— Ваш чай. — Из-за спины рявкнула барменша. — Коктейль готовить?
— Да! — Тоже рявкнула Юлька. — И побольше. И немедленно. И нехуй мне тут на нервы действовать своими криками внезапными!
— В общем, подумай, Юльк… Бог дал, как говориться… Может, это шанс?
— Не знаю… Серёга на мне не женится, бабка его меня отравит, а я работаю в турагенстве, и пока на испытательном сроке. Получаю три копейки. На что мне ребёнка содержать?
— Работай, и копи бабло. Ты ещё полгода работать можешь. Потом тебе ещё декретные заплатят… В конце концов, я тебе помогу. У меня Вовка хорошо зарабатывает, нам хватает, ещё и остаётся. В общем, думай, Юлька, Думай. Родишь парня, будет он тебе опорой… Бля, что я несу? Короче, сама решай. А я рожать буду, если всё подтвердится.
— Тут и думать нечего, Лид. Аборт. И немедленно. — Юлька отвернулась, и заорала через плечо: — И где наш коктейль, блин?!
Я вытерла вспотевшие ладони салфеткой, и кинула её на стол:
— Точно?
— Точно. Аборт.
***
— Алло, Юльк, ты?
— А ты кого хотела услышать?
— Ершова… — Я заревела. — Можешь ко мне приехать? От меня Вовка ушёл… К бабе свалил, сука такая… Мы с Андрюшкой теперь одни остались…
— Тихо, тихо. Успокойся. Сиди дома, никуда не уходи. Я сейчас ловлю такси, и к тебе еду. Мне из Зеленограда где-то минут сорок катить. Щас матери Лерку свою подкину — и сразу к тебе. Всё, успокойся, я сказала!
Я положила трубку, и подошла к детской кроватке. Двухлетний сын сидел за решёткой, и тихо ломал неваляшку. Увидев меня, обрадовался, и встал на ножки.
— Папа! — Тянет ко мне ручки.
— Шляпа. — Отвечаю вполголоса, и беру Дюшку на руки. — Щас тётя Юля приедет. Помнишь тётю Юлю?
Улыбается.
— А Лерочку помнишь? Лерочку маленькую? Да нихрена ты не помнишь. Когда Юльку Серёжка бросил, и она к матери переехала — Лерке полгода было. Ничего ты не помнишь. Я сама сто лет ни Юльку, ни Лерку не видела. Спать будешь?
— Неть.
— Ну, нет так нет. Давай, Юльку подождём. Она сейчас приедет, и мама перестанет плакать. Ты хочешь, чтобы мама перестала плакать? Господи, что я несу? Хочешь, а?
— Дя!
— Вот и хорошо. Вот и славненько. Давай, шапочку наденем, и гулять пойдём. Надо, надо шапочку, Дюша. Не капризничай. Ушки застудишь, и будет приходить тётя Бобо. Уколы делать. Хочешь?
— Неть!
— Тогда шапочку, шапочку надо… Господи, я щас сдохну… Шапочку…
По кухне туманом стелется табачный дым. На столе две пачки сигарет: Юлькин "Парламент" и мой красный "L&M". Две рюмки. Бутылка водки. Варёная колбаса на тарелке и двухлитровая сиська Пепси.
— Устала я, Лидка… — Юлька опрокидывает в себя содержимое рюмки, морщится, и суёт в рот криво отрезанный кусок колбасы. С одного края он толстенный, а с другого — как бумага папиросная… — Устала. Школа эта Леркина меня вконец вымотала, работа остопиздила… Тебе хоть мать твоя помогает, с Дроном сидит, уроки с ним делает, а я всё одна, всё одна, блять… Как проклятая.
— Юль, я сама устала. Конечно, хоть со школой так не заморачиваюсь, а всё равно тяжко. И болею постоянно. Хуже бабки старой. И тоже одна…
Щёлкаю зажигалкой, и подношу огонь к помятой сигарете "L&M". Табак плохой, что-то там трещит, горит…
— Мужиков бы нам хороших, Лидос. Все бабские беды оттого, что мужика рядом нет. Помочь-то некому даже. Вот и хуяришь в одно рыло. Косяков наделаешь, а потом расхлёбываешь… Порежь ещё колбасы.
— Хватит с меня мужиков, Ершова. Хватит. И не заикайся даже. Я Димку полгода назад схоронила. Второй муж. Второй брак. Во второй раз одна осталась… Иди-ка ты нахуй со своей колбасой. Чай, не в гостях. Жопу оторви, и сама возьми. Не развалишься.
— Много ты хорошего от Димки видела… — Ворчит Юлька, поднимаясь со стула. — Я тебе про нормальных мужиков говорю…
— Ершова! — Я ударила кулаком по столу. — Не нарывайся. Каким бы он ни был — я его любила. И люблю, понятно тебе? Не трогай Диму, дай ты ему хоть там спокойно полежать… Су-у-ука…
И завыла волком.
— Держи. — Юлька села рядом, и протянула рюмку. — Пей, сказала. Колбасу держи. Воды налить? А, так обойдёшься. Давай, залпом. Ну?
И руку мою к моему рту подталкивает.
Пью.
Водка попадает не в то горло. Долго кашляю, глаза слезятся…
— Всё, всё… Всё пройдёт, Лидка. Всё перемелется. Да ты меня не слушай, я ж вечно на своей волне. У кого чего, а у Ершовой вечно одни мужики на уме… И вправду: зачем тебе мужик? У тебя мать рядом — с сыном поможет, отец у тебя — дай Бог такого отца каждому, руки золотые, по дому поможет — только свистни. Сын-отличник, сама ты ещё девка — ого-го какая. Что ещё нужно для счастья-то, а, Лидк? Попей, попей Пепсятинки буржуйской, попей… И ну их нахуй, мужиков этих. Провались они пропадом, суки.
— Не хочу мужиков… — Откашлялась уже, теперь всхлипываю. — Ничего не хочу-у-у… К Димке хочу-у-у…
— Не блажи ты, дура. — Юлька сердится. — Беду не зови — она и не придёт. Не хочешь — и не надо. Так живи. Без ебли не останешься всё равно. А всё остальное: денег там заработать, кран дома починить, люстру повесить — это ты и сама можешь. Верно? Ну и нахуй мужиков, да?
— Да. Нахуй их.
— Ну и отлично! Давай ещё по рюмочке, да мне домой пора… Наливай, подруга дней моих суровых.
***
"Восемь. Девятьсот двадцать шесть. Семьсот десять… Ну, давай, бери ты трубку-то уже, развалина старая!"
— Чо трезвонишь в такую рань, Жаба ты Аркадьевна? — В трубке недовольный, заспанный, но такой родной Ершовский голос. — Кто там опять умер-родился?
— Ершова… — Я улыбаюсь, и тяну время. — Ершова, я замуж выхожу…
— Господи… Совсем девка ёбнулась. Зачем, Лида?
— Шесть недель.
— Что шесть? Шесть недель?! Ты точно ёбнулась!!! Когда свадьба-то?
— В августе. И попробуй не придти, уродины кусок.
— Сплошное разоренье… Щас Лерку в пятый класс собирать, опять список в школе дали, на пятьдесят четыре метра, блин… И всё купи, и всё принеси… Шесть недель, ёптвою! Раевская, я нажрусь как свинья.
— На здоровье. Только приходи. С Леркой вместе приходи, ладно?
— Придём, придём. А кого ждёте?
— А не знаю. Мальчика. Или девочку. Или сразу… Не, сразу не надо. А почему не надо? Можно и сразу…
— Ты ёбнулась, деточка моя.
— Я тебя тоже люблю. Приходите обязательно.
— А то ж. Денег много не подарим, мы нищеброды. А так — придём, конечно. Поздравляю, Лидка. Щас реветь буду.
— Реви. А хочешь, приезжай ко мне сегодня? Вместе поревём, а? Только я не пью теперь, Юль.
— Оно и понятно. Я тебе попозже позвоню, скажу.
— Спасибки. Целую тебя. Лерочку тоже целуй.
— Угу. Я тебя тоже. И Дрона туда же, три раза. Я позвоню.
— Буду ждать.
Пи-пи-пи-пи-пи…
Короткие гудки в трубке.
Шоколадная конфета
17-09-2008 15:08
Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то…
А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:
— Таня!
Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь.
