– Вам было пять лет? – переспросила Оливия.

– Да, пять.

– Значит, это ваша семья владеет «Асконсетом»?

Натали улыбнулась:

– Вы думали, наверное, что я вышла замуж за владельца виноградника. Не вы первая – не извиняйтесь, пожалуйста.

Александр представлял «Асконсет», поэтому все думали, что он его хозяин. Итак, это первое заблуждение, которое развеет моя история.

Второе, естественно, касается финансовой стороны. «Мы были богаты, потом враз обеднели». Оливия видела ранние фотографии Асконсета, но даже и подумать не могла, что семья переживала тяжелые времена.

Натали продолжила свое повествование:

– В наши дни стало модно переселяться из города в деревню, но в ноябре 1933-го это был удел неудачников.

Мой отец владел банком, который разорился, как и множество других. Мог ли он спасти свое дело? Да, он пытался – продал наш дом в Ньюпорте, фамильные драгоценности. Но все было тщетно – мы еле сводили концы с концами.

Потери оказались невосполнимыми. Отец продал дом в Нью-Йорке, автомобиль, даже бриллиантовое кольцо моей матери, чтобы покончить с долгами и начать жизнь заново.

Его отчаяние трудно представить. Он подвел людей, доверивших ему свои сбережения. Многие из них были его друзьями. Одни продали свои дома, как мы. Другие встали в очередь за бесплатным хлебом. Остальных ждала еще более жестокая участь. Многие годы спустя родители внезапно замолкали при упоминании имени бывшего друга семьи. Это означало, что он один из тех, кто покончил жизнь самоубийством, не выдержав унижений, стыда и боли.

Мой отец все это испытал. Он привел к краху не только друзей, но и свою семью. Денег больше не было. Ферма – вот все, что у нас осталось. Мы уехали из города, презираемые всеми.

Натали отсутствующим взглядом смотрела в пустоту, на лице ее застыла печаль.

– И вы чувствовали это? – тихо спросила Оливия.

Натали ответила не сразу.

– Презрение? Да, чувствовала. – Она смущенно отвела глаза.

– Люди говорили это вам в лицо?

– Не знаю. Я была слишком мала, чтобы это понять или запомнить. Мой брат никогда не рассказывал мне ни о чем подобном. Может, я просто забыла.

– У вас есть брат?

– Да. Брэд на четыре года старше меня.

– Но виноградник унаследовали вы.

– Брэд сам отказался от наследства, – сказала Натали и снова умолкла.

Оливии хотелось продолжить расспросы, но она боялась показаться бестактной. Да, Натали дала понять, что любознательность – необходимое условие для этой работы. Но только не в такую минуту.

Молчание затянулось, но Оливия понимала, что Натали так легче.

Спустя несколько минут она снова взяла в руки фотографию подростка с тележкой:

– Мои родители были напуганы, раздавлены случившимся. Они поспешно собирали вещи, не говоря ни слова, но теперь-то я понимаю, что они чувствовали. Мир рухнул. И наша жизнь уже больше не была такой, как раньше.

Брэд, которому тогда было девять, рассказал мне о холодном пасмурном ноябрьском дне, когда мы покинули Нью-Йорк и сели на поезд до Провиденса. Мы и раньше часто ездили туда – проводили лето в нашем доме в Ньюпорте, и нас, нарядных и счастливых, встречал на вокзале личный шофер в новеньком автомобиле. Теперь, одетые совсем не так, как прежде, с жалкими чемоданами и скудными пожитками, мы прошли в плацкартный вагон. В Провиденсе нас встречал один из наших служащих.

Его звали Джереми Берк. Отец вызвал его из Ирландии. Берк уже несколько лет выращивал картофель на наших плантациях.

В то время ферма для отца была чем-то вроде развлечения. Он любил там отдыхать и работать и возвращался в Нью-Йорк загорелым, с мозолями на руках, чем ужасно гордился. Отец привык во всем добиваться совершенства и всегда быть первым.

Но вернемся к Джереми Берку. Он не только умел выращивать картофель, но и отлично справлялся с делами на ферме. За несколько месяцев до нашего приезда отец назначил его управляющим.

Джереми привез из Ирландии жену и ребенка. Все трое жили в этом каменном доме.

В тот мрачный ноябрьский день Джереми посадил нас в старый грязный грузовичок, пропахший навозом. Эти запахи земли были новыми и непривычными для нас, городских.

Мы удалялись на юг от Провиденса. Шоссе закончилось, и нас трясло на ухабах, но я этого уже не помню, как не помню и нашего появления в Асконсете. По словам Брэда, это была довольно унылая местность: мы привыкли к роскоши, а в Асконсете все было более чем скромно.

– Поверить не могу, – возразила Оливия.

– Вы говорите так из вежливости.

– Нет, мне Асконсет очень нравится. Здесь так красиво!

– С недавних пор.

– Красота природы не зависит от построек.

Натали улыбнулась:

– Умница. Я выбрала хорошую помощницу. Ваше сердце принадлежит Асконсету. Мне остается только немного подстроить ваше восприятие действительности. Я не помню свою первую встречу с Асконсетом, но то, что я видела в последующие годы, отнюдь не заслуживало названия райского уголка.

Берки переехали в маленький коттедж, оставив нам каменный дом. Отец постарался обставить его нашей мебелью, которая заранее была перевезена сюда. Жена Джереми Берка отмыла полы, и фермерский домик засверкал, как может сверкать дом, построенный еще в 1870 году. Конечно, он разительно отличался от нашей нью-йоркской квартиры. Низкие потолки, чтобы комната скорее прогревалась, тесные комнатки. Но нам повезло – у нас был водопровод.

Одним словом, дом, стоявший на холме, открытом всем ветрам, являл собой воплощение нашей жизни.

Натали умолкла и погладила выцветшую фотографию.

– Кто этот мальчик? – спросила Оливия.

Натали улыбнулась:

– Этот мальчик – мое первое отчетливое воспоминание детства.

Вечером в день нашего приезда в Асконсет я каким-то образом очутилась в полях. Картофель давно уже убрали, накрапывая дождь. Вряд ли родители отправили меня погулять – скорее всего, они распаковывали вещи и не заметили, как я потихоньку выскользнула из дома. Наверное, низкие потолки и общее уныние, царившее в доме, давили на меня, и мне захотелось на свободу.

Я шла и шла по бесконечному полю, то и дело оглядываясь, чтобы не потерять из виду дом на холме.

На мне была маленькая шляпка из фетра с загнутыми полями и ленточками, завязанными под подбородком. Но от дождя она не спасала. Волосы мои вымокли и свисали мокрыми сосульками, беленькие башмачки покрылись грязью. Я наклонилась, чтобы их вытереть, а когда выпрямилась, с ужасом увидела, что подол моего платья тоже измазан в грязи.

Пальтишко и платьице были моей лучшей одеждой, из которой я еще не успела вырасти. Я принялась тереть подол, но пятно не исчезало. Я чуть не плакала от досады и горя.

И тут я увидела Карла.

Натали задумчиво разглядывала снимок, бережно держа фотографию.

Оливия не сразу сообразила:

– Так это и есть Карл?

– Да, – мечтательно вздохнула Натали.

– Он сын Джереми?

– Да, а почему это вас так удивило?

Почему? Да весь сценарий, сочиненный Оливией, теперь никуда не годился!

– Я… я просто думала, что Карл – ваш новый знакомый, что он приехал издалека.

– Можно сказать и так: он приехал из Ирландии. Правда, он был тогда совсем крошкой и звали его Шеймус. Это потом он стал Карлом.

Но Оливия имела в виду не только это, но и социальный статус. Она-то думала, что Натали выходит замуж за представителя высшей касты. Нет, Оливии чужд снобизм, но это была ее фантазия, воплощение мечты о прекрасном принце.

– Я считала его известным виноделом, – осторожно заметила она.

Натали тонко усмехнулась:

– Он и есть прекрасный винодел. Лучшего я не встречала никогда. Но в те дни я еще не знала, что растет по ту сторону холма. Не забывайте, это был 1930 год и «сухой закон» все еще действовал. В нашей семье держали в строжайшей тайне, что мы выращиваем виноград и производим вино на продажу. Виноделие было запрещено.

Оливия никак не могла смириться с мыслью, что Карл Берк – бывший наемный рабочий отца Натали. Чем дольше она вглядывалась в фотографию, тем более знакомым казалось ей лицо подростка. Да, она его видела на других снимках, которые сама реставрировала, – там он был уже взрослым мужчиной, но отдельные черты показались ей знакомыми. И глаза все те же – спокойные, бесстрастные.