Верхний свет погас. Отдышавшись и осмотревшись, «наркоманы и алкоголики» погрустнели. В чем-то черном, шелковом, распахнутом на груди в дверях стояла никакая не аргентинка, а жена Ивана. Она была чудо как хороша в теплом и рассеянном освещении, однако это ничего не значило. Арина недобрым взглядом осматривала обстановку.

«Ведьма – она и есть», – мрачно резюмировал Игнат, глядя прямо в ее глубокий вырез. Арина машинально стянула края халата на груди.

– Коньяк хороший, дорогой, – прищурилась она, – чего же это вы его из стаканов пьете?

– А у вас бокалы в гостиной, – сообщил Игнат, – боялись растревожить…

Пунцовый рот сжался сухой вишенкой. Арина взвизгнула:

– Растревожить? Я что тебе – осиное гнездо?!

Иван, немного покачиваясь, встал между женой и другом.

– Ладно, ладно, не сейчас. Не надо начинать. Ночь на дворе. Игнат, может, оно и к лучшему. Завтра день тяжелый. Пошли спать.

Игнат сидел, опустив голову и уставившись на скатерть.

– Осиное… – проворчал он, – не осиное. Змеиное.

– Так! Это что он сейчас сказал? – несмотря на поздний час Арина была полна сил и прямо-таки рвалась в драку.

– Он сказал: «Спокойной ночи, дорогая Арина Сергеевна!» – Иван ухватил жену за талию и поволок прочь с кухни. – Все, хватит. Как маленькие, честное слово. Пошли спать.

Игнат с усмешкой наблюдал за отступлением разъяренного врага, однако в самый последний момент, перед тем как покинуть территорию, Арина вывернулась, метнулась к столу и схватила бутылку коньяку. Игнат замешкался, опоздал и поймал лишь воздух.

– Ха! – каркнула она ему в лицо и исчезла в коридоре.

– Да что б ты подавилась, Арина Родионовна! – пожелал ей вслед Игнат.

Из глубины квартиры донесся какой-то шум, удар, шипение, наконец захлопнулась дверь, и все стихло. Игнат с тоской обвел взглядом пустую кухню, задержался на мещанских рукавичках-прихватках, сделанных в форме улыбающихся кошки и мышки, вздохнул, встал и направился к выходу.

– Мне не повезло с семьей… Ага, а тебе повезло… – его слова, так же, как и он сам, вскоре растворились во мраке.

Кочка уже который час нервничала и кружила по двору. Она очень плохо спала последние несколько ночей. Часто выбегала из своего убежища понюхать, послушать, посмотреть. Однако даже ее отменное обоняние не помогало. Только неведомый о́рган, невидимый радар, спрятанный где-то внутри, улавливал странные колебания, от которых немело и ныло сердце. А потом появились эти звуки. Сначала Кочка приняла их за вой ветра в трубах, потом понадеялась на то, что это очередное дурацкое изобретение людей, установленное на автомобиле, потом ей показалось, что у нее проблемы со слухом. Но нет. Слышала она хорошо. Лучше б оглохла. Потому что теперь не оставалось никаких сомнений: над городом выла невидимая Собака Беды, которая появлялась из ниоткуда, на глаза никому не показывалась и то ли призывала несчастья, то ли хотела сообщить об их неминуемом приближении. Старые псы неохотно вспоминали об этой напасти, начинали нервничать, скулить и норовили убраться прочь подобру-поздорову. Некоторые считали, что иногда можно разобрать, о чем именно воет Собака и предотвратить печальные события.

Этой ночью Кочка выскочила пописать и застыла, так и не присев под сугробом. Снежные тучи, столько дней висевшие над городом, разошлись, и в черном небе повисла огромная, желтая, как старый зуб, луна. Кочка заскулила. Плохое время, ой, плохое… Полная луна и этот вой…Что-то будет…

Она все-таки брызнула на деревце, для уверенности подняв одну лапу, как кобелек, и уже собралась, было, нырнуть обратно в свою щель в подвале, как вдруг заметила его. Как ни в чем не бывало, он прогуливался под исполинской луной. Кочка повела носом. Несомненно, это был Кир, но почему же от него так странно пахло? Обычно он благоухал домом, любовью, семьей, теплом, уютом и совсем немного масляными красками. А сейчас – не было никаких сомнений – от Кира воняло, как от собаки. Или даже хуже. Как от бешеной дикой собаки, почти волка, настоящего дикого животного. Кочка зажмурилась и прыгнула обратно в свою щель. Скорее бы взошло солнце, закончились бы и это полнолуние, и эта зима… Она заснула, но и утром не почувствовала ни облегчения, ни приближения весны.

В своем кабинете Игнат, вооружившись тяжелой ручкой, беспощадно правил текст договора. Он с такой силой вымарывал неточные формулировки, что завиток бумаги тонкой стружкой летел из-под пера, и на месте прочерков оставались рваные царапины.

Прошло полдня, а Игнат все не мог успокоиться. Утром Арина не одарила его ни словом, ни взглядом. Не отрываясь от газеты, которую она то ли читала, то ли просто держала перед глазами, она поставила перед Игнатом его завтрак. Яйцо. Оно хоть и было первого сорта, но аппетита не вызывало. Непривлекательного цвета скорлупа, да еще эта синяя маркировка на боку, похожая на тюремный или больничный штамп, и сварено до какого-то неизученного состояния. Ни всмятку, ни в мешочек. «Надо же, – внезапно с раздражением подумал Игнат, отодвигая щедрый завтрак. – Яйца мне сварить не может!» Он покосился в сторону врага.

– Арин, может хватит, – спросил он. – Знаешь, есть такое состояние между враждующими сторонами, называется перемирие. Попробуем для разнообразия?

Арина собралась, было, что-то ответить, но тут на кухню ворвался Федор, их с Иваном сын.

– Здорово, дядя Игнат, – поздоровался мальчик.

– Привет, – слабо взмахнул рукой тот.

«Какой же все-таки милый ребенок, – подумал он. – Даже странно…»

Федя придвинул к себе чашку чая.

– Что, дядя Игнат, спали плохо? – с сочувствием спросил он, прихлебывая чай и поглядывая на мрачного Игната.

– Нет, пили много, – не оборачиваясь, ответила Арина.

Игнат сам не заметил, как обхватил пальцами недоеденное яйцо и изо всех сил сжал его. Хрустнула скорлупа, и содержимое выдавилось наружу.

– Ну ладно, мне пора, – Федор, не замечая напряжения между взрослыми, схватил яблоко выбежал из кухни.

Игнат тоже встал и в два шага приблизился к Арине. Он так стремительно преодолел разделявшее их расстояние, что она попятилась и инстинктивно зажмурилась, словно ожидая удара. Но ничего не произошло. Игнат открыл дверцу под раковиной и сбросил в мусорное ведро раздавленное яйцо.

– Большое спасибо, – сухо произнес он и быстро вышел из кухни.

Если бы Игнат обернулся, он наверняка заинтересовался бы выражением лица Арины. В странной пропорции в нем смешались отвращение и вожделение. Но Игнат не обернулся.

Сейчас, вымещая бешенство на документе, он увлекся и на пятой странице вдруг с наслаждением почувствовал, что его наконец отпустило. Игнат прислушался – и правда, сердце не болело, и душа не ныла. Он развеселился и с радостью вычеркнул целый абзац. Стало еще легче. Игнат приготовился, было, исполосовать оставшуюся часть документа, как вдруг в дверях, как нехорошее знамение, появилось озабоченное лицо Раи. Игнат, как в детстве, изо всех сил зажмурился, понимая, что сейчас ему все испортят.

– Игнат Андреевич… – начала Рая.

Игнат молча продолжал рвать ручкой бумагу. Помощница, ошибочно приняв молчание за ожидание, еще глубже просунулась в кабинет.

– Тут это… к вам пришли. Я хотела…

– Рая! – Игнат проскреб ручкой наискосок всю страницу. Рая поморщилась от неприятного звука.

– Рая! – повторил Игнат, не поднимая глаз. – Я о чем тебя просил?

– Игнат Андр… – прикрылась дверью женщина.

– Нет, ты вспомни, о чем я тебя просил? – перечеркивая написанные слова в такт произнесенным, повторил Игнат.

Как же не любила Рая этих приступов начальственного бешенства. Дома, стоило какой-нибудь суке повысить на нее голос, она в ответ бросала кастрюлю с супом в открытое окно. Но здесь ей приходилось терпеть, смотреть, молчать и кланяться.

– Я просил, – с металлом в голосе продолжал начальник, – чтобы меня не беспокоили ни-по-ка-ко-му-по-во-ду!