– Риск! – почти завизжал Карл. – Избежать риска? О чем ты говоришь?! Если все пройдет, как задумано, мы будем в состоянии контролировать…

– А если не пройдет? – медленно, ровным тоном произнес Турок.

– Если не пройдет… – начал Карл и замолчал. Ни тот, ни другой не пошевелились. Каждый знал собственную позицию, но не знал позицию другого. Карл мог думать, что отец стал безнадежно немощным и дряхлым, и полагаться на него нельзя. Но полностью он в этом не был уверен.

Турок же мог чувствовать, что его запугивают, стараются загнать в угол. Он также мог предполагать, что Карл взял дело в свои руки, но все равно боялся, что ему это не удалось. Или, наоборот, что это ему удалось.

Старый Турок решил довести разговор до конца.

– Так если не получится?.. – повторил он.

– Мы оба знаем ответ… – не задумываясь, ответил Карл.

– Но кто же вы тогда? – Лэнир Айвард шлепнулся лицом прямо в грязь. Он не понял, толкнули его или он споткнулся, но решил не вставать и лежать, притворяясь, что не может идти. – Кто вы? – прошептал он еще раз. – Если вы не Сех, то кто вы?

Лежать на земле в джунглях было отвратительно. Пока он шел, от нее пахло ужасно, но сейчас стало просто невыносимо. Между опавшими листьями ползали дождевые черви в палец толщиной, за ними ковыляли какие-то насекомые с заостренными крыльями. Лэнир боялся пошевелиться, чтобы не вляпаться в них.

– Встань! – приказал ему малаец. Бугис и ибаны вернулись к ним. – Поднимите его, – велел он им, но Лэнир этих слов не знал. – Понесете его до конца.

Лэнир безучастно наблюдал за тем, как татуированные руки воинов подняли его в воздух. Он решил, что лучше не сопротивляться, а потом посмотреть, что будет.

Воин-бугис пристально смотрел на него, и Лэнир подумал: «Он оценивает меня, примеривается, ведь они все еще каннибалы».

– Опустите меня! – простонал Лэнир.

– Будешь идти? – спросил малаец.

– Не могу!

– Тогда тебя понесут. Как свинью.

Лэниру связали руки и ноги и подвесили его на шесте.

– Прошу вас, убейте меня здесь. На прау есть деньги… драгоценности… Все ваше. Только не несите меня так.

– А кто хочет убить, ваше высочество? – с издевкой произнес малаец. – Я думал, ты хочешь поговорить с Мат Салехом?

Турок наблюдал за сыном. Казалось, часы на камине затикали громче, и тиканье расшевелило мысли старика.

«Лэнир Айвард, – молча перечислял он имена, – мятежник по имени Махомет Сех, яхта с трюмом, набитым «спрингфилдами», Бекман и его человек, которого он назвал Брауном. Сэр Чарльз и Николас Пейн…» Потом он запутался в других именах: семья Нобелей в Баку, братья Самьюэл, «Стандард ойл», «Ройял Датч»…

– Так что ты скажешь, отец? – Голос Карла вывел старика из оцепенения. – Я не могу действовать, если ты не скажешь, что нужно делать.

– Нет, – отчетливо произнес Турок. – Этого ты сделать не можешь. И никто из вас не может.

Ему показалось, что его тащат через джунгли целую вечность. Начало темнеть, потом наступила темная ночь. Лэнир заснул, потом проснулся. Ему снились сны, как в лихорадке. Он видел Англию, квартиру на Кэдоган-сквер. В комнатах было так светло, как будто на полу лежал снег. Соблазнительно пахло копченой селедкой или тостами с сардинами. Под пуховой периной в постели лежала теплая грелка.

Ужасно саднило запястья и щиколотки. Он раскачивался на шесте вперед-назад, как добытая на охоте косуля или купленная на рынке свинья. Потом впереди заалел огонек. Малаец шепнул что-то бугису, бугис – ибану.

Процессия остановилась, и малаец побежал вперед. Лэнир слышал его свист. Ему ответил крик птицы. Послышались топот ног, крики людей. Шест, на котором он висел, развернули в воздухе. В лицо ударил свет факелов. Потом его бросили на землю.

– Мой ответ, – медленно повторил Турок, принимая какое-то решение, заново открывая что-то в себе и своей семье. – Ты знаешь мой ответ. – Слова шипели, как раскаленный металл на холодном ночном воздухе. – Мой ответ такой, каким будет всегда. Такой, каким был всегда. Мы пошлем Бекману телеграмму. Дадим ему указания… те, что нужно… Что, если Лэнир, или Браун, или султан подведут нас… Остальное ты знаешь сам, так ведь, Карл? Во всяком случае, ты говоришь, что знаешь.

Ты думаешь, я стар и слаб, и ты сидишь и ждешь, предвкушая скорое освобождение из-под моей опеки. «Потерпи, – говоришь ты себе, – осталось совсем немного. Все будет моим». Но ты слишком недооцениваешь меня. А это значит, ты не выдержал еще одной проверки.

Старик снова подумал о Поле, представил себе, как внуки играют в саду или ныряют с плота в пруду. Он бы отдал все, если бы можно было собрать их тут вместе. Отдал бы все, что имеет.

– Но смотри, только не допускай и на миг мысли, – с усилием продолжал Турок, – только не допускай мысли, что меня можно списывать со счета. Что у меня сдали нервы.

Веревки перерезали, и малаец рывком поставил его на ноги.

– Мат Салех, – услышал он шепот. – Махомет Салех. Мохаммед Сех. Мат Салех… Туан,[44] это наш раджа-мада.

– Сенанг сини, – попытался произнести Лэнир, но язык у него распух и не ворочался. «Мне здесь хорошо, – хотел он сказать. – Покойно. Пожалуйста, дай мне отдохнуть».

– Ружья? – услышал он. И больше ничего. Над ним продолжал маячить человек высокого роста, но, кроме этого слова, он не произнес ничего.

– Экстельм… – пробормотал он. – …«Альседо»… Они на пути…

Потом его тело осело, как мешок, и он уже не мог говорить.

Уже засыпая, он услышал, как этот человек заговорил снова. Он громко рассмеялся:

– Селамат белайяр. Доброго пути.

И не было во всех необъятных джунглях никакого другого звука.

Юджиния подумала о запахе глицинии, вернее, она вдыхала этот запах, глядя на увивающие стены и крышу бельведера в доме бабушки вьюны, вокруг которых гудит множество пчел и которые очень похожи на фиолетовый дикий виноград. Даже не развернувшиеся еще листики глицинии издают запах, а когда раскрываются, развертываясь вверх, то выбрасывают вам на голову не видные глазу, на ощупь похожие на воск капельки сока, от аромата которого захватывает дух. Молодые листики покрыты волосиками, как кошачьи лапки, и окрашены в такой бледно-зеленый цвет, что их можно было бы принять за тоненькие кристаллики льда на замерзшей луже.

Юджинии никак не удавалось стряхнуть с себя эти воспоминания. Кроме этой картины, она ничего больше не видела. Все ее окружение в эти послеобеденные часы исчезло. Исчезли ее палубное кресло и плетеный поднос, ее книги, письма и чернильница, соломенная циновка, на которой провалялись все время утренних уроков ее дети, исчезли даже белые поручни и безупречная линия, которую они обрисовывали на фоне беспорядочно вздымающихся волн.

«Я помню запах глицинии, – записала Юджиния в свой дневник, потом быстро приписала: – 20 октября 1903 года – где-то в Индийском океане, мой первый день на воздухе!»

«В саду дома моей бабушки в Филадельфии был маленький бельведер, построенный больше из глицинии, чем из дерева. Стебли глицинии были очень старые и сучковатые. Они торчали во все стороны, залезали внутрь и вылезали из окон наружу, обвивали здание со всех сторон. Когда глициния цвела, все там поглощали цветы.

Каких только там не было расцветок: белые цветы, лавандовые, бледно-лиловые и темные, как ночь, пурпурные. А сколько же там было пчел! Толстые, довольные пчелы так глубоко залезали в бутоны, что их можно было и не заметить, если только не посмотреть почти вплотную. Глициниевый мед – идея. Никогда не пробовала глициниевого меда. Возможно, он слишком сладок для людей. Это нектар для богов».

Юджиния отложила перо. Все не то. Она хотела написать совсем не это. Она с удовольствием вырвала бы страницу и начала бы сначала. Но она взяла себе за правило: то, что написано, должно остаться. Вот почему нужно быть осторожной, напомнила себе Юджиния. В ушах звучало первое правило тетушки Салли Ван Ренсело: «Нужно планировать заранее, моя дорогая. Никогда не пиши ничего, что будет потом стыдно прочитать».