– Тебе, Винсент, лучше знать. Ведь это ты замучил Эммалину до смерти.

– Заткнись, ублюдок! – вскипел граф. – Ты провел ночь в постели моей жены и даже не думал о том, что результатом вашего спаривания может быть ребенок! Ребенок, который был для тебя не больше, чем выпущенное семя! Ребенок, которого ты выдавал за моего и хихикал за моей спиной! Ты не имеешь права произносить ее имя, понял?

Глаза графа пылали ненавистью. Но в них было и нечто другое, более глубокое, скрытое под маской злобы. Хейдон этого не видел, он был слишком поглощен собственной яростью и страхом за Аннабелл и других. Но Женевьева это сразу распознала; она годами оказывала помощь людям, жестоко раненным жизнью, поэтому смогла понять Винсента. Да, она ненавидела его за то, что он угрожал Аннабелл и хотел убить Хейдона, но все же ее глубоко взволновала боль, которую она видела в глазах этого человека – его боль и отчаяние не могли не вызвать сочувствия.

Она поняла, что этот человек корчится в агонии.

– Ты смеешь думать, что ты лучше меня, Редмонд? – продолжал Винсент. – Полагаешь, твои поступки очень благородные? Или ты дошел до того, что считаешь себя героем в этой истории? Воображаешь, что любил Эммалину, потому что спал с моей женой?

– Да, я любил ее и хотел спасти от тебя, Винсент. – Хейдон уже не мог сохранять видимость спокойствия. – Я любил ее вполне достаточно для того, чтобы признать дочерью и чтобы заботиться о ней до конца своей жизни. Но ты мне отказал не потому, что тебе было до нее хоть какое-то дело, а потому, что ты ненавидел ее и хотел наказать девочку за то, что она моя, а не твоя.

– Она никогда не была твоей! – Крик графа походил на рев раненого зверя. – Она была моя!

– И поэтому ты так жестоко с ней обращался? Винсент, ты хотел показать всем, что она твоя собственность, что ты можешь ее всячески ублажать, но можешь и уничтожить, если пожелаешь. Что ты и сделал, бессердечный мерзавец. Ты мучил ее тем, что отказывал даже в капле доброты и любви, и наконец она не смогла этого дольше выносить. Ты убил ее, Винсент, все равно как если бы сам загнал в пруд и держал ее голову под водой, пока она не захлебнулась…

– Хватит, Хейдон! – раздался резкий голос Женевьевы.

Хейдон посмотрел на нее с удивлением, но внимание Женевьевы было приковано к Винсенту, который вцепился в плечо Аннабелл так, будто опирался на нее. Но пистолет он по-прежнему держал у ее головы.

– Простите меня, лорд Ботуэлл, – начала Женевьева с бесконечной нежностью. – Лорд Редмонд не понимает… Вы очень любили Эммалину, верно?

В комнате воцарилась ужасающая тишина. Граф в замешательстве смотрел на Женевьеву.

– Я это вижу, – продолжала она. – Я это чувствую. Вы ее очень любили, и когда она умерла, вам казалось, что вы не перенесете этого.

Все замерли, ожидая ответа Винсента.

– Она была… все для меня, – проговорил он наконец.

– Гнусная ложь, – заявил Хейдон. – Если бы ты ее любил, то не отвергал бы с таким презрением.

– Для вас было ужасным ударом узнать, что она не ваша дочь, не так ли? – Женевьева с искренним сочувствием смотрела на Винсента.

Тот вздохнул, но не ответил.

– В своем гневе и отчаянии вы не могли находиться вблизи нее, ведь правда?

Губы его искривились в болезненной гримасе.

– И вы, лорд Ботуэлл, попытались изгнать ее из своего сердца.

Граф молча смотрел на Женевьеву. Внезапно с губ его сорвался какой-то странный звук – то ли смех, то ли плач, и он наконец заговорил:

– Жена рассказала мне об этом со смехом. Сказала, что я дурак, что они с Редмондом до конца жизни будут потешаться надо мной, потому что ребенок, которого я пять лет считал своим, на самом деле вовсе не мой.

– Но это не делает из вас дурака, лорд Ботуэлл, – возразила Женевьева. – Вы ее любили. Она была вашей дочерью.

Он покачал головой:

– Я ей не отец.

– По крови – нет, но не кровь образует сильнейшие узы любви, не кровь объединяет семью. Спросите любого из моих детей.

Граф снова вздохнул и посмотрел на детские лица.

– Эммалина не могла отвечать за обстоятельства своего рождения, как и любой из нас, – продолжала Женевьева. – Вы напрасно наказывали ее, потому что она была жертвой обстоятельств. Но я не верю, что вы сознательно довели ее до такого отчаяния. Я уверена, вы обнаружили, что ваша любовь к ней слишком для вас мучительна, и тогда выстроили стену и постарались вытолкнуть ее за другую сторону этой стены. А она не смогла этого вынести.

– Я не понимал, какая она нежная, – прошептал граф; он вдруг ослабил хватку на плече Аннабелл, словно испугался, что она тоже может оказаться гораздо нежнее, чем ему казалось. – Я думал, она просто отвернется от меня и перенесет свое внимание… на что-то другое. Я убедил себя, что так будет лучше, потому что боялся: когда-нибудь она узнает правду. Я думал, ей будет легче, если она не будет всю жизнь держаться за мою руку. Но получилось, что я ее погубил. – Он посмотрел на Хейдона: – Ты тоже, Редмонд. Ты бездумно породил ее вместе с женщиной, которая не способна питать нежность к своему ребенку, а значит, я неизбежно должен был со временем узнать, что это ты произвел ее на свет. А Кассандре было наплевать, как это отразится на Эммалине. Она совсем не любила дочку. Более того, она почему-то хотела наказать Эммалину – наверное, за то, что та являлась постоянным напоминанием о тебе, Хейдон. А я был ослеплен яростью и не понял этого. – Граф закончил срывающимся голосом: – В тот день тебе надо было схватить ее и увезти с собой. Если бы ты так сделал, моя малышка была бы жива.

Хейдон с удивлением смотрел на Винсента. Два года он ненавидел его до тошноты, умышленно подпитывал эту ненависть, потому что она помогала смягчить тяжесть собственной вины за трагическую смерть Эммалины. Но сейчас он смотрел на Винсента и видел, что тот глубоко несчастен и уничтожен. И он уже не мог испытывать к нему ненависть. Не мог ненавидеть человека, которого так мучает смерть его единственного ребенка. Винсент мстил ему, Хейдону, только потому, что считал его виновником своих страданий.

И граф был прав.

– Прости меня, Винсент, – прохрипел Хейдон. – Я совершил ужасную ошибку и стыжусь этого. Но Эммалины больше нет, осталась только память о ней. Не будем омрачать эту память прежней ненавистью, несчастьями, смертями. Давай покончим со всем этим. – Он сделал шаг вперед и протянул руку: – Отдай мне пистолет, Винсент.

Граф посмотрел на него в растерянности:

– Ты меня убьешь, Хейдон.

– Нет.

– Но я пытался тебя убить…

– Тебе же это не удалось.

– Значит, ты отведешь меня к властям, чтобы я страдал от тех же унижений, которым подверг тебя…

– Нет, я и этого не сделаю.

Винсент в замешательстве смотрел на маркиза.

– Все кончено, Винсент, – сказал Хейдон. – Пусть Эммалина спит спокойно. Отпусти Аннабелл, отдай мне оружие. Она ведь совсем еще ребенок, Винсент. Я знаю, что ты не хочешь ее пугать.

Граф с удивлением посмотрел на Аннабелл; он словно забыл о том, что все еще держал ее. Ее голубые глаза от страха стали огромными, а личико в мягком свете лампы казалось особенно бледным.

Опустив пистолет, Винсент пробормотал:

– Ах, Эммалина… – Он ласково погладил Аннабелл по светлым волосам. – Прости меня малышка. – Наклонившись, граф нежно поцеловал девочку в лоб.

Потом выпрямился, поднес пистолет к своему виску и нажал на курок.