Она вскинула на Тони голубые холодные глаза:

— Вы испачкались в губной помаде.

Тони не спеша вынул белый носовой платок и обтер губы.

В некотором смущении он спросил:

— А ты никогда никого не пачкаешь своей помадой?

Бетти глянула на его губы, потом посмотрела ему прямо в глаза и, не удостоив его ни полусловом, снова углубилась в свою книжку.

Тони мрачно уставился на нее.

— Господи боже мой! — взорвался он. — Чертовски интересная, наверное, книжка? Что это? Библия?

Даже не глянув на него, Бетти отпарировала:

— И что это вы постоянно употребляете бранные слова?

Тони не сразу нашелся, как ответить на такой дурацкий вопрос.

— Черт, да что тут такого?

Так и не дождавшись ответа, он в прескверном настроении вышел из магазинчика и зашагал по улице. Если откровенно, как на духу, он не находит ничего порочного, аморального, короче, плохого ни в ночи, проведенной с Руф, ни в том, что произошло только что в кабинке для прослушивания пластинок. А главное — почему-то он не мог отделаться от согревающей его мысли, что Бетти, возможно, было бы неприятно узнать, чем они с Джун занимались. Она, наверное, посчитала бы это чем-то недостойным, а то и непотребным. Тони озадачила — пойди пойми почему — собственная озабоченность тем, что могла подумать Бетти.

Три дня в этом отвратительном городишке. Три долгих, гнусных дня в мертвом городе, да еще и с Руф на шее. «Я тебе зубы выбью, Руфочка. Чтоб ты сгинула, Руфочка! Знаешь что, Руфочка? Ты просто омерзительна! Как, черт возьми, ты ухитрилась стать столь тошнотворно-примитивной в свои шестнадцать лет?»

Тони прошелся по Главной улице и завернул в бильярдную.

Заказал пиво, потом еще, затем велел бармену подавать ему пиво, пока он не свалится с табурета.

Вечер пятницы. Отвратительный, невыносимый, унылый вечер пятницы. Близится суббота, субботняя ночь больших дел в Напе. Масса развлечений: сахарные тянучки, рассматривание витрин, чтение книжек. «А, мать их! Напа — дыра из дыр, и я застрял в ней, как пробка в бутылке. Боже, как же вернуться во Фриско?» Тони и раньше приходилось отлучаться по делам, но он всегда знал, что через день-два вернется домой. И даже тогда постоянно скучал по родному городу. А ведь сейчас его вынужденная отлучка может затянуться на месяца два и больше. Тони хотел связаться с Анджело, но звонить ему разрешалось только по субботам. Он жаждал немедленно прыгнуть в «бьюик» и рвануть, не оглядываясь, в свой город, проехать по Маркит-стрит, пройтись по родным улицам.

Он неожиданно поймал себя на том, что представляет, как они прогуливаются по маленьким переулочкам с Бетти, заходят в уютные ресторанчики и бары, удаленные от шумных улиц. Они, оживленно беседуя, располагаются в интимном полутемном кабинете, заказывают хорошую выпивку перед обедом. Тони встряхнулся. Опять это наваждение. Опять Бетти. Не впервые он замечает за собой, что не может отделаться от мыслей о ней, мечтает о выходе с Бетти в свет. Тони помотал отяжелевшей головой, допил незнамо какое по счету пиво. «Да, Тони, — сказал он себе, — выбирайся-ка, да поживее, из этой западни. Ты теряешь здесь последние шарики».

— Эй, — позвал он бармена. — Налей еще. И выпей сам, я угощаю.

— Не откажусь, спасибо.

— Это столица, — принялся рассуждать Тони. — Сердце винного края. А куда, к черту, делось горячее сердце края виски?

Недоуменно взглянув на него, бармен нацедил два стакана пива.

— А ты тут новенький, а, приятель?

— Я тут старенький. Я совсем стар и сед. Я мертв.

— А… — понимающе отозвался бармен.

— Послушай, когда тут случится что-нибудь эдакое? Из ряда вон?

— Чего? Что-то я не пойму тебя, парень.

Тони попробовал сосредоточиться:

— Знаю, знаю. Чего я не знаю — так это зачем я спрашиваю. Меня уже тошнит от пива. Плесни-ка мне бурбона.

— Слушай, парень, ты же знаешь, у меня нет бурбона. Так что расслабься.

— Капни мне бурбона, пока я не разнес твою халабуду.

Бармен подобрался, насторожился:

— Эй, послушай, не надо буйства. Мне чего-то не хочется звать копов.

— Буйство, — повторил Тони. — Великолепно. Копы? — Он громко заржал. — Копы? — Сунув руку в карман брюк, он извлек толстую пачку зеленых. — Вот они где, твои копы, отец. В моих руках. Вот в чем суть копов.

Бармен глянул на деньги, потом в перекошенное лицо Тони, затоптался, нервно постукивая каблуками.

— А, черт, — бормотал Тони. — Забери, сколько я тебе должен, и я слиняю из твоей рыгаловки.

Бармен суетливо извлек десятидолларовую купюру. Тони запихнул пачку в карман и вышел, отмахнувшись от сдачи.

Черт побери, можно вернуться в отель. В книжную лавочку он больше не заглядывал. Не хотелось видеть Бетти. Почему?

Шут его знает почему. А Джун могла и подождать — пусть разогреется в своей кабинке. Правда, в отеле ждет Руф. Ладно, там хоть есть выпивка.

Руфочка. Тони так и не отправил пока опробованную свежую плоть во Фриско. Можно чем-то развеять скуку. Юной Руфочке он выпишет билет в бордель. Ку-ку, Руфочка, счастливой дороги.

Тони ускорил шаг… Руфочка уехала на следующий день.

Тони поцеловал ее на прощанье и с облегчением подсадил в автобус.

Субботняя ночь. В Сан-Франциско клубы, как по собственному опыту знал Тони, заполнятся принаряженными господами и дамами, вышедшими на «разграбление» города; они будут пить и веселиться, слушать отличные оркестры, наслаждаться отборными яствами и напитками, соприкасаться коленками под столом, украдкой лаская друг друга. Такси будут с визгом шин брать повороты, клаксоны — гудеть, вагончики фуникулеров — тренькать, охранные сирены — выть, ноги — шаркать по тротуарам, из открытых дверей баров, салунов и кафе будет вырываться многоголосье гуляющего люда. Как обычно, много шума, жизни, движения, цвета и живых мужчин и женщин. Сан-францисских женщин — гордых, умных, привлекательных, пухлых, стройных, общительных; сан-францисских женщин, со своими смуглыми, суровыми кавалерами с жесткими глазами.

В Напе же развлекались танцами на улице.

В шесть часов вечера здесь наступала полная тишина, если не считать глухого урчания редких машин; ничего похожего на милое Тони вавилонское столпотворение. Такая мрачная тишина, наверное, в гробу, зарытом на шестифутовой глубине на кладбище, да еще и с заклинившей крышкой. Тони зло выбивал ногами крышку завтрашнего дня, руля по дороге куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. Танцы начинаются в семь вечера и должны были стать его последним приключением в сонных джунглях Напы. Ранним вечером он проводил Руфочку, потом откровенно потолковал еще с несколькими девушками, с которыми познакомился за последние четыре дня. Пока что Руф оказалась единственной зафрахтованной им кандидаткой на сладкую жизнь во Фриско, да он и не торопился особенно с вербовкой. Времени у него навалом. И даже больше, чем нужно. И во всем виноват ублюдок Анджело — это он послал Тони на разборку, которая обернулась столь печальными последствиями. Анджело… Ну невозможно его не возненавидеть. Сидит себе в своем кабинете, сосет сигару и загребает деньжищи, пока хлопотуны вроде Тони выкладываются вовсю.

Все так, как в прежние времена, когда Тони шестерил на Свэна: мальчик пахал, а Свэн копил бабки и славу.

Устроители организовали танцы вблизи городского центра, для чего отгородили улицу на протяжении целого квартала. Когда Тони подошел туда без четверти семь, в загоне собралась уже приличная толпа. Он и не подозревал, что в городке наберется столько народу. На тротуаре высились подмостки для оркестра, который пока еще не появился. Тони пробирался, озираясь, сквозь толпу. Кругом вертелось множество юных девочек и парней, да и некоторые немолодые соблазнились тоже. Тони узнал стройную девушку, с которой танцевал в зале мэрии, остановился, перекинулся несколькими словами и пошел дальше.

От одного сознания того, что здесь он проводит последнюю ночь, ему полегчало. Завтра он двинется в путь к новому месту назначения — Фрезно, Сакраменто… Он может даже добраться до Лос-Анджелеса и Голливуда. Уж ему-то найдется работка в Голливуде. Да где угодно — лишь бы в границах штата, Анджело не советовал ему заскакивать на чужую территорию.