– Только что звонил. Он сейчас в ОТУ[87]. Сказал, задержится еще минут на пять-десять, – доложила Зоя и посмотрела на пустые чашки, стоящие перед Минаевым и Бутко. – Вам еще кофе?

– Нет, нет, спасибо, – почти в один голос ответили те.

– Неси, неси, – махнул секретарше Ахаян. – Лишний раз взбодриться не помешает. – Проследив за тем, как она, выйдя, закрыла за собой дверь, он перевел взгляд на своих сидящих на диване подчиненных. – Еще ведь неизвестно, что мы тут сейчас услышим.

– Да, а то так, может, вместо кофе еще и валидол потребуется, – бодрым тоном, с улыбкой, произнес Бутко и вполоборота посмотрел на своего непосредственного начальника, после чего улыбка очень быстро стерлась с его лица.

Гелий Петрович, чья физиономия постепенно все больше и больше становилась похожей на лицо доктора Гаше, взирающего на них с висящей на стене календарной репродукции, принимая точно такое же скорбно-задумчивое выражение, хмуро произнес:

– А чего он в ОТУ-то поперся?

– А чего ты спрашиваешь? – небрежно бросил Ахаян. – Он опертехнику в поездку брал?

– Брал.

– Ну вот. Значит, есть какой-то улов. Я так думаю. – Василий Иванович, сделав маленький глоток из принесенной ему чашки, немного насмешливо посмотрел на Минаева. – А ты чего, Гелюша, нервничаешь?

– Да нет, с чего...

– Правильно. Где наша не пропадала! Это ж мы только перед начальством за чужие грехи и глупости отвечаем. А перед Богом – исключительно за самого себя. Поэтому главное – чтобы совесть была чиста, а все остальное... не смертельно. Чего только в жизни не случается! А уж в нашей-то работе тем паче. Мало, что ли, у нас за всю нашу историю предателей было. А ведь каждый из них всем нам вроде как бы товарищем, а кому-то даже и чуть ли не другом считался. Ну ведь так? – цепкие глаза Ахаяна внимательно наблюдали сейчас за лицами обоих сидящих перед ним подчиненных.

– Так, – однообразно, хотя по очереди и в разной звуковой тональности, протянули подчиненные и, не выдержав направленного на них взгляда, опустили глаза.

– А казусов всяких у нас, у каждого, в практике мало, что ли, случалось? – со стороны шефа последовал новый вопрос, немного меняющий русло беседы и уводящий ее, к некоторому облегчению для его подчиненных, от довольно щекотливой и неприятной для каждого разведчика темы предательства.

Гелий Петрович уже более бодро, но все-таки все еще избегая встречаться с вопрошающим взглядом, полубуркнул-полуфыркнул:

– Полно.

– Причем самых неожиданных, – продолжил Ахаян. – У тебя вот, к примеру, агентов когда-нибудь ели?

– Ели? – поднял на него, наконец, глаза Минаев. – В каком смысле?

– В буквальном. Ножом и вилкой.

– Нет. Чего не было, того не было. Бог миловал.

– А вот у меня было. Агентессу одну, царство ей небесное, на бифштекс пустили. Правда, на связи она не у меня лично была. У другого товарища. Но это не важно. Причем, тоже в Париже. Года за два до нашей славной массовой высылки.

– И кто же ее съел? Дээстешники? – шутливым тоном предположил Бутко.

– Да нет, не дээстешники. Ты такого Бокассу помнишь?

– Бокассу? Это диктатор, что ли... черномазый?

– Он самый. Самодержец всея Центральноафриканской республики, переделанной им в империю.

– Да это известный каннибал, – подал голос Минаев. – Их же как раз два таких в одно и то же время было. Он, да Иди Амин[88]. Оба гурмана. Первый у второго, я слышал, даже однажды посла сожрал.

– А как же, интересно, агентесса-то наша ему на стол попасть умудрилась? – спросил Бутко, переведя взгляд с Минаева на Ахаяна.

– Да это не он ее съел.

– А кто? – почти в один голос спросили оба сидящих на диване товарища в темно-серых костюмах, заинтригованных рассказом своего начальника.

– Сынишка его любимый. Старший. Антуан Жан-Бедель Бокасса. В быту прилежный студент Сорбонны. В папашу, видно, пошел. Генами. Хобби у него, как оказалось, было такое. Пригласит какую-нибудь красотку-манекенщицу, и чтоб непременно со светлыми волосами, к себе в гости, на ужин, а наутро ее и след простыл. Все голову ломают, куда девушка подеваться могла. А она у императорского сынка на разделке. Череп в коллекцию, из волос парик, а все вкусные части тела в холодильник. Через неделю процедура повторяется. Причем очень любил очередную жертву кормить мясом ее предшественницы, испытывая при этом самый бурный оргазм.

– А агентесса наша тоже манекенщицей была? – после некоторой паузы спросил Бутко.

– Нет, она была секретарем-референтом немецкого посла.

– Фээргэшного? – живо поинтересовался Минаев.

– Гэдээрошного. Дело в том, что мы этого младшего Бокассу тогда тоже разрабатывать начали. Можно себе только представить, какой, в принципе, мог бы стать агент влияния. И на папу, и вообще. В перспективе наследования престола. Естественно, что у паренька такие гастрономические пристрастия, такого тогда никто из нас даже в страшном сне вообразить не мог. Это же потом только все открылось. Когда ажаны в Булонском пруду нашли пару чемоданчиков с останками. В морозилку-то только самое ценное шло. Ну, естественно, дээстешники его довольно быстро вычислили. Не профессионал. А потом и раскололи, с помощью «сыворотки правды». Втихую от Жискара. Тот же с Бокассой-старшим дружбу водил. На слонов вместе охотились. Одним словом, скандал получился шумный. Студента-людоеда потом пожизненно в психушку упекли. Ну а Дорис наша пала жертвой. Он же, по его словам, в нее тоже влюбился. Он всех их любил, как потом выяснилось. Искренней, беззаветной любовью. И убивал, по очереди, чтобы избавить от мук взаимной ревности друг к другу. Но Дорис он убил по другой причине. Он ее расколол. Она отказывалась есть приготовленные им бифштексы. Говорила, что вегетарианка. А он однажды увидел, что она где-то в бистро уплетала шашлык. Этого он ей простить уже не смог.

– Н-да, – после некоторой паузы, последовавшей за рассказом шефа, хмыкнув, задумчиво протянул Минаев.

В это время дверь кабинета снова бесшумно распахнулась и на пороге появилась Зоя, держащая в руках поднос, на котором стояли четыре кофейные чашки:

– Путешественник прибыл, – она кивнула головой в сторону двери и тут же направилась к журнальному столику, чтобы оставить на нем свою ношу.

Вслед за ней взорам присутствующих предстал Иванов, громко произнесший с порога ритуальное «Разрешите!» и немного нерешительно сделавший затем несколько шагов вперед, отступив при этом чуть в сторону, чтобы пропустить выполнившую свою миссию и покидающую кабинет секретаршу. Лицо его было непроницаемо, сосредоточенно и серьезно; пиджак застегнут на все пуговицы; на левом плече висел портативный переносной компьютер-ноутбук в кожаном чехле.

– Разрешаем, юноша, разрешаем, – произнес хозяин кабинета, медленно поднимаясь со своего кресла. – Не то что разрешаем, а даже настаиваем. Заждались. – Он неторопливо приблизился к вытянувшемуся в напряженной, почти строевой стойке Иванову и протянул ему руку. Обменявшись с «юношей» рукопожатиями, Ахаян кивнул в сторону своего «ампирного» дубового стола, возле дальней оконечности которого стояло несколько стульев для посетителей. – Бери вон стул и... подсаживайся к нашей тесной компании.

Олег молча взял один из указанных стульев и поднес его к журнальному столику. Здесь он наконец оказался лицом к лицу со своим парижским начальством, оба представителя которого поднялись с дивана и по очереди протянули ему руки. Здороваясь сначала с Минаевым, а затем с Бутко, оперработник дважды немного сухо повторил казенное армейское приветствие «Здравия желаю», к использованию которого в практике политеса внешней разведки прибегали обычно лишь в тех случаях, когда возникала необходимость подчеркнуть особую официальность момента.

Минаев хотел, было, по этому поводу высказать какое-нибудь шутливое замечание, но в последний момент решил воздержаться и, быстро переглянувшись со своим замом, снова опустился на диван. Ему было интересно, что же на самом деле является причиной подобной строгой сдержанности в поведении его прибывшего с задания подчиненного: присутствие здесь одновременно еще более высокого начальства или... или же какие-то иные причины и соображения. Правда, возможности каким-либо образом углубиться в исследование этого вопроса у него не было, так как занявший свое место в кресле Ахаян сразу же взял быка за рога.