Улыбаюсь в темноте, и делаю вид, что сплю.
— Генри, давай откровенно, а?
— Давай.
— Слушай, ты, конечно, клёвый, но…
— Проехали. Дальше не продолжай. Мне прям щас уйти?
— Нет… Ты не понял. Я буду с тобой. Только ты губы не раскатывай, ладно? Как только мне подвернётся кто-то получше — ты уж не обижайся…
— Мадам, у меня нет слов, чтобы выразить моё Вами восхищение, но смею надеятся, что Вы тоже не сильно расстроитесь, если я уйду от Вас, в случае, если встречу девушку своей мечты?
— Насмешил.
— Да, я такой.
…Такое яркое всё вокруг… И тихо очень… И тишина эта — звенит… И — голос в тишине:
— Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!
Поднимаю лицо кверху, и смотрю на потолок.
Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок.
У меня глаза стали большие и мокрые. Их срочно надо вкатить обратно.
Не вкатываются.
И щёки тоже мокрые стали.
И губы солёные. Димкины.
— Раевская… — шепчет мне на ухо, — Я тебя люблю…
А я смотрю на него, и всё такое солёное вокруг…
И красивое.
Сижу на работе.
Не сезон. Заказов нет. Выкурила уже полпачки сигарет, и лениво рисую на листке казённой бумаги своего Деда Мороза.
Не получается почему-то.
Оно и понятно. Художник из меня никакой.
Дзыньк!
Это сообщение пришло.
С фотографией.
Экран телефона маленький, и ничего не понятно.
Только текст внизу видно.
«Хочу так же…»
Хмурю брови, и кручу телефон во все стороны.
«Хочу так же..»
Что ты хочешь так же?
А-а-а-а… Улыбаюсь хитро, и начинаю искать на размытом фото трахающихся собак.
Краснею, но ищу.
И не вижу!!!
Домой лечу стрелой.
Влетаю, и кричу:
— Где? Где там собаки трахаются?! Покажи! Я три часа искала — не нашла!
На кухне у плиты стоит Генри, жарит мясо, и оборачивается:
— Какие собаки?
Достаю свой телефон, сую ему в руки, и в ажиотаже кричу:
— Фотку ты прислал? «Хочу так же…» — ты написал? Где собаки???
Большие карие глаза смотрят на меня как на дуру, нос в еле заметных веснушках морщится, и он хохочет:
— Кто о чём, а вшивый о бане… Дай сюда телефон… Нет, не твой, мой дай… так… Угу… Сообщения… MMS… Отправленные… Вот! Смотри, извращенка!
Наклоняю голову к экрану, и вижу то же фото, только чётче и больше: окно машины, зеркало дальнего вида, отражение фотовспышки на стекле… Собак не вижу!!!
Шмыгаю носом:
— И где собаки?
— Нету собак. И не было. Ты сюда смотри…
Слежу за Димкиным пальцем, и вижу что он упёрся в маленькое изображение мужчины, идущего по дороге, и толкающего перед собой детскую коляску…
Краснею, и, чтобы скрыть смущение, начинаю смеяться.
Генри треплет меня по голове:
— Дурища… У кого чего болит…
Улыбается.
А я вижу, что обиделся…
Зарываюсь лицом в его шею, и шепчу:
— Будет, Раевский… Всё у нас будет, обещаю…
«Дима, возьми трубку!»
Жду пять минут. Десять.
«Дима, я волнуюсь, возьми, пожалуйста, трубку!»
Пять минут. Десять.
Звоню сама. Длинные гудки.
«Генри, я тебя убью, скотина! Нажрался — так и скажи! Не беси меня! Срочно перезвони!»
Длинные гудки.
Длинные гудки.
Длинные гудки.
Щёлк. «Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети!»
Не смешно ни разу.
Сутки прошли уже.
— Алло? Бюро несчастных случаев? У меня муж пропал вчера… Был одет в чёрное пальто, синие джинсы, белый свитер. На правой щеке — три родинки, треугольником… Татуировок и шрамов нет…
Ничего.
Набираю ещё один номер. Последний.
— Мамочка? Привет, это я… Мам… Димка пропал! Он к тебе не приезжал? Нет? А ты давно к нему не заезжала? Нет, ключей у меня нет… А зачем мне они? Мы там не жили никогда… Мам, не молчи!
— Я скоро приеду, дочка… Делать-то что будем, дочк, а?
Мурашки по телу бегут. Кричу в трубку:
— Ты что мелешь, а? Что делать? Искать надо!
— Не надо, дочка… Дома он. Я знаю. Я — мать… Я чувствую… Ты держись, доченька… Я через час приеду, и позвоню…
Три часа ночи.
Водка. Холодная. Залпом.
Половина четвёртого.
Валерьянка. Пустырник. Водка. Залпом.
Три сорок пять.
Падаю на колени перед иконами:
— Господи!!! — ору, и крещусь размашисто, — Только не он! Не он! Пусть инвалидом лучше останется, пусть я инвалидом стану — только чтоб живой был… Ну, не надо… Ну, пожалуйста… Ну, Господи, миленький!!!
Четыре ровно.
Звонит телефон.
Вскакиваю с колен, и несусь к аппарату.
Снимаю трубку.
— Дочка-а-а-а-а… — и плач в трубке. — Он тут лежит… На кухне… Мёртвый… Иди скорее, я одна не могу!!!!
Мёртвый.
Умер.
Совсем.
Навсегда.
«Раевская… Я тебя люблю…»
«Хочу так же…»
Нос в веснушках.
Глаза карие.
Три родинки треугольником на правой щёчке…
Всё…
* * *
У меня дома живёт Дед Мороз.
Он живёт у меня на телевизоре.
Он умет петь, и топать ножкой…
Мне его подарил Генри.
Человек-сугроб.
Человек-праздник.
Человек, который меня любил.
Дед Мороз поёт, и топает ватным валенком.
Сегодня — ровно год. Год без Димки.
А Дед Мороз всё поёт…
День рождения
20-08-2007 19:35
Юлькин день рождения отмечали с размахом. Четвертак — это вам не в тапки ссать. Накануне были слышны слабые голоса Юлькиного супруга, носящего погоняло Бумбастик, и Юлиной мамы, что, быть может, сие празднество лучше отметить в ресторации, неподалёку от дома, потому что дешевле заплатить за разбитую посуду, перевернутые столы, выебанных в жопу официанток и побитых певунов с летней эстрады, чем потом год ремонтировать квартиры? Свою, и соседские…
Но голоса вопиющих не были услышаны.
«Бухаем дома!» — отрезала без пяти минут именинница, и добавила: «Бумба, а давай ещё Лысого с Пашей-Пиццей позовём?»
Бумбастик трогательно зашлёпал губой, открыл рот, намереваясь наговорить Юле много обидных слов про нетрадиционную ориентацию Лысого и Пиццы, но потом махнул рукой, и удалился с горизонта, прихватив с собой враз постаревшую лет на десять тёщу.
Седьмого января, ровно в шесть часов вечера двери Юлькиной квартиры распахнулись, и туда ворвался разномастный табун.
Табун снёс в прихожей вешалку, Юлину бабушку, которая в недобрый час решила высунуть нос из своей комнаты, и почти затоптал маленького и не очень физически развитого Бумбастика.
Юлька, сияя свежезакрашенным фингалом, коим она обзавелась 2 дня назад, когда нетрезвый Бумбастик пришёл домой, застал свою супругу приблизительно в таком же состоянии, лежащей в ванной, и которая на нехитрый вопрос: «Ты где так нажралась, паскуда?» — ответила: «Да уж не с тобой, пидр молдавский!» — встречала гостей, стоя на накрытом столе. Гости скидывали Юльке пакеты с подарками, очень интенсивно тыкали пальцами в салаты, и воровали с тарелок нарезанную колбасу.
Наконец, Юлька дала отмашку:
— Жрите, господа!
И все стали жрать.
Именинница тем временем постепенно нажирала сливу, и почти подошла к той кондиции, которая условно называется: «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой»
На деле это обозначало следующее: достигнув определённой степени алкогольного отравления, Юлия вставала на стул, хватала рукой свою правую пятку, и, со скрипом начинала задирать её к уху. Упражнение всегда заканчивалось одинаково: у Юли рвались по швам брюки (джинсы, колготки, шорты — нужное подчеркнуть), и она, потеряв равновесие, падала на пол. Но, тем не менее, шквал аплодисментов она всё равно срывала потрясающий.
Так что день рождения катился по накатанному сценарию: бухара, спортивная гимнастика, бухара, стриптиз.
Стриптиз обычно исполняла одна Юля. Но этот день рождения был особым. Поэтому именинница выкрикнула в массы клич:
