Девочка-соседка приводила в бабы Гранину комнату подружек, и они все вместе пили чай из кукольного сервиза.

Одинокая слеза скатилась по морщинистой щеке, и впиталась в проштампованную больничными печатями наволочку.

В комнате раздался хрупкий звон. Упал со шкафа, и разбился фарфоровый голубь.

Баба Граня закрыла блёклые глаза, сжала в кулаке под одеялом моток резинки от трусов, и выдохнула: "Господи, Иисусе Христе… Ванечка пришёл."

Вдохов больше не последовало.

07-08-2007 16:47

Маша Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо в третий раз.

На сей раз женихом был красивый молдавский партизан Толясик Мунтяну. Толик был романтичен и куртуазен, работал сутенёром, приторговывал соотечественницами на Садовом кольце, и прослыл большим профессионалом в плане жирануть хани. Чем Машу и прельстил.

В третий раз я была на Машиной свадьбе свидетельницей, и поэтому старательно не позволяла себе упиться как все приличные люди. Народ жаждал шуток-прибауток, и весёлых песнопений, коими я славна, и порционно их получал, с промежутком в пять минут.

Свадьба была немногочисленной, и праздновалась в домашнем кругу.

Мужиков приличных не было, и я грустила. И потихоньку нажирала сливу. В надежде, что через час я смогу убедить себя, что брат жениха со странным именем Октавиан — очень даже сексуален, несмотря на три бородавки на подбородке и отсутствие передних зубов.

И вообще: на эту свадьбу я возлагала большие надежды. Мне мечталось, что именно на этой третьей Машкиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового сутенёра, который подарит мне такую же шубу как у Машки, и не будет спрашивать куда делась штука баксов из его кошелька рано утром.

Но сутенёров на свадьбе, за исключением сестры жениха — Аллы, больше не было.

И вообще не было мужиков. Не считать же мужиками беззубого Октавиана, и Машкиного отчима Тихоныча, который упился ещё в ЗАГСе, и которого благополучно забыли в машине?

А я-то, дура, в тридцатиградусный мороз, вырядилась в платьице с роскошным декольте, которое туго обтягивало мои совершенно нероскошные груди, и ещё более нероскошную жопу, и открывало восхищённому взгляду мои квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.

И в этом варварском великолепии я ехала час на электричке в Зеленоград, и околела ещё на десятой минуте поездки. Поэтому из электрички я вышла неуверенной походкой, и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желание жить — резко увеличилось.

Торжественная часть прошла как всегда: Машка жевала "Дирол" и надувала пузыри в момент роковых вопросов: "Согласны ли Вы, Мария Валерьевна..", жених нервничал, и невпопад смеялся, будущая свекровь вытирала слёзы обёрткой от букета, а я ритмично дергала квадратной коленкой, потому что в электричке успела заработать цистит, и ужасно хотелось в сортир.

Дома, понятное дело, было лучше: стол ломился от национальных молдавских блюд, и прочих мамалыг, тамада дядя Женя сиял как таз, и зачитывал телеграммы от Муслима Магомаева и Бориса Ельцина, молдавская родня не знала как реагировать на дяди Женины шутки, и просто тупо побила его в прихожей — в общем, было значительно веселее, чем в ЗАГСе.

Через три часа свадебные страсти достигли накала.

Машкина новоиспечённая свекровь вдарилась в воспоминания, и пытала невестку на предмет её образования.

Машка жевала укроп, и меланхолично отвечала, что образование у неё уличное, а замуж за Толясика она вышла исключительно из меркантильных соображений, потому что на улице зима, а шубу ей подарил только мудак-Толясик, и опрометчиво пообещал ещё брильянтовое кольцо.

Свекровь разгневалась, и потребовала от сына развода, но сын уже не мог развестись, потому что ему была нужна московская прописка, а ещё он спал. И беззащитно причмокивал во сне.

Рядом со мной сидел помятый и побитый тамада дядя Женя, и коварно подбирался к моему декольте, пытаясь усыпить мою бдительность вопросами: "Милая, а ты помнишь формулу фосфорной кислоты?", "Барышня, а вы говорите по-английски?" и "Хотите, расскажу анекдот про поручика Ржевского? Право, очень уморительный!"

Формулу фосфорной кислоты я не знала, даже учась в школе, потому что прогуливала уроки химии; английский я знаю в совершенстве на уровне "Фак ю", и анекдоты о Ржевском вызывают у меня диарею и диспепсию.

Всё то время, пока я мучительно старалась не нажраться, я грустно ела молдавские мамалыжные блюда. Понятия не имею, как они назывались, но особенно меня порадовал молдавский чернослив, начинённый сгущёнкой с орехами. Его в моём распоряжении имелось аж три здоровенных блюда, и я активно на него налегала, нимало не печалясь о своей фигуре.

Я его ела, и пьянела от его вкуса настолько, что даже Октавиан показался мне весьма интересным юношей, и я криво подмигивала ему, пытаясь дотянуться до его промежности ногой, под столом, дабы изысканно потыкать ему туфлёй в яйца.

Уж не знаю, до чьих яиц я дотянулась, но Октавиан резво выскочил из-за свадебного стола, и устремился в сторону туалета, мило прикрывая ладошкой рот.

Я пожала плечами, и снова налегла на чернослив.

Странное брожение в животе я почувствовала не сразу, и вначале приняла его за сексуальное возбуждение.

Но брожение усилилось, и я тоненько бзднула.

Никто ничего не услышал, и я продолжила едьбу.

Вторая волна накатила без предупреждения, прошла по всему позвоночнику, и запузырилась под носом.

Третьей волны я ждать не стала, и вприсядку помчалась в туалет.

Туалет оказался занят. Я стукнула в дверь лбом, потому что руками крепко держалась за свою жопу, абсолютно ей не доверяя, и услышала в ответ весёлое бульканье.

Октавиан плотно и всерьёз оккупировал унитаз.

А третья волна была уже на подходе — это я чувствовала уже по запаху.

Выбора не было: я рванулась в ванну, и уселась на её краю как ворона на суку.

В промежутках между залпами, я кляла дядю Женю с его анекдотами о Ржевском, и оптимистично радовалась тому, что санузел у Машки не совмещённый.

На пятой минуте до меня смутно стало доходить, что чернослив, скорее всего, был предназначен для врагов и Машкиной слепой бабушки, которая ещё в ЗАГСе начала голосить "Ландыши, ландыши, светлого мая приве-е-ет..", и не умолкла до сих пор.

Но меня никто не предупредил, и теперь я вынуждена погибать тут от обезвоживания.

Стало очень жаль себя, я всхлипнула, и выдавила из себя слезу, и новую порцию чернослива.

Говорят, когда кажется, что хуже уже и быть не может — надо оглянуться по сторонам.

Мне не понадобилось оглядываться, потому что вот это самое "хуже" само пролезло в ванну, через специальную дырку в двери.

Его звали Мудвин. И это был Машкин кот.

Мудвин посмотрел на меня, сиротливо сидящую на краю ванны, и распространяющую национальные молдавские миазмы — и зашипел.

Я поняла: кот пришёл срать. А срал Мудвин исключительно в ванну. Как его приучила Машкина слепая бабушка-певица. И вот он пришёл, и что увидел?

На его месте сидит и с упоением гадит какая-то незнакомая баба!

Шерсть на его облезлом загривке стала дыбом, он выпустил когти, прыгнул мне на колени, и с утробным рыком стал драть когтями мои изысканные квадратные колени.

Сбросить я его не могла, потому что обеими руками держалась за края ванной.

Выбора не было, и я, сильно наклонившись вперёд, вцепилась зубами в его ухо.

Мудвин взвыл, запустил свою когтистую лапу в моё декольте, и выдрал мне полсиськи.

Следом за ним взвыла я, и опрокинулась назад, в ванну, в полёте успев спасти оставшиеся полсиськи.

…Я лежала в ванне с прошедшим через мой организм черносливом, рядом с прилипшим ко мне Мудвином, и плакала.

А что бы на моём месте сделали вы?

В тот момент, когда я попыталась оттуда выбраться, распахнулась дверь, и на пороге возникли Машкина свекровь и дядя Женя, держащие под руки спящего жениха.