Водим по колледжу делегацию с той стороны шарика. Попутно делегация интересуется, как мы соотносимся с государством и чего оно от нас хочет. Мы начинаем объяснять. Заодно объясняем про государство.

По факту — парламентская демократия, по закону… наверное, лучше не нужно, этого вам никто не объяснит, все давно запутались. Да, в общем конфедерация. Глава государства, да, королева. Нет, мы не часть империи, просто она у нас с англичанами общая. Королева, а не империя. Да, так удобнее. Нет, нету. Нет, нету. Нет, и свободы слова нету. То есть, по факту есть, а в законе нету.

— Как это есть, а в законе нету?

— Ну есть, но нигде не прописано.

— А как это может быть, чтобы было — и нигде не прописано. Это непорядок.

— Ну как, непорядок. Что, лучше было бы, если бы прописано было, а в наличии не было?

— А вот это, — наставительно сказал высокий гость, — естественно. Так бывает. А у вас все как—то… как у антиподов.

— А мы кто? — хором спросили мы.

И тут уже отвечать было нечего.

У деловой группы из РФ между двумя встречами заезд в зверинец. Переводчику, естественно, положено пребывать с, хотя местная сумчатая фауна известна своей общей молчаливостью. Зверинец хороший, большой, просторный. Животным там удобно. В вольере у клинохвостого орла в качестве насеста стоит телеграфный столб.

И стою я себе на дорожке и вижу, как на лужайке служитель выгуливает оливкового питона. Замечательный питон, светло—зеленый, метра на три — это много, оливковые растут примерно до четырех. Ну как не подойти поздороваться?

Иду, здороваюсь. Организм оценил меня — и пополз. На меня. И по мне.

Стою, ползет.

Служитель говорит:

— Слушай, у меня хвост кончается.

— У меня, вообще—то, я кончаюсь.

Потому что я уже по самые уши в питоне, а его голова качается где—то под левым локтем.

А группа уже сбежалась и всю эту радость фотографирует. И все бы хорошо, только одного товарища мой вид вдохновил — и он решил, что тоже так хочет. Подошел — и цоп.

А питон—то понимает только одно, что его силой с «дерева» ташшшат. И естественно что? Правильно, начинает цепляться. То бишь, вцепляться, в меня. Изо всех своих питоньих сил.

Ну тут служитель очнулся, отцепил деятеля от питона, питон сам сполз с меня…

Все хорошо. Кроме немножко ребер и, естественно, костюма.

Но это бы еще полбеды. А вот на следующем совещании, поймав недоуменный взгляд контрагентов, обращенный на мой пиджак всмятку, сердобольные клиенты тут же пояснили:

— Не беспокойтесь, это была гигантская анаконда.

И мне пришлось это переводить.

Коллега Марк Стоич утверждает, что ось зла существует. И существование это дано нам в ощущениях. Непосредственных и, увы, неистребимых. Ось зла от Марка тянется от сиднейской дорожной службы до лондонского метро. Поскольку именно в этих точках концентрируется, по его мнению, максимум возможного злобестолкового кабака. С ним особенно не спорит. Любой, кто оказывался на другой — и совершенно ненужной ему — стороне Сиднея из—за цепочки объездов, порожденной очередным строительством, подтвердит первую часть тезиса, любой, кто застревал в лондонском метро посреди нигде по причине потери сигнала, подтвердит вторую. И вообще, все знают, что геймановский Neverwhere — реалистический роман.

Но все же, так уж и ось?

— А как же Россия? — спрашивает Кристина Умеда—Леер, на отца которой российские дороги произвели почти летальное впечатление сначала в незабвенном 41, а потом в не менее незабвенном 93.

— А Россия, — важно отвечает Марк, — попала в зону интерференции.

Другу подарили энциклопедию оружия. Там, в числе прочего — пистолеты—пулеметы австралийского производства. Магазин в эти агрегаты вставляется сверху. Почему? Ну антиподы же.

Если вы меня спросите, как из этой штуки целиться, отвечу — хорошо. Все прицельные приспособления смещены влево.

В начале 20 века (хотели еще раньше, да война помешала) решили в городе Сиднее навести мост через Порт Джексон.

Планировали с запасом. Как раз тогда заложили сиднейскую подземку, и мост рассчитали на шесть полос и два пути. За образец взяли мост Врата Ада в Нью—Йорке. Рассчитали конструкцию, придумали подземные якоря… а городские власти смотрят на эту горбатую железяку, которая стоит буквально ни на чем (якоря—то в землю утоплены) и понимают, что живое существо на нее по доброй воле не пойдет. Страшно. Она ж от косого взгляда сама в себя сложится.

Нет, говорят, этим никто пользоваться не будет и мы такой проект не примем. Потому что оно у вас рухнет.

Ладно, сказал главный инженер. И прикроил к проекту гигантские бетонно—каменные пилоны. Четыре штуки.

О, сказали городские власти. Раньше бы так. Теперь все в порядке.

О, сказали приглашенные граждане — вещь. Добротная, надежная. Сразу видно.

Слоны, черепаха.

Так и построили мост. И никого не смутило то, что «опоры» моста соединяются разве что с полотном этого моста — и ничего совершенно не поддерживают.

Впрочем, пилоны зря не пропали — когда под мостом прокопали тоннель, воздуходувы провели именно через пилоны моста — что зря пейзаж портить?

Но к тому времени сиднейцы уже к технологиям привыкли, нервами покрепчали — и по мосту Анзак, который вообще, считай, висит на веревочках, только шшурх — как будто так и надо.

В зоопарке служители вчетвером тащат за хвост большого рыжего кенгуру. Тащат быстро, бегом, с предупреждающими криками. Кенгуру болтается и протестует, но сопротивления не оказывает.

Дотащили до выгородки, где посетители с сумчатой живностью общаются, перекантовали через воротца, опустили. Кенгуру сказал что—то непечатное, встряхнулся и поскакал работать кенгуру.

Оказывается, так их и переносят. За хвост. Кенгуру теряет ориентацию и становится транспортабелен.

Недавно напомнили.

Рассказывает коллега Фелисити.

Под рождество звонит ей приятельница. Работает она в полиции. И говорит, так и так, начальник уходит в отпуск — и притащил он в контору клетку с шиншиллой и всеми шиншильими причиндалами. С просьбой кормить и поить. И вот она теперь думает, это как понимать?

— Да что ж тут понимать? — удивляется Фелисити. Вы ж работаете круглые сутки, всегда кто—то есть. — Поить и кормить, естественно.

— Но это же МЫШЬ!

Тут у Фелисити включается, как она сама выражается, внутренний софист, и она говорит:

— Какая мышь? У вас, что, там интернета нет? Ты посмотри, какие шубы из шиншиллы шьют и сколько эти шубы стоят. Ты когда—нибудь слышала, чтобы кто—то мышей носил?

Пауза.

— Гулливер носил.

Пауза. Щелканье.

— Чтооо?

Пауза. Видимо, происходит попытка совместить цену с зарплатой.

— Ты права, это не мышь. Тогда ладно.

Вот как важен в жизни грызуна статус.