Это дед обманывает, конечно. Или шутит. Мы же все знаем, что ногу он на войне оставил. Зачем войне дедушкина нога нужна — не знаю. Но нет у деда ноги. Есть такая ненастоящая, кожаная, с железяками. Она скрипит. Дед её дома за шторой прячет, а сам на костылях прыгает, да так ловко. Я один раз ногу за шторой увидела — испугалась. Маленькая ещё была, глупая. Сейчас-то я знаю, что это игрушечная нога, её боятся не нужно. Это дед с войной поменялся так. Он ей настоящую ногу отдал, а она ему — игрушечную, красивую. Хорошо поменялся. Такой ноги больше ни у кого нету. Наверное, деду все завидуют теперь. А он говорит, что эта нога у него из-за бабушки. Вот смешной! Думает, что я поверю.

В общем, нет у нас пока никакой дачи. Есть лес, озеро рядом есть, и маленький домик деревянный. Там тесно, и очень много вещей разных. Я там, например, старый половник нашла. Настоящий, не игрушечный. Я теперь из песка и воды кашу варю, и настоящим половником её зачерпываю. В домике мы с бабушкой спим, пока дедушка с моим папой опять что-то строят. Наверное, дачу. И вообще, вокруг все строят дачи. Через дорогу тоже что-то строят. И живут в палатке. Я никогда не была в палатке, а очень хотелось. Я бабушке сказала, а она меня за руку взяла, и сказала: "Ну, пойдём с соседями знакомиться. Там у них мальчик бегает, твой ровесник. Вот и будет тебе друг" И мы пошли к соседям. Они меня пустили в палатку, и ещё познакомили с Ванькой. Он мальчик, но у него нету пистолета с пистонами. Может, он ненастоящий мальчик? Надо у бабушки спросить. Но теперь у меня есть друг. Я показала ему свой половник, а он мне показал большой гвоздь. И сказал, что это не гвоздь, а костыль. Вот врун какой. А то как будто бы я не знаю, что такое костыль. У дедушки моего есть даже два костыля. Вот какой врун этот Ванька.

Мой дедушка когда-нибудь постоит эту дачу, и мы сюда приедем с моим братиком, и с пистолетом. И я Ваньке пострелять не дам. Даже если очень попросит. Не дам, потому что врать нехорошо. Только, жалко, бабушка не доживёт до этого дня, когда дед построит дачу.

Она сама так сказала.

А бабушка моя никогда не обманывает. Она хорошая, бабушка моя…

***

— Мам, смотри какое озеро! Почти как море!

— Андрюш, да где ж оно большое-то? Переплюнуть можно. Это и не озеро даже, а так, прудик.

— А купаться тут можно?

— Лучше не надо. Его лет двадцать никто не чистил. Бог его знает, что там на дне.

— А вот собачка плавает, смотри, мам! Во-о-о она плывёт!

— Где?

— Эх, мама, ничего ты не видишь. Глазки у тебя уже старенькие, наверное. Вот же она, собачка.

— И правда, собачка. Не заметила.

— Мам, а это собачка чейная или сама по себе.

— Нет такого слова в русском языке. Есть "чья-то"…

Что-то в голове щёлкнуло вдруг. Мысль оборвалась, так и не начавшись.

— Мам, ты чего?

— Ничего. Погляди, Андрюш, вон тот дядя на берегу рыбку ловит? Или просто сидит? У тебя глазки молодые, ты всё-всё видишь…

— Ловит, мам. У него и ведёрко рядом стоит. А можно подойти к нему тихонечко, посмотреть сколько он рыбки наловил?

— Ну, давай подойдём, посмотрим. Если дядя не рассердиться. Посмотрим, и домой пойдём, обедать.

— А на обед у нас что?

— Не знаю, Дюш. Сегодня Машаня у нас кашеварит. Что она там приготовит — то и съедим.

Возвращаемся домой, на дачу.

Огибая лесное озеро, по земляничной поляне.

Долго идём.

Сын землянику собирает, нанизывает ягоды на травинку, высунув от усердия язык.

— Не ешь ничего! — Кричу, и комара на руке прихлопываю, — Обедать не станешь. Машка тебе таких пистонов вставит.

Пистоны…

Задумалась. Улыбнулась.

— Андрюш! — Рукой машу, к себе подзывая, — Иди сюда. Не хочешь после обеда в город со мной сходить? Я газет хотела купить, и тебе игрушку какую-нибудь. Пистолет с пистонами хочешь?

— Неа. — Подбежал уже, и тут же на корточки опустился. — Мам, отойди, ты на таком месте ягодном стоишь. Купи мне лучше мяч футбольный.

— Хорошо.

Шаг в сторону делаю.

Улыбка почему-то пропала. Стекла с лица вниз, опустив уголки губ.

— Хватит, Андрей. Пойдём домой, Машка уже звонила, ругается.

Идём дальше.

Вдоль шоссе.

Мимо дачного посёлка "Салют". Это не наш посёлок, наш дальше.

Мимо Ванькиного дома.

— Купаться ходили? — Ванькина жена, Наталья, кричит из-за забора.

— Гуляли просто, землянику собирали. А Иван где?

— Да на рыбалку попёрся. Сашку взял, в машину сел, сказал, чтоб до вечера не ждали — и уехал.

— Жаль. Я б Андрюшку с ними отправила бы. Завтра он никуда не собирается?

— А кто ж его знает? Ты вечерком зайди к нам, договорись заранее.

— Спасибо, Наташ.

— Да не за что. Вы заходите вечерком, с Андрюшкой. Дети поиграют, а мы посидим, потрещим. Ну и, того… — Наташка понижает голос, и выразительно щёлкает себя пальцами по горлу.

Киваю.

— Зайдём. Да, сын?

— Нет. — Андрей упрямо опустил голову. — К Сашке не пойду. Он врун. Он говорит, что костыль — это такая хреновина, которую инвалиды себе подмышки суют как градусник. А костыль — это такой здоровенный гвоздь, которым шпалы на железной дороге прибивают. Вот зачем он врёт?

Прижимаю ладони к щекам, надавливаю пальцами на глаза, и шумно выдыхаю:

— Он не врёт, Дюш. И то, и другое — это всё костыль.

— Так не бывает.

— Бывает. Я тебе потом расскажу. А к Саше ты сегодня пойдёшь. Потому что я так сказала. Вопросы есть?

— Есть. Это с нашего участка горелым воняет?

— Мать твою, Маша! — Сорвалось. — Андрей, не слушай. Беги к нам, я догоню.

Сегодня обедаем макаронами с тушёнкой.

— Ура! Первого нет! — Радуется сын.

— Ну, ещё раз скажи, давай! Сто раз уже повторил! — Злится Машка.

— Сестра, из тебя повар как из нашей бабули космонавт Гагарин. Кстати, число сегодня какое?

— А какое?

— Тридцатое. Июня.

— Господи, Боже мой… — Машка вскакивает, бежит к буфету, достаёт две рюмки и початую бутылку коньяка.

— Маш, внутри оса дохлая плавает… — Сын показывает пальцем на бутылку.

— Глазастый, блин. Всё-то он видит. Щас выловлю. Ты поел? Дуй на улицу. Нечего тебе тут сидеть, разговоры чужие слушать.

Молча смотрим в рюмки.

— Царствие тебе Небесное, бабушка…

— Царствие тебе Небесное…

Неуклюже, стесняясь, крестимся.

Пьём.

— Не хватает мне её, Маш… — Я зубы сжала, и глаза крепко зажмурила.

— И мне. Так порой и тянет взять телефон — и номер её набрать… И просто спросить: "Бабуль, как ты там? А я вот в гости зайти хотела…" — Сестра всхлипывает.

Наливаю по второй.

— Теперь деда помянем. Раз уж начали… Царствие небесное тебе, дедулечка.

— Царствие… — Вытирает лицо рукой Машка. — Небесное…

— Закусывай. — Накладываю Машке макарон в тарелку. — Ешь. Я старалась.

— Я тоже. — Шмыгает носом. — Только газ на кухне дерьмовый. Не успела кастрюлю поставить — всё сразу пш-ш-ш-ш… И пиздец. А макароны я б и сама сварить могла. Ты б вот попробовала тут борщ сварить, на этой кухне походной.

Улыбаюсь, и ничего не отвечаю.

— Машк… — Чувствую, захмелела я уже. С двух рюмочек. — А я о брате мечтала. Думала, ему пистолет с пистонами купят, а я поиграю… За кукол своих боялась.

— И правильно боялась. — Отвечает с набитым ртом. — Они все у тебя страшнее атомной войны были. Я в детстве боялась их больше, чем дедова протеза.

— Тоже боялась дедушкиной ноги?

— Ага. Я, помню, на подоконник зачем-то полезла, штору отодвигаю — а там нога! Я даже слегка в штаны ссыкнула. Хорош ржать, мне года три тогда было, это не считается.

Смеёмся.

— По последней, что ли? — Смотрю вопросительно.

Машка, склонив голову набок, придирчиво смотрит на кастрюлю макарон, а потом на оставшийся коньяк.

— Да добьём уж всё. Что там осталось-то? Наливай.

— Маша, ты алкашка.

— До покойного дядя Феди мне далеко. Давай, говорю, наливай.

— Ну, за бабулю с дедулей…