В первые дни в стационаре Саянов, удрученный недугом, видел во Второвой только врача, внимательного и чуткого к каждому. Но вот ему стало лучше. В палате появлялись новые больные, и теперь Людмила Георгиевна реже подходила к его койке. Особенно это обидно было по вечерам, когда впереди долгая и пустая ночь.

– Доктор, выпишите меня, я уже здоров, – попросил он однажды при обходе.

Второва перечитала записи в истории болезни, посоветовалась с сестрой, внимательно осмотрела больного и безаппеляционно ответила: «Нет, не выпишу: рано».

Неоправданная обида на врача еще больше усилилась. Саянов решил, что если она на следующее утро его не выпишет, он вызовет начальника санчасти.

В палату положили молодого паренька с корабля, который вернулся из дальнего рейса. В бреду он все врехмя кричал: «Мичман!» Он метался, стонал, и Второва пришла навестить его в двенадцать ночи.

– Успокойтесь, дорогой, – говорила она, прикрыв его волосатые руки простыней. – Сестричка принесет лекарство, и будет легче.

Но парень не переставал бредить, и, уговаривая его, она продолжала:

– Ну, что вы? Я же не мичман, а доктор. Взгляните на меня. Ну, попробуйте открыть глаза, вот так. Видите, я женщина. Приступ ваш кончается, скоро будет легче. Мы избавим вас от малярии, и все будет хорошо!..

Саянов, прислушиваясь, вспомнил, что с ним тогда в номере она говорила так же. «За что я сержусь на нее? Что мне надо от этой хорошей женщины!»

Досадуя на себя, он так повернулся на кровати, что жалобно заскрипела сетка.

Успокоив больного моряка, Людмила Георгиевна подошла к Саянову.

– Кто это у меня еще не спит? – спросила она с напускной строгостью и, подсев на край кровати, взяла руку Саянова, чтобы проверить пульс.

– Надоело, доктор, – смиренно сказал выздоравливающий. – Посудите сами, какой я к чертям больной сейчас, – добавил он с нескрываемой обидой. – Зачем я вам нужен?

– Если держим, значит, нужны, – пошутила она. – Утро вечера мудренее, товарищ капитан-лейтенант. Завтра посмотрим, а сейчас постарайтесь уснуть. Может быть, вам снотворного дать?

– Что вы, Людмила Георгиевна, – умиротворенно проговорил он.

Ему так не хотелось ее отпускать, но Второва, сдерживая зевоту, сказала:

– Спокойной ночи, Николай Николаевич!

Она ушла, бесшумно притворив за собою дверь.

Много передумал в эту ночь Саянов. Теперь он давал себе полный отчет в том, что эта женщина, совершенно равнодушная к нему, как к человеку, и такая чуткая по долгу своей профессии, как к больному, внесла что-то непонятное, новое в его жизнь. Видеть ее, слышать ее голос становилось для него необходимостью. «Неужели это любовь? – думал он. – Разве я могу себе позволить? Нет, нет! Она просто хороший человек, „чудесная женщина“! – мысленно повторил он слова Истомина.

Усталая, будничная Второва теперь нравилась ему еще больше, чем тогда, на сцене, или при встречах в библиотеке. Здесь, в стационаре, он привык ее видеть близко, ощущать ее заботливые руки, и ему не хотелось верить, что все это скоро кончится.

Утром во время обхода Второва подошла к Саянову. Она внимательно посмотрела на его лицо, потом прослушала, проверила пульс и, проведя своей узкой ладонью по его обнаженному плечу, сказала:

– Вот сегодня я вас выпишу.

Когда закончилось партийное собрание, затянувшееся за полночь, майор Истомин подошел к Саянову и, осведомившись о его самочувствии, предложил:

– Если вы, Николай Николаевич, не слишком спешите, могу составить вам компанию. Надо немного освежиться перед сном, – пояснил он.

– Очень рад, товарищ майор. Жду вас в вестибюле.

Истомин зашел в свой кабинет и скоро вернулся одетым.

Легкий морозец подсушил бесснежную землю, полная луна, оторвавшись от горизонта, лениво плыла к зениту, щедро заливая своим холодным синеватым светом притихший город.

– Хорошо! – глубоко вдохнув чистого воздуха, восхищенно произнес Истомин.

– Ночь для влюбленных, – подсказал Саянов.

– Это верно, – согласился майор.

Они молча прошли несколько десятков шагов, пока Саянов первым не прервал этого молчания.

– Любви все возрасты покорны! – продекламировал он.

– Но все же лучше, Николай Николаевич, когда эта любовь приходит в юности и когда она верной спутницей шагает с тобой через всю жизнь.

И снова несколько неторопливых шагов они сделали молча.

– Но что делать, Александр Емельянович, если эта спутница запоздала и догоняет тебя среди жизненного пути, останавливает?

– Это нелегкий вопрос, Николай Николаевич! Но мне думается, если первая рядом, вторая должна отступить.

– А если она не отступает?

– Это сложнее. Есть люди, которые судят иначе. Что касается меня, то я считал бы большим несчастьем забыть друга своей юности ради другой женщины.

Они дошли до конца квартала, и Саянов предложил повернуть обратно.

– Мы с женой прожили семнадцать лет, – снова заговорил Истомин. – У нас двое детей. Сыну скоро пятнадцать, а дочурке семь…

Майор достал портсигар и, предложив папиросу Саянову, закурил.

– Вот уже два года, как отовсюду, куда я только не обращался, получаю ответ: «погибли». А я не верю. Глупо, упрямо не хочу верить, что их нет на свете. Всего неделю назад получил еще один ответ, из райисполкома. Говорят, что чувство интуиции присуще преимущественно женщинам, но, видимо, оно свойственно и нам, мужчинам.

Саянову вспомнилась первая встреча с майором и его загадочные слова: «Счастливый вы человек!» «В самом деле, какое счастье, что мои живы! Ведь они тоже могли бы погибнуть в Ленинграде – не от бомб, так от голода. Как хорошо, что их вывезли». Саянову вспомнилось, что жена и сын ждут его в Одессе.

Он уже послал им после болезни ответные письма, обещал приехать, но медлил, безо всяких причин он оттягивал эту встречу_s будто выжидал что-то.

– Между прочим, товарищ капитан-лейтенант, на вас мне жаловались!

– Кто? – удивился Саянов.

– Людмила Георгиевна Второва. Вы что это в стационаре буянили…

– Я буянил? – удивился Саянов.

– Почти. Разве это не буянство, если врач требует лежать, а пациент срывается с койки? Как вы думаете?

Саянов понял шутку и догадливо улыбнулся. Но имя женщины, названное вдруг, заставило его задуматься. Давно его интересовали отношения Второвой и Истомина. «Не зря он вспомнил это», – подумал Саянов. Он уже готов был сам заговорить о враче, но майор перебил:

– Я полагаю, что все происходило от того, что вы рветесь в Одессу. Конечно, где тут улежишь! Когда едете?

– На днях, – неохотно ответил Саянов.

– А как с квартирой?

– В том-то и беда, что квартиры нет. Искал частную, тоже пока нет. Придется, пожалуй, оставить их до лета в Одессе.

– Никогда бы не оставил! – сказал майор. – Если бы мои нашлись, дня не жил с ними врозь. В крайнем случае поселил бы их у себя в кабинете.

Вернувшись из Одессы, куда он выехал вскоре после ночного разговора с Истоминым, Саянов старался думать о жене и сыне, но между ними становилась Людмила.

Он уже ясно понимал, почему долгожданная встреча с семьей получилась не такой счастливой, какой она представлялась совсем недавно. Он не искал встреч с Второвой, но однажды, увидев ее на лекции в Доме офицеров, по-мальчишески неразумно покорился своему влечению. Он навязал себя в провожатые и в полушутливой форме высказал ей все, что мучило его, что не давало покоя.

Был ранний вечер, когда они свернули на тропинку, что вела к низенькому домику с живой изгородью из кустов и плетей дикого виноградника, оголенных и прозрачных. Чудом уцелевший от бомбежек, этот домик стоял среди развалин бывшей улицы. Свежий ветер привольно гулял здесь, как в открытом поле.

– Вам не холодно? – спросил Саянов, когда, поправляя сбившийся с головы белый шерстяной платок, Второва прятала раскрасневшее ся лицо в воротник кротовой шубки.