Ну авария у вас. По вашей вине. Риск, что вы кого—то задавите, выше.

Не понимает.

Менеджер приносит извинения мне и агентству и выражает желание повеситься.

Я автоматически перевожу.

Следующие пять минут дама объясняет менеджеру, что самоубийство — смертный грех.

Приезжает человек из главконторы. Смотрит на нас четверых и говорит:

— Я сейчас добуду ее данные, выведу на экран и пошагово покажу, как это считается.

Вывел. Посмотрел. Сказал «упс».

Авария, да. По ее вине — технически. Ее стукнули на стоянке, виновный неизвестен. Никакого повышенного риска, естественно нет. Сбой системы.

А—а, — говорит дама, — понятно. Так вы пересчитаете?

Мы… э… пересчитаем.

Замечательно.

И уходит, свежая и спокойная как тюлень в бухте Байрона.

Все имена и фамилии изменены, кроме Муравьева и Кистяковского, которые сами виноваты. Ну и еще одной.

Дело было в августе 1983 года. Дату можно установить точно, ибо именно в 1983 умудрился дважды официально отбыть в мир иной и сделаться героем анекдота старый большевик Арвид Янович Пельше. Вот его некролог и красовался на той газетной странице, которой были бережно обернуты добытые соседкой «Хранители». Даны они были на два дня. Времени — море. Но оторваться невозможно. Поэтому диспозиция такова. Одесса, август. Дачный кооператив над самым морем. Кооператив носил гордое название «Право на труд» — была такая манера заклинать советскую власть ее собственными священными словами — и представлял собой небольшое лоскутное одеяло участков и участочков с домами—курятниками. Окружал одеяло высокий — под два метра — каменный забор, окрашенный в такой омерзительно—розовый цвет, что на это сооружение некогда обратил внимание проезжавший мимо Фидель Кастро (что едва не принесло обитателям невиданные беды).

Полночь. Жара спала. Все пришли с ночного купания — в августе вода фосфоресцирует и ты плывешь, как в радуге… Пришли. Родители с приятелем, Иваном, сидят на веранде, пьют чай. Ждут еще жену Ивана, Сашу, но она, видно, задержалась в городе. А я у себя за обе щеки «Хранителей» угрызаю. И ничего вокруг себя, естественно, не регистрирую.

Вдруг снаружи — безумный женский крик. Так кричат не просто от страха, а вот когда уже все. Что—то членораздельное, а что — не разобрать. И тут же шум, грохот, крики — поглуше и поближе… Встаю. Выхожу на веранду. Стол перевернут, никого нет. «Кто в эту книгу заглянуть дерзнет, того крылатый ужас унесет». Хм. А вокруг гвалт, бегает кто—то по дальним дорожкам… Иду на кухню, беру нож, беру фонарик и отправляюсь выяснять, что нас посетило.

На соседнем участке стоит, уперев руки в боки, ответственный член правления Екатерина В., шестидесяти лет, и кричит так, что корабли останавливаются на траверзе Николаева, приняв ее за противотуманную сирену. Вокруг бегает ее дочь Женечка и тоже что—то кричит, но ее не слышно. «Открывает рыбка рот…»

Я понимаю, что ничего тут не узнаю, и проскакиваю мимо, в проход на большую аллею. Спотыкаюсь. Падаю. Мое счастье. Потому что по аллее, воздев топор аки древний викинг, несется еще один сосед — Марк, в роскошном кимоно своей жены — и более ни в чем. Выскочи я на него с моим фонариком, тут бы и смерть моя пришла. А так викинг долетел до ворот и принялся взламывать большой амбарный замок на цепи… И встретил достойного соперника в лице председателя кооператива, грудью вставшего на защиту общественного имущества. А крик. А сирена чья—то ревет. Противоугонная. А люди. А собаки.

Понемногу начинает проясняться.

Итак. В пять минут первого Иван решил, что пойдет он домой. В кооператив «Советская конституция». Отец вызвался его проводить. Идут они, и слышат этот жуткий женский крик. Конечно, они решили, что кричит Саша, все же добравшаяся до нас и прямо у наших ворот попавшая в какую—то беду. Они кинулись обратно, Иван упал и подвернул ногу. Этот же крик услышали на участке В. А у них дочка Женечки, Маша, пошла гулять со своим двоюродным братом, Борей. И решили они, что кричит она. И Олег, муж Женечки и отец Маши, кинулся спасать дочь — перемахнув тот самый забор. И упал на машину еще одного соседа, Лени, оставленную снаружи. Противоугонная сирена взвыла, Олег — тоже. Женечка, привыкшая во всяких сложных ситуациях звать моего отца, закричала — и этот именной вопль услышала уже моя мать, допивавшая чай на веранде. И кинулась спасать мужа, перевернув при этом стол. Еще не викинг Марк, услышал шум, подумал «Хорошо, что моя Люся, для разнообразия, дома». Заглянул на всякий случай в спальню дочери… ну и схватил два первых попавшихся предмета и тоже ринулся на спасение. Решительный и очень близорукий сотрудник ящика Весин обнаружил отсутствие любимого пуделя, выдернул кол из забора и… но очки он при этом надеть забыл. Леня М. мирно проспал часть первую, но проснулся на рев родной машины и…

В общем, у всего кооператива кого—то не оказалось на месте. Как спасатели не перебили друг друга — непонятно.

12.30 Замолкли предметы, отыскались люди и животные. Все всех пересчитали — уф. Не хватает только викинговой Люси. И тут кто—то вспоминает, что собиралась она на дискотеку в соседний кооператив имени 50-летия Революции. И вся эта толпа — с топорами, кольями, цепями и отсутствующими стратегическими предметами туалета, ринулась в имени 50-летия в тот старый гараж. По—моему, часть публики после этого визита начисто потеряла вкус к металлу — все виделись им перекошенные лица, белые одежды (на ком было) и орудия насилия. Марк перекинул дочь через плечо и унес.

12.45 Кооператив засыпает. В полвторого приезжает Саша — она добралась домой поздно, решила не идти к нам, но в час соседка, вернувшаяся с позднего киносеанса, сказала, что в «Праве» вышло какое—то смертоубийство — бегали, кричали. Ну она и примчалась спасать мужа — и перебудила всех.

А в 2.30 приехала вызванная председателем в 12.10 милиция.

Кстати, милиция довольно быстро выяснила, что произошло. Мимо дачи проезжало такси. На повороте дверь открылась, пассажирка едва не вылетела — и закричала. Водитель втянул ее внутрь — и они уехали.

А у нас…

А строчка, на которой меня оторвали от «Хранителей» звучала так «Веселенькая у нас будет ночка».

Есть старая формула: там, где начинается авиация, кончается порядок. Кажется, единственной формой жизни в Австралии является авиация. Она же является единственным родом войск.

Итак, в городе Багдаде пять дней назад погиб первый австралийский солдат — десантник Джейк Ковко, 25 лет. Погиб при обстоятельствах, не лезущих ни в какие ворота. Официальная версия утверждает, что он случайно прострелил себе голову при чистке оружия. Что выглядит особенно хорошо в свете двух обстоятельств:

а) согласно уставу, на территории базы все личное оружие должно быть разряжено (и за этим, вообще—то, следят).

б) покойный был снайпером.

Но это — вступление. Тело, естественно, должны были отправить домой. В Мельбурн. И вот, собирается семья — родители, вдова, дети — встречать. А тело… не то. Вместо Джейка Ковко в Мельбурн привезли какого—то совершенно неизвестного покойника из боснийского контингента. Как? А так. Перепутали. Как перепутали? Ну, умудрились как—то. Как умудрились — это вообще первый и единственный австралийский покойник за всю кампанию… Ну, так. Труп хранился в кувейтском морге. Получили одну штуку, выдали одну штуку. А какую — не посмотрели. А в родах войск и формах они не разбираются. И что гроб деревянный, а не алюминиевый — не заметили. И вообще доставкой занимается частная компания и она не обязана…

Что сказала семья, я пропущу. Что сказала семья, когда премьер—министр предложил им свой личный самолет для доставки уже нужного трупа, я тоже пропущу.

И что сказал премьер—министр, пропущу — это когда выяснилось, что нужный труп раньше утра субботы достать никак нельзя. Потому что в Кувейте — выходной. Морг — не работает. И никакие тела — нужные там, ненужные, в неположенное время не выдаются. Ни на каком уровне. А брать штурмом морг в дружественной стране… можно, но нет же гарантий, что там опять ничего не перепутают.