тоже не сговариваясь, облегченно вздохнули. Давеча, как прослышали на улицах, что северяне недовольны, и чуть ли не войной на ГадГород идут — что творилось! Ставни резные сорвали, решетки кованые из окон вывернули… песьи дети, ведь теперь, как решетки назад в кладку ни заделывай, уже и вид не тот, и крепость не прежняя! Стекла дорогого, белого, привезли с Юнграда — и хоть бы кусочек где уцелел! Дедушка Рапонт сокрушенно качнул головой. Его серебряная цепь тихо звякнула по расшитому серебром же кафтану. Посадник любил красивую одежду, и снова не удержался, взялся сравнивать себя с городскими старшинами. От «мокрого края» Айр Болл — этот прост. Синий кафтан, рыжая опушка, синие штаны, рыжие сапоги… Волосы у него рыжие, вот жена и подгадала в цвет. Айр сколько раз говорил: ему-де все равно, что снаружи, ему бы главное, что внутри… Что жена велит, то и наденет. Ну, его племянник Айр Бласт — на двадцать лет моложе, хоть и самому давно за сорок, а в старшине все за мальчика держат. Он и обижается, и пыжится… В город на люди — так уж обвешается золотыми пряжками, пальцы самоцветами усадит… единственный раз Болл его словом уязвил: приметил большой рубин в перстне, спросил вежливо: подтираться не мешает ли? Посадник улыбнулся. Без Айр Бласта скучно станет в Ратуше. Вот и нынче: кафтан коричневый, шнуровка красная, штаны и сапоги бурые, с красным же узором. Где-то выискал пестрый смешной наряд — что твой тетерев на опушке.

— Готово, господин, благоволи пожаловать! — чашник согнулся в поклоне, чуть не доставая лбом белые, тщательно отскобленные доски пола.

Посадник молча показал рукой за стол. Дескать, сперва угостимся, о деле потом, на замиренный желудок, на добрую голову. Гости, по обычаю, коротко поклонились. Не спеша двинулись занимать места. Айр Бласт представлял северную четверть, «Солянку». Западную четверть — «Горки» — представлял Пол Ковник. Этот был щеголь самому посаднику на зависть. И телом вышел, и лицом, любая одежда хорошо сидела на его крепких плечах. Седьмой десяток когда отпраздновал! А что борода целоваться мешает, мог и сейчас сказать по опыту, не по памяти. Одевался Ковник точно. Когда надо — богато и вычурно. Когда надо — скромно и неброско. Сегодня — просто и внушительно. «Мы-ста, среди своих-ста. Что пыль в глаза пускать, вы ли меня не знаете?» — вот что говорил Пол своим светло-зеленым нарядом, с бело-золотой вышивкой по воротнику. Даже сапоги зеленые, ради полноты впечатления.

Рядом с этими холеными, выглаженными, вычищенными людьми, выборный от «Степны» смотрелся беглецом из долговой ямы. Ну, чисто одет — а все равно, словно бы с чужого плеча его светло-серый плащ. Если и есть какие украшения — спрятаны на внутренней стороне воротника, от пыли так полагается, по степному обычаю. Имя тоже чужое: Корней Тиреннолл. И не глядя в его желтокрасные, восточные глаза, всякий мог бы сказать, что лаакхаарец. Лаакхаарцы, как всем известно, обожают звуки в именах удваивать. А еще лаакхаарцы живут голодно, хоть и богаты железом, да всяким горным добром. И потому выходцы из Железного Города разбегаются на чужбину, ровно мыши из опустевшего амбара, берутся за любое дело, готовы на что угодно. Корней вот ухитрился всплыть в городскую старшину. Не будь умен, разве б пустили наверх чужака? Тут у своих чубы трещат, только держись…

Дед Рапонт тоскливо вздохнул. Его собственный, синий с серебром наряд — девки шесть октаго с вышивкой возились — вдруг перестал радовать. До одежки ли тут! Сейчас все откушают, он новость объявит… Свирепеет на севере Великий Князь ТопТаунский. Вести от него одна другой беспокойнее. Айр Бласт, да «Солянка» за ним князя боятся: сосед. Напакостить может в любой день. Айр Болл, как всегда, в сторону вильнет: его южная четверть с князем не граничит. Князь, пожалуй, на «Усянку» и не позарится: лес да болота. Ни пахотной земли, ни мастеровых дворов, только угля древесного выше головы. Все кузницы в городе тем углем держатся. Если бы не уголь, на что и возиться с южной окраиной? Там ведь лес… Зимой такие звери, бывает, выходят… Поверишь всему, что болтают, так и поседеть недолго. Посадник еще раз вздохнул, подтащил блюдо поближе, примерился к ракам. Раки с закатной четверти. Оттуда Ковник выборным. Он княжеский стяг держит почти в открытую. Хоть и объясняет всем, что у князя-де порядок, а у нас все через пень-колоду делается, но причина в другом. Ковнику выгоднее железо из Финтьена возить, кабы с князем мир. На этом Пол и Корней враждуют смертно. Пусти Финтьенское железо в город, так ЛаакХаару хоть ложись да помирай: лучше финтьенской «медвежьей стали» у всей Висенны нет. Откажутся замочники с кузнецами от Железного Города, кто ж туда за слитками поедет? Кто зерно и мясо повезет, вот что главное? ЛаакХаару приходится гладить своего земляка по шерстке, только бы западникам не уступил. Мало с Князем мороки, еще этих двух склочников вечно разнимай.