– Я не стукнулась головой. Это такое упражнение, – ответила Лиззи. Она сжала губки в алую ниточку и чуть приоткрыла глаза, как будто разглядывая далекую планету, которую только она могла увидеть. – Это такое упражнение для прочищения мозгов. Развивает ум. Ничего ты не знаешь!

Лиззи еще раз ударилась головой о стену. Удар на этот раз был настолько громче, что она испугалась. Она почувствовала, как стена вздрогнула, и подумала, не повредила ли она себе кости черепа.

– Ух! – произнес за нее Генри. – Такой звук, что не может быть не больно. Мисс – Генри в последний момент вспомнил, что это надо добавить.

– Да нет, ничего, – ответила Лиззи. В ее глазах заблестели слезы, но она не могла бы сказать, откуда они взялись. Во всяком случае не от того, что больно ударилась головой, это ясно. Лиззи еще раз с силой откинулась к стене, и на этот раз удар заставил ее обеими руками схватиться за юбку.

– Я думаю, что вы такая умная, Лиззи, – не зная, что делать, сказал Генри, совсем позабыв добавить «мисс». – Зачем вы колотитесь о стенку? Так можно заболеть. Посмотрите, что с вашим…

– Мисс, – поправила его Лиззи самым противным голосом, на какой была способна, затем поднялась на ноги и попыталась принять царственно-негодующую позу. Юбка ее помялась, блузка прилипла к спине, а голова гудела так, будто в ней поселился рой пчел, но Лиззи это не трогало. «Жизнь – такая ужасная штука, – сказала она себе. – Жестокая и несправедливая, и я ненавижу ее до последней минуты».

Затем, вовсе не желая этого, она принялась жаловаться:

– Я хочу, чтобы мы вернулись домой, Генри. Вернуться домой и стать обыкновенными людьми… Иметь друзей, ходить гулять в парк, кормить уток… Ты не хочешь домой, Генри? Не хочешь?

Лиззи посмотрела на Генри, она раскраснелась, в глазах стояли слезы.

Генри не ответил, он посмотрел на свою подругу и шагнул к ней, но появление Юджинии остановило его.

– Лиз! – проговорила Юджиния. – Лиззи! Что такое?.. – Юджиния взглядом оценила всю сцену, отметила то, что, как ей показалось, она увидела, и поспешно встала между дочерью и бедолагой Генри. – У тебя нет работы внизу? – прикрикнула она. Голос ее задребезжал, как разбитое камнем стекло.

– Мэм, – ответил Генри. – Да, мэм.

Он сказал себе, что нужно уходить, что ему фактически приказали уйти, но два обстоятельства удерживали его на палубе. Первое: он хотел защитить свое доброе имя – у миссис Экстельм определенно сложилось неверное впечатление; и второе: беспокойство за Лиззи. Она ужасно расстроена, заметил Генри, и чувствует себя очень одинокой. Такой же одинокой, как он.

– Да, мэм, – повторил Генри, но не двинулся с места.

В голове у Юджинии вертелись десятки самых высокопарных фраз. «Послушайте, молодой человек, – представляла она себе свои слова, – я не позволю, чтобы вы неправильно вели себя с моей дочерью, я этого не потерплю, идите своей дорогой и не вздумайте попасться мне еще раз». «Боже, ведь я сделалась совсем, как бабушка, – кольнула Юджинию мысль. – Помешанная на правилах, матрона из Филадельфии». Такая трансформация потрясла ее.

К счастью, Лиззи спасла мать, не дав ей поставить их обоих в неловкое положение, что она обязательно сделала бы, произнеся положенные в таких случаях слова. Лиззи бросила из-за спины матери быстрый взгляд на Генри. Ее взгляд говорил: «Уходи. Пожалуйста. Со мной все в порядке. Пожалуйста». Генри не приходилось выбирать, он должен был подчиниться и ушел, понимая, что вслед ему смотрят и разглядывают и что с каждым его нескладным шагом он проигрывает во мнении. Он проклинал свои ботинки и брюки, особенно манжеты пиджака – они задирались вверх и все больше открывали костлявые запястья. Мать и дочь остались одни.

«Что я сделала не так? – спрашивала себя Юджиния. – Неужели Джордж прав? Я оказываю дурное влияние? Я пропустила момент, когда моя дочь выросла? Я слишком ушла в свои собственные мелочные заботы?» Юджиния задавала себе один за другим вопросы, но не находила ответа ни на один.

– Лиззи… дорогая… – проговорила наконец Юджиния, не зная, что сказать дальше. Но Лиззи и не дала ей говорить, сердито бросив:

– Не понимаю, почему у меня не может быть друзей.

– Но друзья, Лиззи… – Юджиния чуть было не добавила: «твоего круга», но вовремя спохватилась. Впрочем, в этом-то вся соль, разве не так? – решила Юджиния. От осознания этого Юджиния почувствовала себя отяжелевшей, старой и абсолютно одинокой.

«Эту мысль меня приучали пронести через всю мою жизнь, передать ее детям, – думала Юджиния. – Это то, что я запоминала с французским, искусствоведением и правилами хорошего тона: существуют люди, которых не выбирают в качестве друзей и в которых не следует влюбляться, и существуют границы, которые никогда нельзя переступать».

– Если бы мы были дома, у меня были бы друзья, – стояла на своем Лиззи. Прозвучавшая в словах дочери озлобленность застала Юджинию врасплох. У нее было такое чувство, будто ей нанесли неожиданный удар в грудь, будто в темном переулке на нее напал грабитель.

– Но ведь ты не дома, – ответила Юджиния таким же резким тоном.

Юджиния хотела сказать совершенно другое. Ей хотелось быть доброй, утешить, ей хотелось быть матерью, которая может положить руку на хрупкое плечо дочери и вывести ее на безопасную дорогу. Но нужные слова не находились, и ничего не оставалось, кроме как говорить чужими заезженными словами.

– Я ненавижу этот корабль, – внезапно захныкала Лиззи. – Меня тошнит от него. И я ненавижу занятия, которые вовсе не уроки, и учитель – не учитель, а кузен. Я ненавижу этих подлиз Джинкс и Поля. И я никогда не могу поговорить с тобой. Мы всегда должны быть послушными и носить эту дурацкую одежду, и смотреть, как таскает свое брюхо эта старая жирная курица миссис Дюплесси. Папа везет нас в какое-то совершенно ужасное место и я не знаю, зачем…

Лиззи готова была продолжать и продолжать, но мать остановила ее словами, сами собой слетевшими с ее языка.

– Ты девочка, Лиззи, – и поскольку ты женщина, то приходится делать, что тебе скажут. Ты меня понимаешь?

Юджиния проговорила эти слова каким-то чужим, несвойственным ей голосом, как будто говорила вовсе не она, а кто-то другой.

– Ты никогда не жалуешься. Никогда не болеешь. Никогда не устаешь…

Юджиния совершенно забыла про Лиззи, она уговаривала саму себя.

– Ты никогда не отказываешься, – она не могла остановиться. – Никогда не отступаешь…

Лиззи с удивлением смотрела на мать – не понятно, о чем она говорит.

– Так это же ты, мама! – наконец удалось вставить ей. – Это же ты! Вовсе не я.

Джордж сидел в своем кабинете и наливал в стакан виски с содовой. За последнее время он, по-видимому, был способен только на это. Он страшно нервничал и трусил. Корабль упорно шел своим курсом, с каждым днем Борнео становился все ближе.

– Скоро мы будем недалеко от Суматры и Селат-Сунда, – громко произнес Джордж и тут же постарался выбросить эти названия из головы. – Скоро мы пройдем маяк в Танджонг-Дату… Скоро увидим Саравак…

Джордж не слышал, как Юджиния постучала в дверь, и не слышал, как она вошла. В этот момент все его внимание переключилось с проблем, которые ему угрожали, на графин, который он держал в руках и недоверчиво разглядывал. Он старался сопоставить трудности, вытекающие из желания плеснуть в стакан еще виски, с суровой необходимостью поставить графин на место.

– Джордж! – позвала его от двери Юджиния. Не последовало никакой реакции.

– Джордж, – повторила она. Джордж медленно повернулся к ней.

– А, я не слышал твоего стука, моя дорогая. После сосредоточенного общения с графином в такую жару он походил на лягушку, слишком долго находившуюся на солнце.

– Я постучала два раза, – с вызовом ответила Юджиния. – Потом вошла.

– А, – сказал Джордж. Он произнес это с той же серьезностью, с какой разглядывал графин. – Вошла…

– Мне нужно поговорить с тобой, Джордж, – не отступала Юджиния. Она села в кресло, сложила руки на коленях и пристально посмотрела на мужа.