Три дня назад, когда он ждал Тоню возле подъезда ее дома в пустынном Малом Гнездниковском переулке, из-за угла вдруг вынырнул «мрачный Гера». Он подошел прямо к Джину и сказал:

— Слушай, парень, я ведь тебе голову могу свернуть.

— Зачем такие крайности? — улыбнулся Джин. — Я вас совсем не знаю и не намерен драться с вами.

— Забудь дорогу сюда, — сказал Гера. — Я ее люблю, мы собирались пожениться, а ты пижон. Уходи немедленно!

— Перестаньте, — сквозь зубы процедил Джин. — Убирайтесь сами ко всем чертям!

Он дрожал от ярости, совершенно забыв в этот момент, кто он такой и чем для него может кончиться драка на улицах Москвы.

Гера ударил его правой и попал кулаком в каменную стену, ударил левой и снова — кулаком в стену.

Закусив губу от боли, он схватил Джина за руку, сделал мастерскую подсечку, но тут Джин молниеносным приемом карате швырнул его на мостовую. Гера упал на спину, но и Джин не удержался на ногах. Когда оба вскочили и начали кружить вокруг друг друга, хлопнула дверь и на пороге появилась Тоня.

— Что вы делаете?! Прекратите! — воскликнула она.

Парни остановились. Тоня сбежала с крыльца прямо к Джину.

— Что он вам сделал, Марк?

Трясущейся рукой она схватила его за лацкан пиджака, обернулась и зло крикнула Гере:

— Дурак! Щенок! Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?

Гера молча повернулся спиной и, сгорбленный, несчастный, медленно поплелся прочь.

— Он вас любит, Тоня, — сказал Джин.

— Это его дело, — резко сказала девушка и повернула к Джину дрожащие губы. — Он вас не покалечил?

— Нет, обошлось, — сказал Джин.

Подрался из-за девушки, словно был в Гринич-Виллэдж, а не в Москве, в пяти шагах от улицы Горького Думая об этом сейчас, Джин уговаривал себя не идти в «Синюю птицу», не встречаться с Тоней: он не имеет права любить ее, драться из-за нее; Гера имеет на это право, вот кто ей нужен — Гера, дипломник строительного института, мастер спорта, но отнюдь не Джин Грин, капитан «зеленых беретов».

Дома на противоположной стороне улицы Чехова были еще освещены розовым закатным светом, а вход в кафе «Синяя птица» был уже погружен в синюю темноту. В темноте ярко белели рубашки парней, поблескивали лакированные головы девушек, мерцали сигареты. На ступенях, ведущих вниз, в подвал, стояла плотная толпа. Несколько молодых людей, сгибаясь, заглядывали в окна. Слышалась надрывная колтрейновская импровизация саксофониста, басист иногда вмешивался, уговаривал его не волноваться, тогда как пианист только подливал масла в огонь.

Пригнувшись, Джин увидел в окне бледное, с закрытыми глазами лицо джазового артиста с маленькой острой бородкой. Артист страдал, то раскачивался со своим саксофоном из стороны в сторону, то поднимал лицо кверху, то сгибался в три погибели.

Джин уже привык к бесконечным московским неожиданностям, но услышать здесь настоящий авангардный джаз. это невероятно!

— Как бы тут пройти? — сказал Джин какому-то длинноволосому парню, стоящему на лестнице.

— Да, вот именно, как бы тут пройти, — задумчиво сказал тот.

— Дело в том, что меня тут ждут.

— Слышите, ребята, товарища тут ждут, — сказал парень вниз. — С нетерпением ждут товарища.

Внизу рассмеялись.

— Мы уже час стоим, — сказал кто-то Джину. — Надежды мало, старик.

— А в чем дело? — наивно спросил Джин.

— Вадим играет, — ответили ему.

Он подошел ко второму окну и увидел прямо под ним всю свою московскую компанию: Ингу Николаеву, Гориняна, Васю Снежного Человека, еще кого-то и Тоню. Они сидели вокруг маленького столика и смотрели на эстраду. Ближе всех к окну был Вася, и Джин в открытую форточку несколько раз окликнул его, но Вася отбивал ладонью ритм, шептал что-то Гориняну, восхищенно крутил головой и ничего, кроме музыки, не слышал.

— Тоня! — крикнул в форточку Джин, но крик его совпал с жутким обвалом — это ритм-секция бросилась в атаку, сменив обессилевшего солиста.

Тоня ничего не расслышала, но как-то беспокойно пошевелилась, зябко передернула плечами, повернула голову к окну и увидела Джина.

Она вскочила, что-то сказала, все обернулись, замахали Джину — иди, мол, сюда, но Тоня уже пробиралась к выходу.

— Уф, — весело сказала она, выбравшись из толпы, — все упреки и обвинения заранее отвергаем. Я не знала, что здесь сегодня будет такой ад. Неожиданно явился Вадим со своими мальчиками, и началось…

— Кто этот Вадим? — спросил Джин.

— Восходящая звезда Вадим Кирсанов. Удивительный тип — не пьет, не курит, не ест мяса, не обращает внимания на девушек.

— Что ж тут удивительного, — сказал Джин. — Обыкновенный ангел.

— Ангел джаза! — засмеялась Тоня. — Все с ума посходили из-за него, но я в этом ничего не понимаю. Я люблю камерную музыку. А вы, Марк?

— Я всеяден, — улыбнулся Джин.

Снова, снова им овладело предательское чувство счастья, какой-то невероятной широты, спокойствия. И вдруг ему почудилось, что не он, Джин, а его отец, старик Гринев, идет по Москве, смотрит с пронзительной печалью на Москву. Запоздало понял Джин отцовскую тягу к русской земле, к которой старик тянулся, как к живой воде.

Они шли по переулку к улице Горького. Тонины каблучки цокали по асфальту. Она шла чуть впереди Джина, то и дело поглядывая на него через плечо блестящими смеющимися глазами.

Под прямоугольной аркой гостиницы «Минск» видны были проскальзывающие легковые автомобили. Тоня остановилась в тени здания, поправила волосы вздохнула.

— Удивительное дело, — сказала она. — Вы еще ни разу не попробовали меня поцеловать.

Джин взял ее за плечи, приблизил к себе, их губы оказались рядом, он чувствовал ее дыхание, глаза ее застыли…

Джин отстранил девушку.

— Тоня, сегодня я уезжаю… Очень надолго… Мне трудно было это сказать… Вы мне нравитесь так, как никто в жизни… Я не знаю, как буду жить без вас.. прошу вас, верьте мне, и, что бы ни случилось…

Он замолчал. Она перекинула свою сумку через плечо и пошла под арку.

«Теперь поворачивай и убегай, — скомандовал себе Джин. — Вот зеленый огонек. Хватай такси, и баста!»

Тоня была уже на улице Горького. Она остановилась, глядя себе под ноги, у барьера подземного перехода. Джин подбежал к ней и взял ее за руку.

— Голова болит, — хрипловатым голосом сказала она. — Давайте выпьем.

Они перешли под землей на другую сторону улицы, свернули на Большую Бронную и вошли в ярко освещенное кафе «Лира». Тоня все время молчала.

— Давайте кутить, — с натужным весельем сказал Джин. — Завьем горе веревочкой!

Тоня отчужденно пожала плечами. Все в ней погасло, она смотрела сумрачно, двигалась вяло.

За стойкой она вдруг спросила серьезно и строго:

— Что же случилось, Марк?

— Я получил радиограмму. Мой сменщик серьезно заболел. «Тамбов» подходит сейчас к Конакри, и сегодня ночью я должен вылететь туда, — глухо говорил Джин, ненавидя себя.

— Ну вот, — сказала Тоня, — очень хорошо. Все-таки приятное было знакомство. — Она подняла рюмку. — За наше приятное во всех отношениях знакомство. Давайте кутить! Ну-ка, поручик, прошу вас выбросить шпоры в горящей мазурке, выкрутить черный ус!

И Тоня начала веселиться. Она громко смеялась, подпевала певице из музыкального ящика «…целый день они играют на кларнете и трубе…», лихо танцевала, подшучивала над Джином: «Эй, вы, наш простой советский Гулливер, выше нос!»

Компания красивых парней, сидящая в углу, не сводила с нее глаз. В конце концов парни один за другим стали приглашать ее на танец, и она никому не отказывала, смеясь, салютовала Джину из толпы танцующих.

Джин мрачнел, заказывал один коктейль за другим. Сладкие коктейли, дико сладкие коктейли, черт бы побрал эти сладкие коктейли, черт бы побрал эту сладкую жизнь в Москве…

— Налейте мне водки, — попросил он толстую добродушную барменшу.

Та игриво погрозила ему пальцем, словно он попросил по меньшей мере впрыснуть ему героин.

— В самом деле, налейте водки, — мрачно повторил он.