Приблизиться[1855] ближе к богу можем мы одними только благодеяньями ближнему. Они <в> жизни всё. Я уверен твердо, что <вы> чувствуете всю силу сих слов, и потому ничего не прибавляю больше. Уведомьте меня обо всем и не беспокойтесь, если иногда не вдруг я буду отвечать на ваши письма. Вспомните, что вы не одна пишете ко мне только, но многие, и что мне нужно обязательно отвечать многим моим московским приятелям.[1856]

Прошу вас передать это маленькое письмо Ал<ександру> Сем<еновичу> и допросите лучше, если вы сами не знаете, от него, какие были причины, помешавшие ему отвечать на мои письма. Узнайте от него тут же заме<чания?>[1857]

Щепкину М. С., 28 ноября н. ст. 1842 г. (Черновая редакция)

<Рим. Ноября 28 н. ст. 1842.>

Черновая редакция

Здравствуйте,[1858] Михал <Семенович>. После надлежащего жадного лобзанья вот какую поведем речь. Вы уже имеете Женидьбу. Я думаю, что за один раз довольно сего. Мне хотелось, чтобы вам и на другой раз что-нибудь осталось. Но если вы слишком хотите, то пожалуй можете употребить которую-нибудь из сцен,[1859] Утро делового человека или же Тяжбу. Вам все-таки останутся два-три отрывка к другому бенефису, потому что все пьесы, наполняющие четвертую часть, принадл<ежат>[1860] вам, кроме Театрального разъезда, которому никак не <прилично>[1861] быть поставлену на сцену. А между тем займитеся сурьезно постановкой Ревизора. Живокини за похвальное поведение придется уступить которую-нибудь из маленьких сцен,[1862] об этом потолкуйте[1863] с Сергеем Тимофеевичем и в этом только случае сделайте.[1864] Для лучшего произведения немой сцены в Ревизоре не позабудьте, что один из вас должен скомандовать незаметно. Именно жандарм после объявления должен произнести незаметно для зрителя тот же самы<й> звук, который произносят женщины. Он будет сигнал. Женидьбу вы, я думаю, уже знаете как повести́, потому что, слава богу, человек не холостой.[1865] Живокини, которому доводится женить вас, постарайтесь внушить что следует, тем более, что вы слышали меня читавшего эту роль. Да постарайтесь исправить одну вышедшую ошибку в монологе Кочкарева о плеваньи. Он говорит, как будто бы ему плевали. Это непростительная ошибка. Он говорит это о других. Монолог должен начаться вот как: Да что же за беда? Ведь иным несколько раз плевали, ей богу! Я знаю тоже одного,[1866] прекраснейший собою мужчина, румянец во всю щеку. Он до того егозил и надоедал[1867]

Неустановленному лицу, ноябрь 1842 (Первоначальная редакция начала письма)

<Ноябрь 1842. Рим.>

Первоначальная редакция начала письма.

Как только мне стало свободней, и с мыслей моих свалился[1868] груз забот, которые я берусь обнять всё время, я принимаюсь писать к вам. Я вам хотел многое сказать, но то, что я бы сказал вам, принять бы вам было легко почти в шутку. [К тому же] слова получают право доверия, когда произносятся тем, которого уже мы не видим пред собою, [при] отдаленьи. Душа моя болела о вас во всё время нынешнего пребывания моего [в Москве. Я видел и читал][1869] в чертах лица вечное страданье ваше[1870] и ропот. Я молчал.[1871] Ибо чувства и слова вообще считаются в свете ничтожными.

Письма, вошедшие в три последние тома — XII, XIII и XIV — охватывают период с 1842 по 1852 г. Этот период жизни Гоголя (особенно последние пять лет) значительно отличается от предшествующих лет, что нашло отражение не только в некоторых отдельных письмах, но во всей переписке в целом.

Гоголь приехал в Россию в 1841 г. для печатания «Мертвых душ» в момент, когда борьба Белинского против феодально-крепостнической реакции, которую он вел на страницах «Отечественных записок», резко обострилась. Эта борьба была в то же время и борьбой за Гоголя. Своим письмом к Гоголю от 20 апреля 1842 г. Белинский стремился оторвать Гоголя от его московских друзей, Погодина и Шевырева, и привлечь к участию в «Отечественных записках». Белинский содействовал появлению в печати первого тома «Мертвых душ» и «Сочинений» Гоголя. В то же время и друзья Гоголя из реакционного лагеря стремились воздействовать на писателя, толкая его на ложный, трагический для него путь разрыва с передовым общественным движением. Эта борьба вокруг Гоголя нашла свое отражение в письмах 1842 г.

В мае 1842 г. был издан первый том «Мертвых душ». В этом произведении с гениальной силой разоблачен самодержавно-крепостнический уклад николаевского режима, в ярчайших художественных образах запечатлены противоречия феодальных отношений в деревне и гнилость административно-бюрократического аппарата. Прогрессивная печать во главе с В. Белинским восторженно встретила «Мертвые души», сознавая революционизирующее влияние этого романа-поэмы. Но за пределами прогрессивной печати значительная часть критиков и рецензентов — от Булгарина до Полевого — ожесточенно напала на роман и его автора, сопровождая нападки резкой бранью, нередко переходившею в настоящую травлю. Эта травля, естественно, болезненно подействовала на сознание впечатлительного и мнительного Гоголя, не отдававшего себе полного отчета в сущности общественной борьбы и в логике исторического хода вещей. На некоторое время Гоголь отходит от литературы и далеко от родины, в Италии, потеряв связь с представителями передовой русской мысли, работает над вторым томом «Мертвых душ», в котором пытается утвердить положительный идеал и вывести образцы высокой добродетели.

Неудачи Гоголя в разрешении этой задачи пагубно отражаются на его самосознании. Гоголь ищет выхода из мучительных противоречий на путях аскетизма и мистицизма. И именно в этот период возникает у Гоголя замысел книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Эта книга вышла в свет в начале 1847 года и вызвала глубокое возмущение русских передовых общественных кругов. С гневным обличением реакционной книги Гоголя выступил В. Белинский в своем замечательном письме к Гоголю (см. наст. издание, т. VIII). Письмо Белинского произвело на Гоголя сильнейшее впечатление. Он был принужден признать неудачу своей книги.

Письма 1846 и 1847 гг. и посвящены главным образом теме «Выбранных мест из переписки с друзьями». В письме к Жуковскому от 29 декабря 1847 г. (10 января 1848 г.) Гоголь соглашается, что критика, осудившая книгу, правильно указала ему «место и границы», которых он как писатель «не должен переступать». «В самом деле, не мое дело поучать проповедью. Мое дело говорить живыми образами, а не рассужденьями». Ср. письмо к А. А. Иванову от 28 декабря 1847 г.: «Нападенья на книгу мою отчасти справедливы. Я ее выпустил весьма скоро после моего болезненного состояния, когда ни нервы, ни голова не пришли еще в надлежащий порядок… Нужно было не соваться прежде чем сделать собственное дело, и копаться около него, закрывши глаза на всё, по пословице: „Знай сверчок свой шесток“! Этой поспешностью я даже повредил многому тому, что хотелось защитить».