– Я тебя спрашиваю, глухая тетеря, – повторил Кир, любуясь тем, как ловко Настя орудует разделочным топориком. – Ты почему дома-то сидишь все время, на улицу не выходишь?

Настя одним ударом разрубила кусок мяса.

– Сколько раз вам говорила, Кирилл Александрович, потому не выхожу, что людей боюсь.

Кир вздохнул, склонившись над квитанциями, разложенными по всему столу.

– Чего вздыхаете? – перекинула из руки в руку топорик Настя.

– Да оригиналка ты, Настя, – отозвался Кир, аккуратно вписывая цифры в клеточки. – Людей она боится! Да что люди? Посмотри, лучше, сколько мы за квартиру теперь платим!

– Ага, а вы не странный, Кирилл Александрович?! – Настя отложила топорик и принялась валять отбивные в мелкопорубленной зелени. – Вон, муж убил жену табуреткой, так вам ничего особенного, а квартплату подняли – это ужас. Включите радио что ли, а то прямо на сердце тяжело от всего этого.

Кир протянул руку и послушно покрутил черную шашечку на боку приемника. Тут из него вдруг ударило такой шквальной волной, что он инстинктивно придержал бумажки, чтоб их ненароком не сдуло со стола.

– Вот-вот! Оставьте! – обрадовалась Настя и, пританцовывая в такт этой какофонии, поставила мясо в духовку.

Кир только головой покачал.

– Ох, Настя, ну что мне с тобой делать? – спросил он сам себя.

Она тоже не слышала вчера никакого шума на лестнице, преспокойно проспала всю ночь в своей светелке и о случившимся узнала от соседей, спустившись утром вниз за почтой. Сейчас, обняв какую-то кастрюлю и прикрыв от удовольствия глаза, она топталась в своем африканском танце на пятачке между столом и холодильником.

– Настя, – позвал ее Кир.

– А? – немного рассеянно отозвалась она.

– Ты на какое ухо-то не слышишь?

Настя покрутила головой.

– На правое, – отозвалась она. – А что?

– Да так, ничего, – проворчал Кир. – В левое ухо человеку черти нашептывают, в правое – ангелы. Получается, что ты, Настасья Филипповна, черт знает кто!

– Павловна, – с радостью в тысячный, наверное, раз поправила она Кира. – Настасья Павловна! И ничегошеньки подобного, Кирилл Александрович. Мой ангел, знаете, тоже не дурак в пустые ворота ломиться. Он наверняка себе какой-нибудь другой способ нашел.

– Ага, морзянку! – съязвил Кир.

– А может, и ее, – великодушно согласилась Настя.

Кир хотел еще что-то добавить, но заулыбался, махнул рукой, вернулся к своим бумажкам, но едва занес ручку, как вдруг страшный грохот донесся из гостиной. Он побледнел и поспешил из кухни.

Старинный сервант в гостиной выглядел так, словно в него попал снаряд. Что уж с ним произошло, теперь было не понять, но полки сложились, и все содержимое осыпалось мелкой стеклянной крошкой. Внизу, на ковре, вцепившись друг другу в волосы, катались мальчик и девочка. Драка происходила в полной тишине. Кир с ужасом смотрел на мелькавшие руки, ноги и налившиеся кровью, как томатным соком, лица. Он заметил злющие глаза, разорванный край одежды, царапину через всю шею. Выйдя, наконец, из оцепенения, Кир засучил рукава и шагнул на ковер.

Спустя полчаса девочка, похожая на маленькую ведьму, сидела на краю дивана. Спутавшиеся волосы закрывали ее лицо и плечи. Она зыркнула в сторону Кира, когда тот приблизился, но ничего не сказала. Кир и не спешил. Он подобрал опрокинутый стул, отодвинул рассыпавшиеся книги, поправил ногой край ковра, подобрал что-то с пола и убрал в карман.

– У него синяк под глазом и губа распухла, – сообщил Кир.

Девочка не шелохнулась. Кир сел рядом с ней, помолчал немного, вдруг обхватил голову ладонями, и его плечи затряслись. От неожиданности она сначала отпрянула, а потом подобралась к нему под бочок, обняла и быстро-быстро зашептала, словно заговаривая:

– Деда, деда, деда…

Ничего не помогало. Она сползла с дивана, встала напротив и с некоторым усилием отвела ладони от его лица. Слез не было и в помине. Кир беззвучно хохотал.

– Ну, ты даешь, – тихо простонал он. – Надо же так измолотить ребенка! Весь в синяках, бедный. А у самой-то – пара царапин.

– Ага! Пара царапин! – возмутилась девочка. – А это?!

Она протянула руку, и Кир, отдуваясь от смеха, принялся ее рассматривать. Не обнаружив ничего, пожал плечами.

– Вот! – она ткнула пальцем в небольшое красное пятнышко у кисти. – Укусил! Как собака.

Кир погладил и поцеловал ладошку.

– Это ты собака. Он пока щенок, – с нежностью произнес он.

– Так мне что, получается, – не выдержала она и вырвала руку. – Все это слушать?! Раз щенок, тогда пусть молчит в тряпочку.

Кир только головой покачал и со стоном встал.

– Иди ко мне, – поманил он девочку. – Дай я хоть причешу тебя, чудище мое.

Девочка послушно поднялась, он ласково шлепнул ее по затылку и поставил перед зеркалом.

– Посмотри, на кого ты похожа, – с укором сказал он, вместе с ней заглядывая в отражение. – Воин. Настоящий комнатный воин.

Пока Кир доставал из комода расческу, он против своей воли опять тихо прыснул.

– Чего ты смеешься? – вскипела девочка.

– Тише, тише ты, – переполошился Кир.

– Чего смеешься? – шепотом повторила она. – Ему же больно, наверно.

– Вот именно, – подтвердил Кир, разбирая длинные каштановые пряди. – А ты о чем думала, когда его в глаз била?

– Ни о чем, – потупившись, девочка смотрела на свои расцарапанные ноги.

Кир помолчал, давая ей возможность собраться и самой рассказать о потасовке. Она понимала, что дед ждет, но молчала, надув губки. Кир легонько постучал расческой по ее затылку.

– Тук-тук, ну, рассказывай, что там у вас стряслось? – спросил он.

Девочка глубоко вздохнула, как перед погружением.

– Ну, сначала все было нормально. Мы сидели, рисовали. Картинки всякие, дома, людей, а потом маму с папой. И у него папа вышел такой красивый, а мама – уродина. Я спрашиваю: «Почему?» А он молчал-молчал, а потом как скажет: «Наша мама проститутка и предательница, а папа, бедный, страдает из-за нее!» Ну, я вступилась за маму, а он как начал кричать: «Это она во всем виновата!» В общем, я его поколотила.

Кир понимающе кивнул.

– А ты сама-то как думаешь, кто виноват? – спросил он.

Девочка смотрела на его отражение в зеркале.

– Мы, – неожиданно быстро и тихо ответила она.

– То есть? – удивился Кир.

Она вдруг обернулась, и незаплетенная коса выскользнула из его рук.

– То есть я хотела сказать, а что если вдруг мы? – пояснила девочка. – Я злилась на маму за все, что она сделала, плакала, плакала, а потом изо всех сил прокляла ее. Я так хотела, чтобы ей плохо было, что у меня голова разболелась. А что если меня услышали? Что если какой-нибудь дух пожалел меня и решил помочь?

Кир провел пальцем по нежной щечке и развернул девочку обратно лицом к зеркалу.

– Ни в чем ты не виновата, – спокойно произнес он. – Взрослые – странные люди. Любят то одних, то других. Их чувства, как сны, приходят и уходят. И в этом некого винить.

Кир замолчал, девочка тоже. Так они и стояли в тишине, и Кир постепенно приводил в порядок ее волосы. В серванте, вдогонку основным разрушениям, что-то звякнуло и сорвалось. Но Кир и девочка даже не посмотрели в ту сторону, внимательно рассматривая свои отражения в зеркале.

Игнат ехал по городу, словно во сне. Снег валил плотной белой массой, растушевывая очертания домов и фигуры прохожих. В нем, как в полупрозрачном студне, вязли и люди, и автомобили. Перекрестки казались непреодолимыми рубежами, светофоры беспомощно переключались, ревели клаксоны, завывали сирены, и пар валил из человеческих ртов и выхлопных труб. Путешествие по адресу, нацарапанному нервной рукой на клочке бумаги, грозило затянуться. Игнат украдкой посмотрел на свою бывшую жену.

Он знал, что мать Инги умерла на следующий день после выписки из роддома. Всего один день и одну ночь провели они вместе, и, хотя это было совершенно невозможно, Инга рассказывала, что не по фотографиям помнит высокую улыбчивую женщину с внимательным взглядом карих глаз. Маленькой, она обожала отца, считала его волшебником и была привязана к нему, как влюбленная женщина. Кир тоже долгие годы души в дочке не чаял. И жили бы они долго и счастливо, если бы однажды все не переменилось…