Так близко и так далеко Тюмень! Над Тюменью летают аэропланы, а здесь еще и не начинался девятнадцатый, а может быть, и восемнадцатый век.

Нет, Иван Макарович, не может Россия прыгнуть за несколько лет через два века в социализм, думает Маврикий. Это розовый самообман, милый и дорогой Иван Макарович.

Лодка снова плывет по широкому Тоболу. Накрапывает дождь. Сюда скорее приходит осень. Дождь сонливо барабанит по бересте. Виктор спит, а Маврикий, лежа рядом с ним, продолжает затянувшийся спор с Иваном Макаровичем.

Знатная река Тобол. Много притоков питают его на протяжении тысячи шестисот верст. Не тих его бег, не узки его плесы, а сравнить его с Иртышом нельзя даже по большой любви и хорошему знакомству с Тоболом.

Тобол — теленок, а Иртыш — вол. Упрямый, неустанный, неостановимый…

— Нужно круче держать нос против течения, — предупредил Маврикий. — Нас может снести.

Лодка, вымчав в Иртыш верстах в трех выше Тобольска, уносилась быстрым течением.

Сидя на веслах, путешественники гребли изо всех сил, боясь, что течение протащит их мимо Тобольска до того, как они достигнут противоположного берега.

Опасения, конечно, были преувеличены. Их снесло на самую малость, и можно было, оставив весла, направлять свою ладью по течению и любоваться городом, имя которого рождает в памяти столько различно звучащих имен.

Везде есть добрые старики. Для лодки нашлось надежное пристанище. Теперь можно на почту. Никаких писем. Значит, еще едут. Нужно оставить письма для матерей и отправиться на осмотр города. А может быть, им удастся найти квартиру, чтобы приехавшие сразу получили крышу.

Город поразил обилием церквей и немалым количеством тюрем. Увидели виденный ранее в учебниках истории памятник Ермаку Тимофеевичу. Ничего, но и не ах! Не очень благодарными оказались русские цари к этому простолюдину за его великие подвиги и дары.

Побывали и около дома, где жил последний царь. Внутрь дома не пустили. Было сказано ясно и коротко: «Нечего вам тут делать». Сказано так, как будто тут жил не свергнутый, а царствующий царь.

Для свежего глаза Тобольск и выглядел городом царствующего царя. В городе появилось немало бежавших с Урала, из Прикамья. Красная Армия была вовсе не так далеко, а самоуверенные бородатые, не обиженные размерами животов богатеи, будто отделенные океаном или неодолимыми горами, не допускали мысли, что куражиться им оставалось несколько недель. Колчак проиграл успешно начавшуюся для него кампанию. Ему уже не дают больше в кредит ни пушек, ни сигарет. Он не оправдал надежд, возложенных на него. От него отвернулся и сибирский мужик. Не голытьба, которая никогда не была с ним, не колеблющаяся середка-половина, но и зажиточная часть.

Глазам, видевшим, как лопается радужное ничто, выдутое из ничего, не нужны слова. Сколько их было слышано. Тобольск — город-тупик, из которого можно теперь выбраться только вверх по Иртышу, на Омск, да и то, кажется, с боями. Берега Иртыша неспокойны. Стреляют по судам. Оставаться здесь невозможно. И зачем только понадобилось отчиму послать их в этот город, в этот мешок? Нужно искать какой-то выход.

— А может быть, двинуть через северные моря? — спросил Гоголев не то Маврика, не то себя, а может быть, того и другого.

— Куда?

— Мало ли на свете стран… — сказал уклончиво Виктор, а затем, меняя предмет разговора, предложил отправиться на базар.

Базар всегда место неожиданных встреч. Неожиданной и совсем неприятной для Маврикия была встреча с бежавшим сюда после «расстрела» Аверкием Трофимовичем Мерцаевым. Его трудно было узнать, стриженого и безбородого, но ему легко было узнать Толлина.

Деликатный Виктор, поняв, что его друг встретил в Тобольске человека, которого нужно опасаться, не стал добиваться подробностей. Маврикий вынужден был торчать в подгорной части, где они нашли пристанище у старика паромщика.

Понимал, что воскресшему из мертвых и скрывающемуся здесь Мерцаеву едва ли захочется, предавая Толлина, открыть себя. Однако же не всегда логика бывает логичной.

Скорее бы встретиться с матерью и решить, как быть дальше. Жизнь окончательно стала недоброй. Она вязала такие узлы и петли, что иссякали последние силы и таяли те слабые надежды, которые выдумывали себе люди, чтобы хоть как-то поддержать себя.

Тобольск, где так недавно жили просторно, стал тесным и дорогим городом. За ночевку требовали чуть ли не месячную плату за этот же угол. А беженцы прибывали и прибывали.

Сидор Петрович до приезда в Тобольск еще на что-то надеялся, а приехав сюда, он сказал сыновьям:

— Дальше нам некуда подаваться, надо продавать лошадей и телеги.

Подтвердил это и Герасим Петрович, прибывший сюда на очередное переформирование: готовиться надо к самому плохому.

Услышав такие слова, Сидор начал распродажу. Беженцы из темных, еще надеясь, что куда-то найдется дорога, не очень торгуясь, купили непреловских лошадей.

Сидор, оказавшись при деньгах, теперь мог куда-то передвигаться на пароходе. Сыновья же его должны будут двинуть пешком в обратный путь, в Омутиху. Скажут, угнали с подводами, и вся недолга.

Мать посоветовала Маврикию пока не появляться у них на горе. Герасима Петровича расквартировали с остатками части в пересыльной тюрьме. Отчим все еще не знал, что пасынок нашелся. Маленькая Ириша, как и всякая девочка, была ближе к матери и, любя своего отца, все же считала, что ему совершенно не обязательно сообщать все.

Связь с матерью Маврикий поддерживал через Виктора Гоголева. И как-то Виктор сказал:

— Ты знаешь. Мавр, у твоего отца я встретил того бритого человека, которого мы встретили на рынке.

Это поразило Маврикия. Отчим был знаком с Мерцаевым, но не так близко, чтобы тот мог открыться ему. Может быть, поэтому осторожная мать и скрывает от мужа своего сына. Пришлось Виктору рассказать больше, чем хотелось бы. Виктор на это сказал:

— Давно бы так. Теперь я хоть как-то вооружен и в случае надобности могу защитить тебя. Мне кажется, они о чем-то сговариваются, — сказал Виктор. — Я не верю в предчувствия, но иногда они не обманывают. Я думаю, что теперь, когда белые на краю гибели, многие придумывают, как быть дальше.

Наблюдательный Виктор строил верные догадки, но узнать об их планах было невозможно. То, что они задумали, было неожиданно и для них самих, и они боялись спугнуть мечту о счастливо открытой для них Америке.

А открытие произошло совершенно случайно. Аверкий Трофимович Мерцаев после избавления от смерти бежал в Пермь. Там, видоизменив свое лицо, он встретился с Судьбиным.

Мерцаев не побоялся гробовщика, потому что знал достаточно о его подлостях, за которые наказывают только смертью. Судьбин тайно скупал краденые церковные ценности, думая, что подобного рода коммерция останется тайной. Так бы оно и было, если б Аверкий Трофимович не оказался конкурентом Судьбина по кощунственной скупке.

Встретившись в Перми, старые знакомые уточнили свои отношения. Судьбин пообещал сделать все от него зависящее. И он получил от Мерцаева инструкции и способы убеждения Нелли Чоморовой относительно возвращения не принадлежащего ей.

Нелли, прочитав из рук Судьбина письмо от своего чернобородого факира, сразу же поняла, что ей угрожает и как нужно себя вести. Она показала редкий образец оборотистости по превращению в деньги всего, что в них превращалось. И вскоре Судьбин вместе с письмом-отчетом вручил Аверкию Трофимовичу и деньги и ценности.

Благодаря за операцию, Мерцаев вознаградил гробовщика щедрым процентом и пригласил в загородный кабачок без вывески. Там они ужинали в обществе двух молодых дам, одна из которых любезнейше осведомилась, не интересуются ли господа долларами.

Вот тогда-то в бритой, похожей теперь на огурец голове Мерцаева блеснула мысль о побеге в Америку. И он с этого дня думал только об этом, строя один за другим планы осуществления единственной возможности сохранить купленную у солдата за карманные золотые часы жизнь.