Много позже она узнала, что в соседнем поселке несколько художников организовали выставку ледяной скульптуры. Кир договорился с ними, и на одну ночь их двор превратился в настоящую зимнюю сказку…

Внезапно дверь в палату скрипнула и приоткрылась.

– Толь! А Толь! Ты здесь, что ли? – просунулась внутрь растрепанная женская голова.

– Умер Толя, – зачем-то мрачно произнесла Инга.

– Ой, батюшки святы, мать пресвятая Богородица, спаси, сохрани и помилуй, – скороговоркой пролепетала незнакомка и поспешно скрылась.

Инга легла на спину, уставившись в невысокий серый потолок. В последнее время она все чаще возвращалась в прошлое. Инга знала, что, когда и как она сделала для того, чтобы ее жизнь вильнула в произвольно выбранном направлении. А здесь, в больничной палате, которую она для смягчения положения вещей назвала палаткой, больше и делать было нечего, кроме как вспоминать. И Инга вспоминала, перебирала в памяти все мелочи, оставшиеся за бортом ее дрейфующей к неизвестной цели жизни.

Странное дело, но Инга совсем не спешила покинуть этот дом, стоявший в окружении парка, который многие по старинке называли сумасшедшим. Более того, она даже радовалась возможности отлежаться и отсидеться за этими казенными стенами. Задавшись вопросом почему, она неожиданно быстро получила ответ. Ей некуда было идти. Виктор умер, отец и муж давно стали чужими, ее собственный дом был пуст, а дети… нет, вот об этом у нее сейчас точно не было сил думать.

Инга беспокойно заворочалась на кровати. Память, как волна, тут же подкинула воспоминания о ярком свете, о фигурах в белом, бродящих на периферии зрения, о страхе и тоске, не отпускавших ее до того момента, пока в медленном обратном отсчете не растворилось все: резкие запахи, приглушенные звуки, чужие голоса и грохот собственного сердца. «Десять, девять, восемь, семь…»

Инга встрепенулась. Нет-нет… Это ловушка. Нельзя гадать, как бы оно все повернулась, если бы однажды она не…

– Ну, что, Инга Кирилловна, – пожилая веселая медсестра бесцеремонно вплыла в палату. – Как самочувствие? Настроение? Аппетит? Хотите кушать? Сегодня тетя Фима такие котлетки сделала, пальчики оближете. Принести вам, пока свежие? А то нельзя же, столько лекарств, и все на голодный желудок. И постель у вас чего-то сбилась, давайте-ка я вам ее подберу.

Она принялась поправлять одеяло вокруг Инги.

– Вот так, вот так… Ничего, полежите немного, отдохнете, через пару недель будете как новенькая. Ой, нежное вы поколение, что говорить… Чуть что, сразу с катушек срываетесь… Батюшка ваш, Кирилл Александрович, звонил. Интересовался, как вы тут. Такой обходительный мужчина… Сказал, заедет, спрашивал, чего привезти. А голос у него такой бархатный, я слушала и прямо таяла… Ах! – она отмахнулась от своих страстей и вдруг с испугом уставилась на пациентку. – Ой, мамочки, Инга Кирилловна, чего это вы? Инга Ки…

Глаза Инги закатились, наружу вывернулись белки, она захрипела, забилась, пена показалась у ее рта, и долгий, дикий крик вырвался у нее из груди.

– О, господи ты боже мой, – медсестра выбежала в коридор. – Антон Тимофеич! Антон Тимофеевич! Девочки, врача, быстро, в пятнадцатую. Опять началось. Антон Тимофее-еви-и-ич…

– Вы, Гаврила Петрович, в школе плохо учились. О чем мы говорим! Какая такая семья!

Два опрятных старичка сидели на остановке, как будто в ожидании транспорта. Однако автобусы и маршрутки подъезжали и отъезжали, а пожилые люди все продолжали препираться.

– Человечество произошло от братоубийцы, – продолжал тот, что в светлом стеганом пальто. – Каин убил Авеля, и пошло-поехало. Откройте любую газетку – это ж читать страшно: «Зарубил мать топором за то, что на водку денег не дала», «Отравила семью сестры из-за двухкомнатной квартиры», «Застрелил собаку, потому что громко лаяла»… Это что же за люди такие? Человек – это союз земного и божественного. А где в этих подонках Бог? А?.. Что вы говорите, Гаврила Петрович?

– Я ничего не говорю, Семен Васильевич, – поморщился, дождавшийся наконец своего слова собеседник. – Вы же, как заведенный, рта открыть не даете. А я вот что думаю: вы так кипятитесь, а себя вспомните, в 53 году при живой жене кто завел себе любовницу? Что отмахиваетесь?

– А кто не без греха? – пошел в атаку Семен Васильевич. – Вы, Гаврила Петрович, вообще морковку воровали с колхозных полей. А Господь и вам говорил «не укради», и вы знали это. Так что не надо. Тот, на ком пятна нет, вчера родился. И уже завтра в чем-нибудь обязательно оступится.

Оба отвлеклись на сильный шум, поднявшийся на проезжей части. На большую дорогу из переулка выезжали «жигули», тяжелый руль крутила пожилая женщина с гордо поднятой головой. Великодушно игнорируя возмущенный вой сигналов и оскорбительные крики мужчин, она неторопливо выводила свое авто из придорожной грязи. Со стороны казалось, что дама слепа, глуха и совершенно бесчувственна к происходящему, но когда она уже заняла свое место на дороге и общая скорость потока в этом месте свелась к нулю, из окна автомобиля высунулся средний палец руки в красной вязанной перчатке. За этим пальцем, как за знаменем, продолжая оглушительно гудеть, весь кортеж с черепашьей скоростью направился в сторону Яузы. Семен Васильевич только головой покачал. Непонятно, одобрял он или осуждал смелую женщину.

– Вообще, ерунда все это… – неожиданно произнес он. – Человек глуп, пуст и несовершенен. Никчемный, бесполезный, уродливый, бесталанный, тупой, кривой, идиот, гнида, хам, сволочь…

– Эй, эй, Семен Васильевич! – приятель схватил разошедшегося пенсионера за локоток. – Я понял, понял, успокойтесь! Так и до инфаркта недолго. Люди сволочи – большое дело! Но ведь бывают и исключения…

– Ага, – постепенно успокаиваясь, проворчал Семен Васильевич. – А вы их сами-то видели?

Гаврила Петрович собрался было подтвердить или опровергнуть слова приятеля, но так и остался сидеть на вдохе, с открытым ртом и вытаращенными глазами. Заметив эту странность, Семен Васильевич проследил в направлении ошеломленного взгляда Гаврилы Петровича и сам застыл, вжавшись в скамейку.

Прямо на них бежал высокий и плотный мужчина. В развевающемся на ветру пальто он был похож на гигантскую черную бабочку, мечущуюся в тупиках Таганских холмов. Его пальто было разорвано в плечах и забрызгано жидкой грязью по подолу. Чудом проскочив между прохожими, он, словно слепой, всем телом ударился о прозрачную пластиковую стену остановки и невидящим взглядом уставился на онемевших пенсионеров.

– Гаврила Петрович, что это? – пролепетал Семен Васильевич.

– Это… – начал было Семен Васильевич. – Это…

Он замолк на полуслове. Как завороженный, старик смотрел в глаза незнакомцу и не мог оторваться. Они были полны такого страдания и ужаса, что внушали не сочувствие, а страх.

– Дети… Дети… – он оторвался от своей опоры и шагнул внутрь под крышу. – Вы не видели?.. Дети… Двое… Мальчик поменьше и девочка… Шапочка с помпоном… Шарф полосатый… Не видели?!!

Старики словно онемели.

– Двое детей?.. Девочка и мальчик поменьше… Пальто темное… У мальчика комбинезончик… Что? Нет?! – вдруг он сорвался в страшный крик и схватил за воротник одного из стариков. – Что вы головой трясете? Я не понимаю ничего! Что? Не видели? А кого-нибудь вы видели?!! Никого?! Вообще никого?! Да как же вы живете, если вы никого вокруг себя не видите?!!

Кир отступил от бесполезных перепуганных стариков. Он бежал вперед, не разбирая, где мостовая, а где проезжая часть. Сугробы, дома, вывески на фасадах, лица людей – все металось и раскачивалось, а он никак не мог найти точку, ту дверную ручку, тот взгляд или стену, за которые можно было бы зацепиться, встать и ощутить твердую почву под ногами и ясную мысль в голове. Ничего не выходило.

Пряча глаза и отворачиваясь, мимо спешили прохожие, не задерживаясь, совсем рядом, но словно в другом измерении. В двух шагах проносились автомобили. Дома наплывали как скалы, многократно увеличенные лица эстрадных певцов ухмылялись с афиш, Кир тяжело дышал, почти задыхался и уже догадывался, что не в этом, а в каком-то другом мире потерял детей. Город сомкнулся вокруг него квадратом переулков и площадей, и Кир понял, что квадрат-то черный. Та самая икона супрематизма, намалеванное смесью из гуталина, дегтя и дерьма нулевое измерение вывалилось из плена холста и раскрылось в трехмерном пространстве воротами в Никуда, где Никто и Нигде ждали одного испуганного и слабого человека…