— Я там свой зонтик забыл, — надменно сказал гражданин в панаме. Тот, что молотил в дверь. Сказал и попытался пройти внутрь.

— Закрыто, — отрезал инородец и попытался дверь захлопнуть.

Не получилось ни у одного, ни у другого. Первому загородили дорогу, второму помешала выставленная нога.

— Да только что было открыто! Я из экскурсии! Мы же только что отсюда! — заверещал гражданин в панамке.

— Нельзя. — По всему было видно, что инородец примеривается, куда больней ударить докучливого экскурсанта.

— Я быстро! Туда и обратно! — Учуяв настроение противной стороны, экскурсант заговорил торопливо и заискивающе. — Когда фотографировал иконостас, положил зонтик на скамейку. Одна минута. Заскочить и взять.

— В храме фотографировать запрещено, — нашелся вдруг страж.

— Хотите — пленку засвечу. Но зонтик верните, — секунду подумав, предложил забывчивый.

— Какой у тебя зонтик? — чуть подобрел смуглявый.

— Складной.

— Дорогой?

— Обыкновенный.

— Ну, сколько он стоит?

— Да я знаю что ли?! Жена покупала. Такой хай поднимет…

— Сколько стоят такие зонтики, Леха? — обернувшись, спросил у кого-то инородец.

— Рублей сто, — ответил этот кто-то.

— На, держи! Купишь себе три зонтика. И давай — живей догоняй свою экскурсию.

Звякнув петлями, дверь захлопнулась. Офонаревший экскурсант, сжимая три сотеных в кулаке, отошел от КПП. Оглянулся. Вскинув голову, посмотрел на собор, залитый утомленным солнцем и утыканный чешуйчатыми луковками с крестами. Снизу похожий на пень, густо обсиженный опятами.

— Суки черномазые, нигде покоя нет, — процедил он зло, сплюнув на святую землю. И спрятал деньги в карман.

Солнышко устало за день парить землю-матушку и досвечивало с приятной ленцой. В травах чирикали кузнечики и жужжали усердные шмели. Пахло мятой и еще чем-то забытым из детства. А по ту строну ограды инородец достал из брючного кармана рацию, нажал кнопку передачи.

— Эй, ромалы! Первый говорит. Посматривайте там внимательней, болтаются всякие вокруг. — Убрав рацию, он повернулся к напарнику по КПП. — Знаешь, Леха, пойду-ка я прогуляюсь. Никого не пускай, дверь вообще не открывай.

Напутствовав напарника, «номер первый» двинулся по утоптанному пыльному подворью. Обошел запертую церквушку. Остановился, запрокинул голову, помахал рукой засевшему на колокольне наблюдателю. Тот помахал в ответ. Из дома, в котором располагалась местная администрация, никто не выходил и не выглядывал. Персонал соблюдал условия щедро оплаченного договора.

У дверей собора сидел на корточках цыган, одетый точно так же, как и «номер первый», и сам с собой баловался в детскую игру «ножичек» солидным армейским тесаком типа «клык бультерьера»[14]

— Порядок? — спросил первый.

— Тихо. — Тесак смачно входил в рассыпчатую землю при бросках и с локтя, и с колена.

А в соборе уже десять минут как шла финальная игра. Остались зрителями лишь цыгане из тех трех таборов, чьи представители пробились в финал. Еще здесь на почетных местах сопереживали игре старейшины и прочие отцы, за те или иные заслуги удостоенные чести присутствия, еще охранники и, конечно, Джафар Матибрагимов. Все лишние отчислились на теплоход, в том числе и свадебная тусовка.

«Номер первый», стараясь не привлечь внимание скрипом, чуть приоткрыл дверь собора и заглянул в щель. Посреди храма стоял круглый стол, за которым гнули хребты трое финалистов. По их позам и лицам можно было догадаться, какое напряжение нагнетено под сводами деревянного храма.

Вдали просматривался иконостас. «Чем-то очень ценный иконостас», — вспомнил «номер первый». То ли тем, что срублен без единого гвоздя, как и сам собор, то ли тем, что его рисовали знаменитые художники. Или вроде бы тем, что каждого, кто воровал отсюда иконы, настигала мучительная смерть за железной решеткой. А иконы возвращались на место.

Спиной к «номеру первому» восседал русский — игрок от табора барона Бронко. Цыгана раздирали сомнения — как относиться к чужакам на «джелеме»? С одной стороны, деньги все равно останутся у цыган; если победит, русский получит лишь премию. С другой стороны… может быть, все-таки следовало прислушаться к цыганам, которые утверждают, что заслужили право хотя бы раз в год, хотя бы пару дней не видеть никаких чужаков… Но раз сообщество дозволяет… Ведь дозволяет же! Как дозволяет смешивать цыганскую кровь с нецыганской, то есть допускает смешанные браки, которые тоже многие не одобряют, от которых родня христом-богом и угрозами отговаривает непутевых цыганских дочерей и реже сыновей.

Других людей в дверную щель было не видно — они расположились где-то сбоку. Открывать дверь шире, отвлекать игроков скрипом «номер первый» ни за что бы не решился. Глянул одним глазком — и ладно. И прикрыл дверь…

Финал играли колодой «Caravelle» бельгийской фирмы «Carta Mund», где туз обозначался не «А», а «1», а король — «R», плюс непривычный размер — 56хХ 87 миллиметров, все, чтобы разладить шулерские потуги. Пепла игра под иконами в храме божьем, честно говоря, смущала. Хотя не ему бы вроде смущаться — где только ни играл, разве не довелось с чертями в аду и с ангелами в райских казино.

Приучив с начала игры противников, что раскладывает полученные карты по мастям, две последние сдачи Сергей операцию выполнял, уже перемещая карты в руке бессистемно. Уловка дала результат — певец из «Вице-премьера» крепко нахватался на распасах. Никто не отмачивал оскоминные преферансовые прибаутки типа «В картишки нет братишки» или «Выпустил играющего — залез в свой карман». В гнетущей тишине звучали только необходимые слова: «Раз», «Два», «Шесть без прикупа», «Семь первых», «Мизер», «Пас»… Мизер объявил Саша Володар, за которым числился скромный должок Пеплу.

В прикупе оказались две красные десятки, на лице Володара не дрогнул ни один мускул. Володар снесся и зашел с червовой девятки. Сергей и певец из группы «Вице-премьер» открыли карты. У Пепла туз, король, десять, семь по пике, валет, восемь по трефе, туз, король в бубне и червовый марьяж. У певца — остальная трефа, бубновые дама, валет и туз, валет по червям.

— Жаль, что пика… — возбужденно потер ладони певец.

— Пять в гору, — бесцветно предложил Сергей Володару.

— Не согласен, — зачем-то уперся Володар, хотя дальнейший сюжет охоты на мизер был неизбежен: отобрать красные масти и одну пику. Затем отдаться в семь пик.

— Наш паровоз, вперед лети… — равнодушно определил Сергей.

Потрескивали и поскрипывали разогретые солнцем и теперь остывающие церковные своды. Стемнело, зажгли свечи.

— Ну, почему ты мне сразу не сказала, что эти отморозки сняли с Пепла крестик?! — в запале потряс перед Соней расползающейся стопкой заполненных принтером страниц Юрий Витальевич. Вторая его рука лежала на телефонной трубке.

Дело происходило на кухне квартиры, где некоторое время укрывался Пепел, а затем поселилась дочь Семена Моисеевича. Рабочий кабинет майора больше не обыскивали, но в то, что от него отстали, Кудрявцев не верил, скорее, решили работать более тонко. И потому майор предпочитал со служебного телефона по серьезным делам не распространяться, да и вообще старался проводить на рабочем месте как можно меньше времени.

— Я не поняла, что это важно. Какой-то убогий алюминиевый крестик… У нас дома они полные карманы всякой мелочи нагребли, пока папу пытали, а тут какой-то крестик…

— Милая моя, это не какой-нибудь крестик! — Майор в сердцах шваркнул перед Соней на стол страницы в принтованных буквах, будто в налипшей шелухе от семечек. — Ты вдумчиво почитай личное дело этого Сергея Ожогова. Он же здесь как на ладони. И предсказуем, будто шутки конферансье. Он ведь теперь только этот крестик и искать будет. А на остальное ему с высокой колокольни!.. — Кудрявцев нервно закрутил телефонный диск.

— Юрий Витальевич, вы на меня не кричите!