— Да… — вдруг очень искренне пожаловалась она, — девственность имеет свои отрицательные стороны — и вздохнула. — Вы понимаете, Леонид… Я решилась на этот… скажем так — рискованный эксперимент… по совету вашей ближайшей подруги. Ближайшей… или — достаточно близкой? — у нее вырвался короткий нервный смешок, похожий на куриное квохтанье. — И я говорю не столько даже об интимной стороне… этого самого… — она мучительно морщила лобик, отчего белёсые бровки поползли вверх, и подыскивала нужное слово для обозначения наших намерений.

— Я прекрасно понимаю, Леонид, что могу окончательно подорвать свой педагогический авторитет… Я очень надеюсь на вашу порядочность и скромность. Вы ведь никому, никогда… не скажете?!

— Да вы не дрейфьте, Людмила Тимофеевна, — выпалил я. — Я не расколюсь!

Она, пристально глядя мне в глаза при не слишком ярком свете керосиновой лампы, медленно, снизу вверх, одну за другой начала расстёгивать мелкие пуговки блузки.

— Мне раздеться… совсем?

Я молча кивнул. Она распахнула кофточку по плечам на обе стороны. Лифчик она не носила. И мне сразу стало ясно — почему: то, что открылось моему взгляду, никак нельзя было назвать этим прекрасным волнующим словом «грудь»! Её чуть намеченные выпуклости походили на два злокозненно вскочившие рядом и уже начавшие созревать фурункула… К ним страшно было прикоснуться, не говоря уже о том, чтобы потискать, помять, поцеловать соски или по-иному жадно поиграть ими. Их было боязно даже тронуть: а вдруг — не дай Бог, гнойнички прорвутся?!

Так же медленно, откинувшись на подушку и чуть изогнулись, она стянула с ног длинные — до колен — чёрные панталоны и аккуратно отложила, сунув под подушку.

Её ляжки не сходились вместе, там, где положено, и я успел каким-то краешком сознания подумать, что между ними вполне свободно поместилась бы моя ладонь — в ширину… Ноги её своим синюшным отливом и пупырчатой кожей напоминали окорочка ощипанной, большой, но тощей, явно плохо кормленной курицы.

Она притянула меня к себе вплотную и сделала не слишком умелую попытку меня обнять. И тут…

И тут со мной произошел полный и окончательный провал. От нее пахло не влекущим запахом молодой, цветущей, здоровой женщины, ну — как от Тамары или Надежды, нет! От нее круто несло острым резким духом, как от попавшей под сильный ливень мокрой псины…

И я… я не смог не то, чтобы сделать то, ради чего был зван, а именно — наглядно и убедительно продемонстрировать ЭТО, другими словами — использование заокеанского резинового костюмчика, устройство для безопасного секса… Я не смог вообще ничего: мой орган, который являлся самым необходимым приспособлением для демонстрации, вообще не встал на боевой взвод!

Но признаюсь — бежал я все же с некоторым облегчением, оставив сзади развернутый и готовый к боевым действиям фронт… ага, приходят в голову дезертирские ассоциации! — фронт любовных утех…

Ха-ха! Да, признаюсь, — я дезертировал именно с этого фронта, бросив уже вполне готовую к употреблению женщину…

Плохо, конечно, что она была еще и моей учительницей. В смятении постыдного и поспешного бегства я, разумеется, не прихватил никакой дополнительной литературы к работе, которая так перспективно маячила мне в не столь уж отдалённом будущем.

Да и вообще… О моей работе на животрепещущую тему «Я всю свою звонкую силу…» как-то само собой больше разговоров никогда не возникало. А вскоре, уже после новогодних каникул, и сама вдохновительница внеклассной работы перевелась от нас в какое-то другое место. Я не слишком жалел об этом, но надеялся, что там ей с неформальным общением повезёт больше…

Как всегда, незаметно подкралась осень. Наина, Тамара и я пошли в девятый класс, а Надежда, соответственно, — в десятый. И нашу летнюю вольницу взяла под строгий контроль школа. Учёба наша, конечно же, при постоянном… гм… как бы это помягче выразиться? — внепрограммном увлечении шла ни шатко, ни валко. Мы не были, разумеется, вопиющими двоечниками, но и особенно выдающихся успехов в деле освоения обязательных школьных предметов не показывали.

Да какая там, к чёрту, физика?! «Тело, погружённое в жидкость». Кого это волнует?! Тело — это то, что имеется у Надежды, и у Наины или Танюры! И главное, что следует знать, и к чему надлежит стремиться — это к телу, погружённому в тело!

Особенно хорошо становилось нам всем вместе в хмурые октябрьские вечера, когда за окнами заунывно шумел ветер, горстями швыряя в стёкла мокрые жёлто-красные листья, и словно бы из огромной садовой лейки струился затяжной холодный дождь. А некоторые, — особенно любопытные листья: то ольха, то клён, то фестончатые кругляшки осины — так и прилипали к оконным стеклам, словно бы подглядывали, — а что это там у них делается?! А тут… от белёного бока жарко натопленной печи тянуло ласковым теплом, и так блаженно было валяться на наших обширных сенниках! Особенно — когда одна моя рука лежала и по очереди то стискивала, то отпускала полушария наинкиных грудей, а другая — поглаживала твёрдый язычок сикелька в татьяниной промежности, от чего она постанывала сладостно, словно мурлыкала…

Я лежал воистину как сказочный эмир в гареме, а тело моё, невесомое, как голубиное перышко, будто бы плыло над землёй на воздушной подушке. Я, вероятно, мог бы тогда считать себя абсолютно счастливым человеком, — если бы мог задуматься об этом.

Окончание первой учебной четверти мы решили отметить чем-то новым. И в голову Надежды пришла, как всегда, свежая, неожиданная идея.

— Устроим «День открытых дверей»! — заявила она как-то вечером. — Лёнечка, тебе придется поработать! Устроим спортивные соревнования… в нашу собственную честь! Делаем раздельный старт… дистанцию… ха-ха! — проходим на время. Кто позже всех кончит… ха-ха-ха! — тот и выиграл! Время буду засекать лично, вот по этому секундомеру. Это я у нашего поддатого физрука выпросила, сказала, — мол, для личных тренировок. Он ко мне хорошо относится, наособицу, всё полапать налаживается, физручина наш однорукий, — призналась она, показав нам язык.

— Личные тренировки?! Да уж… — в некоторой растерянности пробормотал я.

И поскольку это оказалось правдой, — мы стали готовиться к раздельным стартам!

— Ну, с кого начнём? — деловито осведомилась Надежда, держа в руке секундомер. — И с какого момента будем засекать время?

— Как вошёл… — тихо предложила Наина.

— Нетушки! — возразила Татьяна. — У нас у всех это… вход разный. С того, как первый раз внутри дёрнулся!

— Заметано…

И Надежда скомандовала звонким судейским голосом:

— Внимание! — и взяла в руки секундомер. — На старт!

Первой в этом, как вы понимаете, нешуточном соревновании я выбрал Татьяну. Она и вообще-то всегда кончала быстро — в полном смысле слова была слаба на передок. Стоило только немного помять, потискать её грудь и пару минут потеребить сикелёк — готово, она уже мокрая…

И в этот раз с Танюрой я покончил в темпе. Не успел я ещё как следует разогреться, как она уже подала условный словесный сигнал:

— Ой! Мамочки! Кон-ча-ю!

И на последнем звуке Надя, стоявшая возле нашей пары наготове в позе строгого судьи, нажала рычажок секундомера.

— Не рекорд! — фыркнула она. — Короткая дистанция!

Я же, не снимая заморского дружка, тут же переключился на Наину, легко и весело вошёл в неё, а она счастливо хохотнула и шутливо захлестнула мою шею своей великолепной косой, притянув на грудь.

— Ну уж, Лёнчик, постарайся… А не то — задушу… — проворковала она. — Сделаемся, чтобы от нас пар шёл!

Честно признаюсь: на этом этапе соревнования я немного сплоховал, а точнее говоря — сам закончил дистанции чуть раньше партнёрши, но она, к счастью, не успела этого заметить, потому что через несколько мгновений, когда я ещё двигался по инерции, — словно бы взорвалась:

— А-а-а-а! Кон-ча-ю-у!

Щёлкнул судейский секундомер.

— А меня, значится, оставил на закуску? — задумчиво спросила Надежда. — Ничо, Лёнчик, я наверстаю. Уж этот-то результат… ваш… я перекрою! Ну, девоньки, пошли на кухню, надо нашего главного участника… с его… эстафетной палочкой… поддержать, подкормить на дистанции. Пусть отдохнёт да силёнок наберётся.