Стрелой пролетев двести двадцать пять миль, самолет Ди-Си-8 приземлился на старом аэродроме Ла Гардиа, названном в честь давно покойного и когда-то популярного мэра Нью-Йорка. Друзья без происшествий вышли из аэропорта, сели в желтое такси «Иеллоу кэб компани».

Как всегда, у Джина захватило дух при виде вздыбленных небоскребов Манхэттена.

— «Пьяный от алчности, похоти, рома — Нью-Йорк! Ты стал сумасшедшим домом!» — вполголоса продекламировал Джин и, помолчав, обнимая взглядом великолепную панораму, открывшуюся с моста, он добавил: — и все-таки я люблю тебя, мой «маленький старый Нью-Йорк». [Стихи американского поэта Байрона Р. Ньютона. В оригинале:

(Перевел Г. Поженян.).]

Никогда прежде не смотрел Джин такими глазами на свой город. Черта отчуждения уже пролегла между ним и Нью-Йорком, и Джин мысленно прощался с так хорошо знакомыми ему домами, улицами и авеню, Сентрал-парком и ресторанчиками и даже знакомыми полицейскими, регулировавшими немыслимое городское движение. В каком-то переулке мальчишки на роликах играли в хоккей. На Бродвее меняли огромную рекламу кинотеатра «Парамаунт». Рабочие в комбинезонах срывали старую афишу прошлогоднего призера Академии кинематографических искусств и наук — музыкального кинобоевика «Вестсайдская история», и Джину было грустно оттого, что он, возможно, никогда не узнает название следующего фильма и никогда не пойдет смотреть его с Наташей или какой-нибудь другой девушкой.

Лот проехал мимо стеклянного здания призывного центра посреди Бродвея и остановил такси на «перекрестке мира», на всегда людном северо-западном углу «великого белого пути» и 45-й улицы, у подъезда высоченной, уродливой коробки отеля «Астор».

— Вы, мистер Дансэр, — сказал он с улыбкой, — снимите себе здесь номер, а я поеду за Натали.

Джин окинул неприязненным взглядом крохотный полутемный вестибюль, оклеенный выцветшими обоями, подошел к читавшему комиксы клерку, смахивающему на сутенера.

Да, это не «Балтимор», в котором номер стоит до ста пятидесяти долларов.

Отель «Астор» оказался одной из тех гостиниц с сомнительной репутацией, постояльцы которых, как правило, регистрируются под вымышленными именами Смит или Джонс, воровато проносят к себе бутылки виски и постоянно принимают в зашарпанных семи-десятидолларовых номерах лиц противоположного пола. В этом доме свиданий даже не было порядочного бара, и Джин скучал целых сорок минут, глядя с восемнадцатого этажа на бродвейскую пеструю сутолоку, прежде чем в дверь постучали и в номер вбежала Наташа.

— Боже! На кого ты похож! — вскричала она, увидев лицо брата.

Устрично-белое платье, туфельки на шпильках, наспех намазанные карминовые губы.

В глазах сестры Джин увидел столько любви и тревоги, что он мысленно дал себе пинка за то, что как-то давно перестал уделять внимание сестренке. Эта напряженная храбрая улыбка, эти судорожно сжатые кулачки.

Лот появился в номере всего на минуту.

— Вы тут поболтайте, — сказал он, — а я займусь оформлением твоих документов, Джин. Тебе здесь не следует задерживаться. В этой гостинице нередко бывают полицейские проверки. Думаю, что тебе надо покинуть Нью-Йорк не позже чем завтра.

— Уже? — нахмурился Джин. — Так быстро?

— Чем раньше, тем лучше, малыш!

— Мне нужно повидаться с мамой…

— Не выйдет. Ведь врач запретил ей выходить из дому, а тебе туда вход закрыт. Отложим это свидание до лучших времен. Дом находится под наблюдением полиции и наверняка людей Красавчика. Если бы не мои связи, я не смог бы пройти туда и привезти сюда Натали. Не правда ли, Джин, Натали становится все больше похожа на мою любимую киноартистку Одри Хепбэрн? Кстати, захочешь поесть — тут напротив чудное мюнхенское пиво «Левенбрау» и отличные свиные ножки!

И Лот исчез, оставив брата и сестру вдвоем.

Джин коротко, опуская все жестокие подробности, с большими купюрами рассказал обо всем, что произошло после того, как они расстались в день похорон отца.

У Натали не было для Джина никаких особых новостей. Правда, какие-то неизвестные лица с итальянским, что ли, акцентом ежедневно, а то и ночью звонили Гриневым и спрашивали Джина, но Натали не придала этому особого значения до того, как прочитала газету с фотографией брата. Маме она сказала, что это звонят знакомые из русской колонии, выражают Гриневым соболезнования по случаю трагической кончины Павла Николаевича.

И еще Натали сказала брату, что в их доме посменно дежурят по восемь часов трое сыщиков в штатском, то ли из полиции, то ли из ФБР. Один все время смотрит телевизор, другой разглядывает нюдистские журнальчики, а третий потягивает пиво, налегая на запасы Джина в холодильнике, и дремлет на диване в гостиной. Дважды они вместе с инспектором О'Лафлином копались в библиотеке в книгах и записях отца.

Приходил адвокат Сергей Аполлинарьевич Живаго зачитал хранившуюся у него копию завещания отца. Оригинал, по-видимому, был похищен убийцей. Маме отец оставил восемьдесят тысяч долларов, по стольку же оставил он Джину и Наташе, но с условием, что эти деньги будут выплачиваться им банком ежегодно в день рождения по десять тысяч долларов в течение восьми лет плюс проценты. Однако Сергей Аполлинарьевич после консультации с банком и юристом по наследственному налогу установил, что на долю сына и дочери Павла Николаевича Гринева придется вдвое меньшая сумма, чем рассчитывал Павел Николаевич, хотя банк восстановил все чеки, похищенные убийцей.

— Ведь у мамы мы ни цента не возьмем, — сказала Натали, для которой весь этот разговор был явно не по душе, — правда, Женя?

— Правда, Ната.

Джин вспомнил, с какой легкостью он просадил на бегах четвертую часть своего наследства. Ему стало не по себе.

— Слушай, Ната, — сказал он твердо. — Отец уже потратил почти пятьдесят тысяч только на то, чтобы дать мне образование в Оксфорде и медицинском колледже. Так что свое, выходит, я сполна получил. Я ухожу в армию и буду жить на всем готовом, а тебе нужно окончить театральное училище, тебе нужно приданое. Вот я решил: себе я оставлю десять тысяч на всякий пожарный случай, а остальные тридцать тысяч откажу тебе. Ну хотя бы в качестве свадебного подарка. Пожалуйста, не делай такое лицо и не отказывайся. Знаю, ты ничего не смыслишь в деньгах, а деньги в этой стране — все. Мне жаль, что я не могу тебе пока дать больше.

— Джин! — каким-то торжественным, приподнятым и одновременно смущенным тоном проговорила Натали, когда этот вопрос был наконец исчерпан. — Есть еще один важный пункт в завещании.

— Какой же?

— Отец отказал равную долю своему старшему сыну.

— Старшему сыну?

— Да, ты ведь помнишь, что у отца был сын от первой жены. Тот, что пропал пятилетним ребенком во время эвакуации белой армии в Крыму. Ему сейчас сорок семь лет.

Джин вскочил, возбужденно заходил по комнате.

— Это чертовски интересно! — сказал он. — У нас с тобой есть брат! Брат в России! Но как его найти?

— В том-то и беда, что все подробности, как сказано в завещании папы, содержатся в дневнике. Но эта тетрадь дневника исчезла, пропала — ее, видно, унес с собой убийца, который обыскал сейф.

— Вот дьявольщина! Неужели эта тайна так и останется тайной? Но почему отец ничего не сказал нам, маме? Ты говорила с мамой об этом?

— Конечно. Она ничего не знает, но говорит, что после поездки в Россию он был странно взволнован снова рвался туда, много писал в дневнике…

— И вдруг это убийство! И убийца похищает дневник. Может быть, это не случайно? Может быть, здесь имеется прямая связь? И в этой связи разгадка тайны убийства?

Джин заметил, что глаза Наташи наполнились слезами.

— Полно, Наташа! Полно! — воскликнул Джин нежно беря сестру за руки.

Джин говорил по-русски, как обычно в интимно-семейные минуты. Он подсел к сестре, обнял ее впервые за черт знает сколько лет. Плечи у девушки затряслись, но она быстро взяла себя в руки, раскрыла красную авиасумку компании ТУА, достала платочек.