В камине развели жаркий огонь. Блики оранжевого света метались по выцветшему ковру и ласкали ноги в тапках.

– У судьи было три свидетеля того, как умер лорд Ботуэлл. Эти трое признали и то, что раньше напали на Хейдона и что при этом один из них был убит. Так что судье ничего не оставалось, как снять с Хейдона все обвинения, – рассказывала Женевьева стайке детей в ночных рубашках.

Это происходило на следующий день после того, как Женевьева и Хейдон сначала отправились в тюрьму, а потом пошли в суд.

Джек стоял, прислонившись к стене, напряженный, бдительный, как будто все еще ожидал, что в любой момент в дом могут вломиться полицейские. Женевьева подумала, что пройдет немало времени до той поры, когда мальчик наконец перестанет бояться представителей власти.

– С чего бы этим троим признаваться? – проворчал Джек.

Хейдон пожал плечами:

– Возможно, констебль Драммонд им объяснил, что в их же интересах рассказать правду.

Маркиз, сидевший на диване, прижимал к себе Аннабелл и Шарлотту; он чувствовал, что его переполняет желание защищать свою семью. Ведь все они, спасая его, очень рисковали, и любой из них мог быть ранен или убит. При мысли об этом Хейдон приходил в ужас и тотчас же вспоминал Винсента, державшего пистолет у головы Аннабелл. Хотя сейчас девочке уже ничто не угрожало и она оправилась от пережитого, Хейдон все еще испытывал потребность держать ее возле себя, чтобы быть уверенным, что с ней все в порядке.

– Думаю, языки у них развязались, когда констебль Драммонд сломал палку об их задницы, – высказалась Дорин. – Была бы у меня возможность, я бы сделала это своим утюгом.

– Все очень просто. Только надо, чтобы тявкнула первая собака, а остальные тут же начнут лаять. – Оливер захохотал.

– Каждый человек сам за себя, только Бог за всех. – Юнис пустила по кругу тарелку с имбирными бисквитами. – Каждый показывал пальцем на другого, и всех бросили в горшок, как кости на суп. Может, этих негодяев не повесят за то, что они пытались убить его светлость, но в тюрьме они просидят долго, ручаюсь. Так долго, что пожалеют о том, что связались с лордом Ботуэллом, сколько бы он им ни заплатил.

– Бедный лорд Ботуэлл, – с грустью в голосе пробормотала Женевьева. – Конечно, то, что он делал, – это ужасно, – добавила она, перехватив недоверчивый взгляд Джека. – Но даже при этом я не могу его не пожалеть.

– Наверное, он очень горевал из-за своей дочки и поэтому ненавидел лорда Редмонда, – заметила Грейс.

Аннабелл покрепче прижалась к Хейдону; ей не нравилось, что кто-то мог его ненавидеть.

– Если он ее любил, то почему был таким жестоким?

– Иногда люди не понимают своих чувств, – объяснила Женевьева. Она сознавала, что эта тема слишком тяжела для Хейдона, но считала важным, чтобы дети поняли, что двигало Винсентом, чем были вызваны поступки, которые в конечном счете привели его к смерти. – Любовь лорда Ботуэлла к Эммалине оказалась для него очень мучительной. Когда он узнал, что она не его дочь, он был в отчаянии. Иногда мы отстраняемся от тех, кого любим. Отстраняемся не потому, что перестаем любить, а потому что любить становится невыносимо больно.

– Я бы так никогда не сделал, – решительно заявил Саймон. – Если бы я кого-то любил, я бы хотел быть рядом с ними, чтобы знать, что им хорошо.

– Я тоже. – Джейми зевнул и прикорнул рядом с Женевьевой. – А вы, Женевьева?

– Конечно, я тоже. – Она взъерошила мальчику волосы, погладила по веснушчатой щеке. – Я только хочу сказать: не надо судить лорда Ботуэлла слишком сурово. Некоторые люди долго не понимают все сложности любви. Лорд Ботуэлл понял, когда было уже поздно.

– Кстати, насчет поздно, – сказала Дорин. – По-моему, мальчикам и девочкам пора в кроватки. Завтра у нас день стирки, и я ожидаю, что до того, как мисс Женевьева позовет вас на уроки, вы поможете мне постирать и погладить белье.

– Но я не устала, – возразила Аннабелл; от утомления у нее под глазами залегли темные круги.

Джейми широко зевнул и прижался к Женевьеве.

– Я тоже не устал.

– Вам не обязательно ложиться прямо сейчас. – Женевьева годами укладывала спать уставших детей и знала: уверять их в том, что они устали, – вернейший способ их взбодрить. – Просто вам пора подняться наверх. Почистите зубы, заберетесь в постели и, если хотите, можете рассказывать друг другу разные истории, пока не устанете. Только не забывайте, что говорить надо шепотом.

Согласные на компромисс, убежденные в том, что не будут спать куда дольше, чем предполагала Женевьева, дети встали и столпились вокруг нее с поцелуями и пожеланиями спокойной ночи. Джек же стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди худые руки. Женевьева чувствовала: несмотря на выражение полного безразличия, его трогает этот вечерний ритуал. Он, конечно, уверен, что сам уже слишком взрослый для таких глупостей, как поцелуи перед сном, объятия и хихиканье. Но может быть, ему хотелось хоть на миг снова стать обычным ребенком?

Когда дети пожелали спокойной ночи Хейдону и вместе с Оливером, Дорин и Юнис направились к лестнице, Женевьева подошла к Джеку:

– Джек, мне кажется, что юноше твоего возраста не обязательно ложиться спать вместе с остальными детьми.

Он взглянул на нее недоверчиво.

– Если хочешь, начиная с сегодняшнего вечера можешь оставаться на ногах лишний час. Это будет твое время, можешь проводить его, как пожелаешь. В библиотеке много прекрасных книг, которые тебе понравится смотреть. А если хочешь, то можешь пойти на кухню пить чай с Оливером, Дорин и Юнис. Я уверена, они с восторгом примут тебя в свою компанию. Время полностью в твоем распоряжении, делай что хочешь.

Джек кивнул; он был доволен, что его зрелость признали и предоставили соответствующие привилегии.

– Отлично, – сказал мальчик. Потом в смущении добавил: – Спасибо, Женевьева.

Она немного помедлила, наконец решилась:

– Джек, ты останешься?

У него забегали глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Я знаю, что ты вполне способен сам о себе позаботиться, как делал многие годы до того, как пришел сюда. И я также понимаю, что иногда тебе хочется снова жить самостоятельно.

Джек молчал, не отрицая и не подтверждая ее догадку.

– Дело в том, что мне трудновато управлять таким хозяйством, – вздохнув, продолжала Женевьева. – Мне придется много рисовать для следующей выставки, и я не знаю, как смогу делать что-то другое. У Оливера, Дорин и Юнис и так множество хлопот, и не приходится рассчитывать, что они займутся такими делами, как составление финансовых счетов, – ведь это требует полной сосредоточенности и внимания к мелочам.

Джек смотрел на нее с удивлением:

– Вы хотите, чтобы я вел ваши счета?

– Конечно, ты начнешь с самого легкого. И я буду сначала проверять твою работу. Но я уверена, что в конце концов ты полностью возьмешь это на себя, потому что ты проявил сообразительность в том, что касается сложения и вычитания.

Джек невольно улыбнулся; он был доволен похвалой.

– Есть много других обязанностей, которые ты мог бы взять на себя, – продолжала Женевьева. – Ты уже взрослый и вполне справишься. Для меня будет огромной поддержкой, если ты будешь выполнять часть моих дел. Но я передам их тебе только в том случае, если буду знать, что ты остаешься.

Джек переминался с ноги на ногу и отводил глаза; было ясно, что он не хочет лгать.

Женевьеву охватило разочарование. Она готова была держать пари, что Джек придет в восторг от ее доверия и ухватится за это предложение. Выходит, она ошибалась и напрасно надеялась.

– Ты не должен отвечать сегодня. – Она решила сменить тактику. – Не хочу, чтобы ты пошел на соглашение, которое потом захочешь разорвать. Я прошу, Джек, только об одном: чтобы ты хорошенько подумал, – закончила она с предельной искренностью. Согласен?

Джек кивнул:

– Идет.

Она посмотрела на него вопросительно: