Берди расстегнул на морозе брюки, снял набрюшник и сказал:

— С возвратом. Это мамин сувенир. Моя мама — кассирша из «Армии спасения».

— Закусывать нужно, — огрызнулся Тибор.

— Возьми! — сказал Берди, — Это самая крепкая кожа в мире. Стяни этим ремнем носилки, Сонни тебе потом свечу поставит.

— Постучи по дереву, болтун! — Тибор рассердился, но набрюшник взял.

Впереди послышался знакомый посвист: длинный и два коротких, сквозь передние зубы.

Это вернулись из охранения Бастер с Тэксом.

— В полумиле — одноколейка. Охраны никакой, — доложил Бастер. — По дороге нас кто-то обстрелял и исчез, лесник, что ли.

Бастер чувствовал себя, судя по всему, как дома.

— Бастер чокнулся, — сказал Джину Тэкс. — Я своими глазами видел вооруженных эскимосов. Человек шесть. Они стояли за стволами деревьев в сорока шагах. Стояли и смотрели на нас узкими глазами. И не двигались.

— Это ему померещилось от страха, — сказал Бастер.

…Ку-5 похожа на замазку. Из нее можно лепить лошадей и бабочек. Ее можно взять в рот и жевать, как жевательную резинку. Ее можно забросить на дно реки, она там пролежит хоть год — ей ничего не сделается.

Ку-5 — пластик с особым нравом — мрачное орудие взрыва.

Прилепи этот пластик к стальному рельсу, вставь капсюль-детонатор, пусть только он сработает — и ты увидишь, что таится в этом мирном пластике.

Все было сделано как нужно: они заминировали железнодорожное полотно, поставив вместе с Ку-5 взрыватель МЗД (мину замедленного действия). Замаскировав минированный участок снегом, отошли в лес.

Через час, когда они были от железной дороги на расстоянии примерно двух миль, до них донесся звук взрыва.

Потом пошел слабый снег и мороз ослабел.

На длинном конце веревки, за спиной у Бастера, болталась разлапая ель. Он шел замыкающим. Ель в такт шагам раскачивалась, заметая лыжню. Снег припорашивал следы ели. Однообразное движение — шаг за шагом, вот так и нужно идти, не спеша, враскачку.

Джину невольно вспомнились слова Лакки: «Так и будем жить, пока не убьют или не ранят, от госпиталя до госпиталя, от отпуска до отпуска, от женщины до женщины».

«Рановато, брат, ты начал себя жалеть, — с неудовольствием подумал о себе Джин. — Все только начинается… Подумаешь, холодно, Чукотка, ночь, безмолвие. А джунгли лучше?»

«Лучше… Лучше кто угодно, только бы не русские». «Это почему же?» — продолжал он внутренний диалог.

«Не знаю. Странный край, странные люди: стоят за стволами — и не стреляют».

Где же хотя бы белые совы, или олени, или тундровые волки, черт возьми!

За спиной только хруст, хруст и ощущение, что что-то должно случиться.

Вдруг вскрикнул Тэкс:

— Они! Это они!

Джин остановился. Поглядел вправо — никого. Впереди — никого.

Тэкс упал в снег, изготовился к стрельбе. Наконец Джин увидел их.

— Левее холма! — крикнул он. — Градусов двадцать. Ориентир: группа елей.

Оттуда (Джин это четко слышал) по-русски прозвучала отрывистая команда:

— Огонь!

— Ложись! — скомандовал Джин. — Огонь!

У него за спиной заработал легкий пулемет-браунинг. Это стрелял Тибор: пятьсот пуль в минуту.

Меж стволов заметались тени, и сразу же безмолвный лес ожил, наполнился криками, руганью, стонами, лаем собак, проклятьями.

Русских много! Они были в белых маскхалатах и шли со всех сторон.

Джину показалось, будто он лежит в центре вертящегося карусельного круга. И снова чья-то команда

— Взять живьем!

Прямо к нему шел человек в собольей шкуре, в меховой шапке с длинными ушами: чуть сплюснутое желтое лицо, широкие скулы, узкие лезвия глаз.

Джин выстрелил в него в упор. Очередь! Еще одна! Соболья шкура эскимоса задымилась. Желтая кожа на скулах человека собралась в складки — он улыбался.

Под ногами по-прежнему поскрипывал снег. Издалека доносились шум автомобильных моторов, неразборчивые русские команды. За спиной скрипел снег под ногами конвоиров. Джин старался определить по этому звуку, сколько человек сопровождают его. По меньшей мере трое, казалось ему. Изредка спины его касался ствол карабина и слышался грубый голос — «лефт» или «райт» — тогда он поворачивался влево или вправо. Он старался считать эти повороты, считать шаги, но вскоре сбился и был на миг охвачен паническим чувством полной дезориентации в пространстве. Задубевшая на морозе прорезиненная ткань мешка, надетого ему на голову, жгла щеки. Виски сжимала полоска пластыря, которым ему заклеили глаза. Сжимая зубы, борясь со страхом, Джин шел вперед в полной пустоте и темноте. Все же несколько раз ему показалось, что по лицу его скользнул свет, то ли свет прожектора, то ли свет ручного фонаря.

— Стоп! — рявкнул голос сзади. Он остановился. Проворные руки снова — в который раз! — обыскали его одежду.

— Апстерз! — скомандовал голос. — Вверх!

Он поднял ногу и опустил ее на вибрирующую ступеньку. Он качнулся.

— Иванчук, поддержи гада, а то свалится, — сказал кто-то по-русски.

Сильные пальцы впились в локоть. Джин стал подниматься по качающемуся трапу. Он насчитал двенадцать ступеней, когда снова послышалась команда «стой», и вслед за этим сильный удар сапогом в зад сбросил его на металлический пол.

— Эй вы, полегче! — крикнул Джин. — Не имеете права так обращаться с американским гражданином!

— Чего он орет, этот Джек? — пробасил кто-то рядом.

— Жалуется на тебя своему президенту, — сказал человек, отдававший команды на английском языке.

Раздался хохот. Джина взяли за ноги и оттащили в сторону. В течение десяти-пятнадцати минут в непосредственной близости от его головы стучали кованые сапоги, он чувствовал, что мимо волокут какие-то тяжелые предметы, шла торопливая спорая работа, иногда откуда-то издалека и снизу доносились матюки.

Промерзший металлический пол, казалось, прожигал его тело даже через арктическое белье. Вдруг в какой-то момент Джин перестал чувствовать холод, дрожь прекратилась, тело охватило странное, почти блаженное оцепенение, и словно наяву он увидел обеденный стол в вашингтонском отеле «Уиллард», гигантского красного лобстера, украшенного яркой зеленью, булькающее в медной чаше горячее прованское масло, сверкающий прибор, крахмальную скатерть… Вяло прошла через мозг мысль, что это, должно быть, начинается «холодная эйфория», предвестник глубокого обморожения.

Джин собрал все силы, скрипнул зубами, напружинил мускулы. Несколько мгновений ему казалось, что он плывет в ватном море, продирается на поверхность из ватной удушающей глубины. Он выплыл на поверхность в тот момент, когда захлопнулись двери люка и в самолете наступила тишина. Тихо, опять же как сквозь вату, загудели реактивные двигатели. Что было силы Джин заголосил песню из «Ревущих двадцатых»: «Приходи, я жду, мой грустный беби!»

Мгновенно ему ответил рев нескольких голосов. Тэкс: «Боже, благослови Америку!..»; Берди: «Вперед, солдаты Христа»; Мэт: «Ада-Ада»; Бастер: «Я увидел тебя ровно в семь»; Сонни: «Мы победим»…

Джин повеселел, услышав голоса товарищей. Значит, все ребята здесь, в этом самолете, должно быть, лежат связанные так же, как он, и с мешками на головах.

— Сайленс! — проорал сверху голос. И по-русски: — Молчи, скотина!

Сильный удар ногой в ребра. Джин закричал на одном дыхании.

— Ребята! Мы — мирные геологи, сбившиеся с пути в ледяной пустыне, потерявшие свое геологическое оборудование из-за аварии вертолета, вооруженные автоматическим оружием на случай схватки с медведями и взрывчаткой для взрыва торосов. Мы должны протестовать против бесчеловечного обращения и требовать…

На него посыпались удары. Прямо в ухо оглушительно закричал голос человека, говорящего по-английски:

— Еще один звук, гад, и мы заткнем тебе горло кляпом!

Тяжелый кулак опустился на голову Джина.

— Bloody bastard! — прорычал Джин и замолчал. Он был доволен, потому что дал понять ребятам, что они должны в любом случае держаться этой дурацкой легенды.